|
|
|
№ 3 (3692), 24 февраля 2005 года
|
 |
|
|
|
|
Возвращение в Ленинград
Наши госпитали
(Продолжение статьи « Два года – эпоха в трехсотлетней истории СПбГУ». «СПбУ», №№ 1 , 2 2005 г.
Нужно ли говорить, что наше возвращение из Саратова в Ленинград 30 июня 1944 года было великим событием и в жизни университета, и в жизни каждого из нас.
Я с родителями и сестрой получила квартиру из трех маленьких комнат. В одной из них была большая дровяная плита. В доме, где ныне Институт земной коры, во дворе университета, в том же первом этаже, в крайней девятиметровой комнате я жила до эвакуации.
Были волнующие встречи с коллегами, которые в блокадном городе оставались охранять университет. От них мы узнали много подробностей о блокадном Ленинграде без нас. С горечью услышали о погибших товарищах.
Вот Николай Михайлович Каратаев, ассистент–доцент географического факультета. Многое я помню о его добром ко мне отношении. Благожелательный, мудрый книголюб. Его огромная библиотека в квартире, что располагалась в обширном дворе президиума Академии наук на Университетской наб., д. 5, поразила меня. Он часто приглашал к себе и бывал у меня дома. Николай Михайлович собирался с двумя своими маленькими дочками эвакуироваться с университетом 4 марта, но не дождался отъезда… Он скончался 25 февраля 1942 года. Лучшее, что я могла сделать в память этого милого и талантливого человека, это опубликовать статью совместно с О.А.Красниковой («Безвестный ученый. К 125-летию Н.М.Каратаева», «СПбУ», 2000, № 21-22).
Нина Николаевна Дзенс-Литовская (1903 – 1958), моя коллега по Географическому институту (ГЭНИИ), остававшаяся в блокированном Ленинграде, с глубокой горечью рассказывала, каких трудов стоило нескольким сотрудникам университета похоронить скончавшегося от истощения коллегу Михеля. По-видимому, он был ботаник, но никто из современных сотрудников географического факультета, к кому я обращалась, не знает этого имени. По очереди они долбили мерзлую землю во дворе университета около Ботанического сада. В слабых замерзших руках не было сил удержать лопату и лом. Могила оказалась неглубокой, но все же ее вырыли и похоронили коллегу с горькими слезами.
Множество подобных рассказов бередили душу. Но мы жили, а жизнь требовала действий.
С удвоенной силой принялись мы за работу. Было много трудностей, но сохранились и отрадные воспоминания. Вот одно из них.
30 июня 1945 года, уже в мирном Ленинграде, профессор Станислав Викентьевич Калесник в ознаменование годовщины нашего возвращения из Саратова собрал у себя дома всех географов университета, оказавшихся на тот момент в городе. Запомнились Я.С.Эдельштейн, Л.С.Берг, В.П.Вощинин, Н.Н.Дзенс-Литовская, Б.П.Кароль, Н.Г.Конкина, Б.Д.Бобок, В.П.Семенов-Тян-Шанский, кажется. Было красиво, пышно и весело. Тосты звучали один другого остроумней. Бокалы подымали за учителей, за молодежь — нашу смену, а В.В.Невский, помнится, провозгласил: «За знойный полдень!», имея в виду среднее поколение, что вызвало бурный восторг.
Но это торжество было потом, а сразу после приезда война еще продолжалась. Но она была уже далеко от нас. А ленинградцам оставалось зализывать раны.
Мы как будто заново знакомились с нашим городом. То и дело встречались отметины войны. На крыше здания президиума Академии наук располагалась зенитная батарея. Во дворе Главного здания университета – следы зажигательных бомб, особенно на крыше Химического института и на теплице Ботанического сада. (Зловещее шипение так называемых зажигалок мы не раз слышали еще до эвакуации.) Разрушено здание нашей любимой столовой – «восьмерки», куда попала полутонная бомба. Кругом следы снарядов и разрушений. Вот на парапетах набережной надписи: «Боец такой-то, зенитчик такой-то. Обязуюсь бить врагов до последнего вздоха». И множество подобных эпиграфов. На стенах и колоннах Гостиного двора особенно много следов самодеятельного творчества блокадников. К примеру: «Ленинградцы, ваши внуки/ Будут славить без конца/ Золотые ваши руки,/ Ваши гордые сердца».
Мы не переставали восхищаться мужеством и трудолюбием остававшихся в Ленинграде наших земляков. Буквально потрясал воображение Музей обороны Ленинграда.
Но обо всем об этом так много сказано, что каждое новое воспоминание о запавшем в душу впечатлении может показаться плагиатом. Самое же главное мое ощущение той поры, что все мы наконец дорвались до настоящей работы и окунулись в нее с головой.
По приезде в Ленинград первым моим делом стало посещение подшефных госпиталей. Оказалось, что в главном нашем госпитале №1012, что на истфаке (см. №-№ 13, 14-15, 2004), долечивались в основном выздоравливающие бойцы, которые в посторонней заботе и помощи почти не нуждались. Прежние наши подопечные давно сменились другими. Но сохранились еще старые дружеские связи с персоналом, в частности, с Евгенией Михайловной Виленкиной – доцентом экономического факультета ЛГУ, с врачом госпиталя Ф.Ф.Грачевым, который затем стал главным врачом вместо проф. С.А.Ягунова. Он часто, особенно в последующие годы, когда готовил к печати свою нашумевшую тогда книгу «Записки военного врача» (Л., 1970), заглядывал к нам домой.
Надолго сохранились добрые, а позднее глубоко дружеские отношения с И.Д.Амусиным и его женой профессором Л.М.Глузкиной. Он после ранений на фронте был одним из санитаров в нашем госпитале. Трогали его доброта, чистосердечность, бескорыстие и исключительно теплое отношение к раненым. Впоследствии Амусин, профессор Восточного института РАН, прославился своими разработками и публикациями на русском языке кумранских рукописей.
К концу лета госпиталь № 1012 расформировали.
Остро запомнилась великая суета, связанная с возвращением в любимое здание исконных его хозяев — историков, философов, экономистов и родного моего географического факультета. Все, кто только мог, от профессора до студента, вручную перетаскивали оборудование и кафедральную утварь, учебные принадлежности из Главного здания в прежние наши факультетские помещения. Много было курьезов. Иногда по дороге из рук несущих падали то рулоны карт, то связки книг и папок, то письменные приборы. Не следует забывать, что без чернильниц, пресс-папье, промокательной бумаги не обходился ни один письменный стол (тогда не только о фломастерах, но даже о «вечных ручках» понятия не имели). Все вещи нашли наконец-таки свои места.
В конце концов все улеглось, вернувшиеся изгнанники снова почувствовали себя хозяевами. В конце октября с трудом, но приступили к занятиям, хотя остальные факультеты, остававшиеся на старых местах, начали учебный год 2 октября 1944 года. Постепенно набирала силу и научная работа.
Шефская работа в госпиталях № 1443 и № 1015, тем не менее, продолжалась еще довольно долгое время после окончания войны. Уже не было необходимости в регулярных бригадах, но иногда приходилось привлекать лекторов, чтецов и так называемых «родственниц». Среди них запомнились: Т.Тамберг, С.Зеликина, Ф.Додзина, Ф.Полякова, Н.Серебрякова, А.Михалева, Л.Эльяшова, В.Вулис. С особой благодарностью вспоминаю преподавателей ЛГУ В.И.Евчук, Р.А.Казакевич, М.В.Чулановскую и А.В.Тимореву.
Сколько все они вкладывали душевного тепла, бескорыстия и просто человеческой любви, особенно в помощь раненым женщинам госпиталя № 1015, что располагался в клинике Отта!
Мало кто из этих обездоленных девушек радужно смотрел в будущее. Среди них особого внимания заслуживала Лидия Васильева (1922 – 2004), потерявшая на фронте обе ноги в результате обморожения. Она на многие годы стала как бы моей «жизненной спутницей». Ее отец и брат погибли, мать вскоре умерла. В полученной однокомнатной квартире Лида осталась одна. Автомашиной с ручным управлением она овладела успешно. Боевые награды нашли ее лишь через несколько лет. Удалось устроить ее на биологический факультет ЛГУ, по окончании которого она работала на кафедре физиологии у профессора Н.В.Голикова. Она рано вышла на пенсию и почувствовала себя независимой.
Всеобщее участие, любовь и заботу в госпитале вызывала жизнерадостная Зиночка. У нее были ампутированы, кажется, только стопы обеих ног. Она вскоре вышла замуж и куда-то уехала. По слухам, жила счастливо.
Чем дальше отступала война, тем меньше оставалось в Ленинграде госпиталей. Соответственно, пропадала нужда и в шефской работе, и в самих шефах. Наши посещения госпиталей стали менее регулярными. Тогда моей постоянной спутницей была лаборантка Зинаида Павловна Лампсакова. Она жалела больных и всегда была готова помочь им…
Как раскассировали госпиталь № 1443 – не знаю, обходились уже без участия шефов. Госпиталь № 1015 оставался с нами в полном контакте, но нашей помощи требовалось все меньше. Постепенно он тоже был расформирован и возвратился к исконной своей специализации родильного дома (широко известного в городе как «клиника Отта»). Мой маленький внучатый племянник тогда называл его «дом родня». В свои 6 лет Аркаша был убежден, что стоит только купить одеяльце, принести его в этот волшебный дом -- и сразу получишь ребеночка…
После войны отрадно было проходить мимо клиники Отта к нашему истфаку и вспоминать «пророчество» Аркаши. Из подъезда этого волшебного дома то и дело выходили счастливые мамы и папы с завернутыми в одеяльца свертками. Они увозили своих новорожденных в другую, мирную жизнь. Но это уже особая тема.
…Дела саратовских госпиталей еще долго продолжали волновать меня. С некоторыми больными, врачами и партийными руководителями продолжалась переписка. Приходится пожалеть, что текущие дела и заботы, и их и мои, погасили наше горячее стремление продолжать работу вместе. Постепенно потеряла из виду и моих подопечных воинов.
Поток воспоминаний, добрых и печальных, уже не дает покоя. Невозможно забыть дорогие имена людей, с которыми связаны самые тяжкие дни и ночи блокадного Ленинграда.
Память человеческая все еще закрытая зона. Иногда она выщелкивает самые отдаленные, самые интимные воспоминания. А иногда удерживает их, чтобы в наиболее неподходящий, казалось бы, момент высветить то, что лежало на самом дне сокровенного прошлого. И это озарение настоятельно требует реализации.
Так высветился жестокий морозный вечер в блокадном Ленинграде. Гулкие одинокие шаги в большом коридоре Главного здания университета. Это мои шаги.
…Не знаю, как получилось, то ли стихийно, то ли по какому-то постановлению, но у многих из нас (так называемого комсомольского актива) появились подшефные на стационаре. Стационар для глубоких дистрофиков был организован в Университете, как и в других учреждениях города. Располагался он в нескольких аудиториях 2-го и 3-го этажей биологического факультета, где было печное отопление (об этом я писала в предыдущих публикациях: «СПбУ» №№ 13, 14-15, 2004, также см. книгу «Ленинградский университет в Великой Отечественной», воспоминания Т.С.Фадеевой и мои).
Я оказалась «прикрепленной» к Эммануилу Бухману. О нем ходила слава как о легендарно эрудированном и исключительно талантливом аспиранте биологического факультета. Он был очень слаб от истощения, уже не мог подняться с постели, но голова была светлая, он даже пытался шутить и всячески демонстрировал свою веру в будущее. О своей научной работе говорил всегда вдохновенно. Буквально боготворил своего научного руководителя А.А.Ухтомского (1875 – 1942), знаменитого физиолога, который тоже вскоре скончался от дистрофии.
Мы все, и постоянные сотрудники стационара (Т.Ф.Фадеева, Ф.О.Додзина, Е.Е.Богданова), и общественницы, жалели Эммануила, всячески пытались помочь ему. Но одним вечером мое посещение оказалось ненужным...
Не знаю, почему я никому другому не отдала тот крохотный кусочек масла из своего неожиданного пайка по продуктовой карточке, который с такой надеждой несла своему больному…
Совершенно опустошенная возвращалась я из стационара. Отчетливо звучат в памяти мои шаги.
Вход в Главное здание был тогда только со стороны набережной, где ректорат. Путь этот по длинному коридору казался мне нескончаемым. Когда я уставала, и казалось, что не дойду до конца, прислонялась к одному из подоконников. Отопительные батареи под каждым из них представляли собой покатую горку льда, она холодила и, по-видимому, подбадривала, заставляя двигаться.
В первом этаже были какие-то люди. Меня напоили горячей водой, проводили до выхода. С набережной я сама вошла во двор университета через калитку, которая тогда постоянно была открыта. Проделала практически тот же путь по галерее, что и по верхнему коридору. Как-то добралась до своей комнаты, должно быть, благословляя небо, что она в первом этаже.
…Память об Эмме Бухмане сохранилась на всю жизнь. То и дело вспоминаю его, может быть, еще и потому, что его родители как-то разузнали обо мне, и их душераздирающие письма еще долго терзали меня. Они никак не могли примириться с трагической гибелью единственного сына. Он был их кумиром, их надеждой. Их письма — приговор тем, кто развязал и поддержал эту страшную войну.
Другим моим подшефным на стационаре был Виктор Морозов, филолог, аспирант профессора Г.А.Бялого. Он тоже был очень слаб, молчаливый и кроткий. Он выжил. Впоследствии стал мужем Сарры Зеликиной, работал доцентом в Петрозаводском университете, там и закончилась его жизнь в 1983 году. Эта семья стала для меня одной из самых дружественных.
Примите, други, наш привет
Мы вас стихами поздравляем.
Хотели б в песнях вас воспеть,
Но даром сим не обладаем…
Еще один щелчок памяти вызывает образы двух мальчиков (как можно было забыть о них!?). Я и не забыла. Они жили в общежитии в маленькой комнате рядом с моей. Студенты филфака Андрюша и Коля. Первый был призван в действующую армию и для меня канул в Лету. Найти сведения о нем не удалось. Коля Мудраков был сталинский стипендиат, ему прочили на факультете большое будущее. Я ничего о нем не знала, пока не услышала его стонов и криков. Он требовал повернуть его кровать ногами к печке. У нас была общая с их комнатой печка, топка – от меня, но топить мне было нечем. Он медленно и тяжело умирал. Мы с Люсей Израилевич с филфака и Валей Предэ с философского пытались ухаживать за ним, но возможности наши были ограничены. Сами едва держались на ногах.
Когда выносили скончавшегося Колю, я впервые услышала от Люси, что покойников надо выносить ногами вперед. Вскоре я узнала, что Люся тоже скончалась от дистрофии. Светлый образ ее сохранился в моей памяти.
Навечно внедрились в память дорогие имена…
Тина Балашова, блестящий геолог, добрая и мудрая утешительница, из староверской семьи, очень правильный человек, ухаживала за одинокими ранеными в госпитале.
Сарра Евнина, Таня Фадеева и Фаина Додзина, отличные товарищи и труженицы, они отменно проявили себя и в стационаре, и в госпитале.
Бася Марголина, Регина Вайнберг и Оля Мельниковская, постоянные дежурные у постелей раненых, надежные и верные помощники.
Наташа Слепян, маленькая, редкостной доброты и чистоты девушка, овладевшая многими военными специальностями, от снайпера до санинструктора, прошедшая через многие фронтовые дороги в поисках своего жениха Сергея Бондарева, которого все-таки разыскала в самом конце войны. А он «в благодарность» через десяток лет оставил ее с двумя малыми детьми.
За две этих бесконечных военных зимы и два лета произошло много горьких и трагических событий. Во многие семьи приходили извещения о гибели близких на фронтах войны.
Никогда не забудутся имена погибших на фронте друзей и товарищей... Сережа Резник, Саша Минаков, Саша Несерчаев, Саша Владимирцев, Вася Латышев, Зоя Аверина и многие, многие …
…А мыслимо ли забыть, что буквально рядом с нами, в Саратове, в саратовской тюрьме, что близ общежития на ул. Цыганской, где размещались и наши студенты, умирал Николай Иванович Вавилов…
Мы узнали об этом лишь почти через полтора десятка лет.
Воспоминания – как рой пчел, они не дают покоя. Я знаю, что должна сказать все, что вспомнилось, что еще не забыто. Это нужно для летописи университета.
Самой главной моей задачей было вспомнить как можно больше имен. Не забыть бы людей, которые жили рядом, которые творили и часто делали, казалось бы, невозможное.
И тех, кто не дожил.
И тех, кто не свершил того, что мог бы...
Да простят меня забытые. 
Р.Л. Золотницкая
|
