№ 9 (3698), 5 мая 2005 года
главная | оглавление | <... | ...>	воспоминания

Возвращение к мирной жизни
и постижение ее

Вся наша страна лихорадочно ждала конца войны… Мы мечтали о мирной жизни… А когда она началась, эта мирная жизнь – растерялись!.. Сейчас мне представляется, что многие из нас, главным образом молодые, просто не могли найти себя. Мы, поглощенные выполнением задач военного времени, как бы остановились в своем росте, и теперь надо было срочно догонять упущенное – подрастать, что ли?! Это давалось многим, в частности мне, нелегко. Надо было на ходу наверстывать пропущенные годы былой, довоенной, казавшейся уже мифической, жизни.

Двор ЛГУ с поленницей дров.

Не поручусь, что все запомнившееся могу изложить в хронологическом порядке. Даты, происшествия, встречи, собственные действия переплелись, сдвинулись и зачастую потеряли четкость и реальность. Только теперь, в ретроспективе, можно точнее разобраться в происходившем тогда.

Вероятно, во всех мемуарах трудно отделить общее от частного. Говоря, к примеру, об университете, трудно отдифференцировать СЕБЯ, свое восприятие, свое место, свои оценки…. А память все подсказывает и подсказывает упущенные, забытые имена, события, даты. Важно «словить» и исправить ошибки, неточности, даже вопреки хронологическому порядку.

Время было исключительное. Буквально каждый день приносил новые задачи, новые вести, новые потрясения. К последним относятся и радости, и горести.

Постепенно стали съезжаться родные и знакомые из госпиталей, из эвакуации, демобилизованные… Поток информации об их житье-бытье, как правило, печальный, буквально ошеломлял. Бывшие фронтовики – кто искалечен физически, кто духовно. По-прежнему сблизиться с ними мы часто не умели и как-то стеснялись. Известия о погибших друзьях, коллегах, знакомых, родных удручали.

«Тогда считать мы стали раны, товарищей считать…»

Ленинград довольно долго пребывал пустынным.

Осталась у меня горечь от многих жалоб блокадников. Они сразу после войны как-то были отторгнуты, даже порой ущемлены в правах. Признание их заслуг, их подвига пришло значительно позже, а тогда были слезы и обида. Складывалось ощущение, что порядка было мало. Карточки, за всем очереди, в учреждениях неразбериха и т.п. Трудным оставался быт. Об удобствах и речи быть не могло, но все же печи уже не были холодными – они топились, светили электрические лампочки, из кранов текла вода, хотя только холодная. Долгое время, включая воду, вспоминала маленький эпизод из блокадной жизни.

Как-то поздним вечером, вероятно, в январе 42 года, в лютый мороз мы с соседкой по общежитию Полиной Брезиновой отправились к Неве за водой. Обычно мы растапливали снег, так как днем у прорубей были большие очереди. Предварительно потеплее оделись, вернее, навернули на себя еще по одеялу. К большой кастрюле (литров 5-6) с отломанным одним ухом приладили общими усилиями «ручку» из прочной, как нам казалось, веревки (ее и кастрюлю одолжила соседка). Благополучно добрались до парапета. Ступени к воде обмерзли и превратились в ледяную горку. Мы почли за благо спуститься к воде сидя. У проруби действительно не было людей. Мы с немалым трудом наполнили кастрюлю, зачерпывая воду из проруби ковшом. Нужно быть художником, чтобы найти слова для описания нашего возвращения, но в итоге мы добрались до двора университета. Медленно, шаг за шагом тащили наш драгоценный груз. У поворота к дому то ли споткнулись, то ли веревка выскользнула из окоченевших рук, но кастрюля опрокинулась…. Как ни странно, мы с Полиной стали хохотать. Наверное, это был единственный наш смех за всю блокаду. Опомнились с ужасом от мысли, как пойдут завтра ослабевшие люди по этому катку на узкой тропинке между двумя метровыми стенами слежавшегося снега. Я помню этот случай до сих пор.

Гимн дровам!

После войны проблемы с дровами у нас не было. Тут университет вернулся к исторической практике. Ведь до войны паровое отопление в Главном здании университета было, кажется, только в большом коридоре, фундаментальной библиотеке и в некоторых кабинетах, в которых, кстати, еще надолго сохранялись печи. Теплом батареи снабжала кочегарка, что была в центре двора. Кочегарка отапливалась углем, который с осени запасался в большом количестве на площадке за жилым домом, где сейчас Институт Земной коры. Остальные корпуса во дворе еще долго обогревались печным отоплением. Сколько надо было дров!!!

Восстановительные работы во дворе ЛГУ.

Многие ли помнят, что вдоль громадного университетского двора, начиная почти от Ректорского флигеля до северных ворот, лежали аккуратные штабеля напиленных и наколотых дров. Их запасали на всю зиму. Кто этим занимался и где «разделывали» такое количество дерева, не знаю. Возможно, на площадке за Химическим институтом, которая впоследствии, по воле ректора А.А.Вознесенского, была превращена в спортивную к великой радости студентов. По-видимому, был изрядный штат истопников, которые приносили охапки дров и топили печи во всех аудиториях, кабинетах, залах. Кипятились «титаны», обогревались даже жилые помещения многочисленных сотрудников, живших на территории. В Ботаническом саду университета оранжерея обогревалась своей кочегаркой — там был рачительный хозяин Григорий Григорьевич Коломийцев.

Во дворе ЛГУ и до и после войны проживало довольно много работников университета: и профессура, и научные сотрудники, и технический, и обслуживающий персонал вплоть до дворников, кочегаров, полотеров, «служительниц», уборщиц.

В огромном университетском дворе размещались и мастерские, которые после войны возобновили свою работу: столярная, жестяная, строительная, швейная и другие. По первой заявке в хозчасть университета можно было пригласить печника – сложить или починить печь, плотника – перестелить пол, сколотить нехитрую кухонную мебель, починить, утеплить дверь, застеклить окна и т.п. Особой популярностью пользовалась швейная мастерская, где чудесным образом буквально из ничего создавали красивые вещи, комбинируя ткани из старых наших одежек. Помню одну из таких чудо-мастериц. Звали ее Миля. Потерявшая почти всю семью на фронте, она, «уроженка университетского двора», рассказывала, что большинство работников этих мастерских являются потомками давнишних работников университета (иногда второе-пятое поколение): дворников, стеклодувов, истопников, «служителей» – уборщиц и дежурных при научных кабинетах и т.п.

Жили эти семьи, как правило, в подвальных этажах многочисленных зданий во дворе университета. Многие из этих умельцев хорошо вязали (вспоминается Ульяна Ивановна). Даже студентам за небольшую плату они могли связать не только носки, варежки, шарф, но и модный джемпер. Могли они постирать белье в самых примитивнейших условиях. Правда, была и прачечная. Где она располагалась, не знаю. Кажется, в подвале филологического факультета, быть может, в подвалах «научки». Это милое название относилось к четырехэтажному зданию, выходящему главным фасадом на Филологический переулок, дом №3 (ныне административный корпус университета), которое являлось до войны студенческим общежитием. Там в студенческие годы я проживала в четырехместной комнате №27, выходящей на площадку второго этажа.

У многочисленных часто малограмотных, но внутренне интеллигентных этих тружеников университета подрастали дети. Многие из них в советское время учились в университете и некоторые впоследствии даже стали известными учеными.

Женщины из этих семей обычно работали уборщицами, мойщицами окон, истопниками печей и кипятильников (титанов). Это они, как правило, милые, приветливые, честные женщины, кололи на мелкие чурки дрова и, зачастую в холодных коридорах, готовили кипяток к нашему скудному завтраку. Во время ВОВ именно они являлись костяком наших уникальных мастерских (подробнее см. кн. «Университет во время ВОВ»). Очень многие овдовели во время войны. С особой болью вспоминаю добросердечную, совершенно очаровательную медсестру Екатерину Францевну Васильеву. Она казалась незаменимой в медпункте, что располагался в здании Химического института (до открытия поликлиники ЛГУ в здании истфака). Эта женщина потеряла на фронте горячо любимого мужа. Без глубокой горечи не могу вспоминать ее трагический рассказ об их мирной жизни и трогательной любви.

К мирной жизни

Я очертя голову бросилась в научную работу. Нашему институту ГЭНИИ отвели несколько комнат на втором этаже истфака в помещении, где во втором и третьем этажах (левое крыло) располагался географический факультет. Одна из наших комнат была занята маленькой библиотекой – подспорьем для каждодневной работы института. Хозяйкой в ней, помнится, являлась Н.А.Мануйлова, сестра известного лермонтоведа В.А.Мануйлова. Директорское кресло по праву занял, как и до войны, профессор, заслуженный деятель науки Я.С.Эдельштейн.

Постепенно возвращались довоенные сотрудники. Вернулись фронтовики — В.К.Маляревский и А.К.Прудников, С.Ф.Биске, О.Н.Казакова, Г.И.Козлова и др. Многие из сотрудников остались на полях войны. Долго оплакивали исключительно преданного делу заместителя директора института Николая Калистратовича Головина. Ученым секретарем после нескольких кратковременных надолго стал А.Г.Дуров, тоже фронтовик, бессменным секретарем-машинисткой была Д.И.Белоцерковская. Отделом физической географии ведал С.И.Руденко, отделом экономической географии – Г.С.Невельштейн, отдел Картографии возглавлял Д.Ф.Никитин, а Мурманский отдел — В.П.Вощинин. Среди картографов особенно симпатичны мне были очень лиричный, с выдающимися литературными способностями Б.А.Гусев и талантливый чертежник-картограф Н.С.Павлов.

Восстановленный двор.

Одним из активных сотрудников института, всеобщим консультантом по разнообразным вопросам был проф. И.В.Молчанов, «ходячая энциклопедия». Тот самый Молчанов, с именем которого связана история возникновения и создания ледяной трассы через Ладожское озеро – «Дороги жизни» из осажденного Ленинграда на «Большую землю».

Наш институт работал в тесном контакте с географическим факультетом, деканом которого некоторое время продолжал оставаться после эвакуации проф. С.В.Калесник. Его сменили профессор В.М.Штейн или проффессор А.А.Корчагин. Зам. декана была О.М.Знаменская, после нее — А.Б.Рухин.

В институте бурно обсуждалась тематика будущей работы. Наконец, в связи с постановлениями партии и правительства, решено было, что центральной, главной темой института станет работа по восстановлению и обновлению Ленинграда и Ленинградской области. С этой целью были завязаны отношения со многими государственными, промышленными, хозяйственными, архитектурными, культурными и общественными учреждениями города.

В этой связи были приглашены в институт в качестве совместителей узкие специалисты разных отраслей знаний. Среди них больше других запомнились архитектор О.Н.Захаров и широко известный градостроитель, профессор Академии художеств (институт ЖА им. И.Е.Репина) Л.М.Тверской (1889-1972) – главный идеолог и пропагандист развития ландшафтной архитектуры, автор уникального труда «Русское градостроительство конца XVII в.». Лев Михайлович проработал в институте недолго, но его идеи, оригинальное направление творческой мысли и практическая помощь оставили яркий след в деятельности института, особенно в связи с разработкой темы развития пригородной зоны Ленинграда. В моей жизни Лев Михайлович и его жена, Люсси Дмитриевна Окопова, тоже архитектор, – целая эпоха. До конца их дней они оставались моими очень близкими друзьями.

Мне досталась тема «Историко-географический очерк Карельского перешейка» (опубликовано в Изв. ВГО, 1945, вып.6).

Эта маленькая территория, отошедшая к СССР после войны с Финляндией 1939-40 годов, оказалась «крепким орешком». Об этом клочке земли обнаружилась большая литература на русском, финском, шведском, немецком языках. Работа эта многому меня научила и открыла перспективу для дальнейшей деятельности. Я уже не могла остановиться. И главной темой моей научной работы стала история Петербурга-Петрограда-Ленинграда. Крупных книгохранилищ нашего города мне показалось недостаточно, и я ринулась в архивы сначала Ленинграда, потом и Москвы.

Обилие материала, в частности картографического, захлестнуло меня. В конце концов, ленинградская тематика стала моей самой любимой, но это уже другая тема, а здесь, чтобы вырваться из потока воспоминаний, надо продолжить рассказ о том, как мы вживались в мирную, послевоенную жизнь.

Одним из событий этого мирного времени в моей жизни было избрание меня партгруппоргом института. По-видимому, считалось, что работаю я хорошо, так как переизбирали три раза. Давно уже понимаю, что деятельность моя в этой области была никчемна. Я плохо тогда разбиралась в жизни, и хотя отдавалась этой работе всей душой, но решение многих вопросов, несомненно, было мне не по плечу — слишком незначителен был жизненный опыт… Вероятно, самое лучшее из всего мною сделанного тогда было спасение трех сотрудников от верного ареста. Хотя обсуждения этого дела велись в большом секрете, но, как позднее выяснилось, «обреченные» товарищи все узнали и почли за благо уйти из университета, подальше от ретивых доносчиков. Через несколько лет меня разыскал один из спасенных с единственной целью: пожать мне руку.

Послевоенные преобразования

После реэавакуации главным делом университета было подготовить и наладить нормальный ход занятий. Это было первоочередной задачей и профессорско-преподавательского состава, и ректора. Невозможно перечислить, сколько задач одновременно решалось в ректорате. Вот только некоторые из них: отремонтировать многочисленные учебные здания и студенческие общежития в разных местах города; заново отстроить разрушенные бомбежкой здания, к примеру, студенческое общежитие на Пятой линии ВО, где погибло много молодых жизней; любимую всеми восьмую столовую (восьмерку); возобновить и вновь завязать научные связи с другими учебными заведениями страны и с научными и культурными учреждениями города; позаботиться о восстановлении сил многочисленного персонала университета.

Что касается заботы ректора о здоровье персонала университета, воспоминания мои особенно трогательны.

Как выяснилось, на Карельском перешейке, где сохранилось довольно много удобных, иногда и изысканных строений на побережье Финского залива, во многих усадьбах были развернуты госпитали и санатории для выздоравливающих участников ВОВ. Появились также санатории для гражданского населения. Многие учреждения, в частности учебные, получили отдельные усадьбы. Ленинградскому университету досталась усадьба в Териоках (ныне Зеленогорск) с капитальным кирпичным зданием и несколькими дачными постройками на самом взморье. Территория с густым сосновым лесом располагалась между чудесным песчаным пляжем и Выборгским шоссе, кажется, на 54 км. Там довольно быстро развернулся дом отдыха университета. Кроме нескольких сохранившихся финских дач наскоро построено было длинное летнее здание барачного типа с маленькими двухместными комнатками. В специальном помещении располагался здравпункт, где можно было получить первую медицинскую помощь, некоторые электропроцедуры, лечебный душ и т.п. Столовая и кухня размещались в кирпичном здании.

Не счесть людей, набравшихся сил в нашем доме отдыха. Отдыхали здесь многие, от академиков до дворников.

В тогдашней деятельности ректора одной из примечательных черт было стремление к эстетическому оформлению университета и прилежащих строений, к чистоте и порядку.

Перед началом учебного года делали тщательную уборку всех помещений. Сначала эту работу, как правило, выполняли студенты, а порой сотрудники и даже некоторые профессора – исключительные патриоты университета.

В большом коридоре Главного здания во всех простенках появились выполненные по специальному заказу портреты ученых университета. Двор университета, мощеный мелким булыжником, был заасфальтирован. Вместо описанной выше длинной поленницы дров срочно была высажена аллея тополей во всю длину двора, благо тополя быстро растут. Это радовало нас несказанно. Весной, когда распускались первые тополиные листочки, казалось, наш двор благоухал модными тогда духами «Белая ночь».

Современникам известно, что эта разросшаяся чудесная аллея была вырублена совсем недавно, ввиду истекшего срока жизни тополей. Вместо нее сейчас двор украшают многочисленные кусты сирени, радующие уже другим ароматом и видом. Это заслуга современного нашего ректора Людмилы Алексеевны Вербицкой.

Деяния нашего «папы-ректора» неисчислимы. Было почти трагичным для коллектива ЛГУ, когда его, по велению ЦК партии, году в 1947 или 48 перевели в Москву на пост министра просвещения.

Не хотела и не хочу говорить о политике. Эта сторона, вероятно, достаточно освещена в истории нашего университета и еще будет подвергаться анализу специалистов, а я говорю только о том, чего не сказать не смею.  

Р.Л.Золотницкая

© Журнал «Санкт-Петербургский университет», 1995-2005 Дизайн и сопровождение: Сергей Ушаков