|
|
|
№ 8 (3697), 25 апреля 2005 года
|
 |
|
|
|
|
А.С.Чирцов:
«Давайте называть вещи
своими именами»
Физфак болонского процесса
не боится
— Александр Сергеевич, физический факультет одним из первых перешел на двухступенчатую систему образования. Болонский процесс вас не пугает?
|
 |
А.С.Чирцов |
|
— Пожалуй, мы к нему готовы. Конечно, схема три плюс два для нашего физфака неприемлема. Она не соответствует нашим традициям. С той интенсивностью учебного процесса и теми требованиями, которые мы предъявляем к диссертациям, сократить срок обучения в магистратуре трудно, да и нецелесообразно. На уровне общих курсов такое сжатие уже произошло: раньше мы читали эти курсы в течение пяти лет, а теперь им отводится четыре года в бакалавриате. Однако дальше сжимать некуда – без сокращения количества и качества информации, которую мы даем своим студентам.
— С какого времени у студентов реально начинается специализация?
— Сегодня у нас существует три направления обучения: физика, радиофизика и прикладные математика и физика. Прикладные математика и физика – это новое направление, довольно малочисленное, на котором мы отрабатываем новые методики обучения. Специализация студентов фактически начинается с третьего курса, когда в программе появляются специализированные элективные курсы. Начиная с этого времени студенты могут выбирать тот или иной набор курсов, которые привязаны к разным кафедрам. До перехода на болонскую систему здесь присутствовал элемент противоречия: казалось бы, каждый может выбрать элективный курс произвольно, без привязки к своей будущей специализации. В новой системе ситуация пришла в норму. Болонская модель ориентируется на модульный вариант обучения, поэтому теперь у нас есть модули элективных курсов, ориентированных на разные специализации. Студенты должны сделать выбор среди этих модулей.
Что же касается младших курсов, мы традиционно делим студентов скорее по уровням подготовки, но все это не имеет какого-либо официального статуса. Мы можем называть эти группы разными именами, проводить различные образовательные эксперименты, «подстегивать» студентов к более интенсивной работе для перехода в более сильную группу. С точки зрения администрации, это некая игра. Но с другой стороны, если бы не самый сильный по уровню подготовки человек попал в самую сильную группу, это игра окончилась бы для него печально.
— Болонский процесс подразумевает активный обмен студентами. Год назад представители физического факультета ездили в Китай для поиска студентов, готовых учиться у нас. Что получилось из этой затеи?
— К сожалению, серьезно заявить о себе на китайском образовательном рынке у нас уже не получится. Он поделен. Хорошие китайские студенты едут учиться в США и Европу. Те, кто похуже, идут в китайские университеты. Нам же в лучшем случае предлагают тех, кого не взяли первые и вторые. Мы опоздали. Кроме того, китайцы сейчас, мягко говоря, не очень хотят учиться на русском языке. Им нужен английский. Организовать на нашем факультете англоязычные бакалаврские программы в принципе можно, но тогда это должно быть направление, полностью ориентированное на иностранных студентов. Учить физике на английском языке своих ребят — довольно странно. Можно вводить дополнительные элективные группы для совершенствования языка – но не более. Кстати, у нас есть такие группы, например, «Открытая физика» или «Физика без границ» – неважно, как мы ее назовем — под руководством профессора фон Шлиппе. Он настоящий носитель языка, который полгода проводит в Центре европейских ядерных исследований (ЦЕРН) и полгода здесь. На физфаке профессор фон Шлиппе читает дополнительные главы теории относительности и курс по экспериментальному оборудованию ЦЕРНа. Как всегда на физфаке, эти занятия может посещать любой студент, если это позволяет расписание.
— А магистерские программы на английском языке организовать можно?
— С магистерскими программами все проще. Они носят гораздо более индивидуальный характер. Такие программы уже есть, они заявлены, вопрос только в популярности их у иностранных студентов. Что касается европейцев, отдельные люди к нам все-таки приезжают, но их единицы. Если же говорить о китайцах, то у них основным спросом пользуются как раз бакалаврские программы. Большинство китайских специалистов хочет за год (а еще лучше — за меньшее время) малой кровью превратиться в бакалавров, потому что тогда дома им будут платить гораздо больше. Правда, скоро прикроется и эта дверка: Китай начнет готовить собственных бакалавров. Но пока многие европейские вузы хорошо зарабатывают тем, что за год-два выпекают из китайских специалистов бакалавров. Некоторые из таких вузов просто живут на этом. Нас смущает то, что качество подготовки бакалавра за год будет довольно низким. Очень бы не хотелось искусственно опускать уровень своего бакалавриата. Скорее всего, для участия в такого рода проектах целесообразнее создать дополнительную образовательную программу, которую надо было бы разделить со своим бакалавриатом. Собственно говоря, над этим мы и размышляем вместе с факультетом повышения квалификации. Но делать это на базе одного физического факультета – не имеет смысла.
Как учат физике у них?
— А каков уровень собственных физических факультетов в Китае?
— Хороший. Но таких факультетов мало. Основная их проблема состоит в том, что число населения сильно превосходит сегодняшние возможности китайской высшей школы. Но это тоже временно. Сегодня они строят новые гигантские университеты. Как только факультеты будут заполнены новым преподавательским составом, Европа, Америка и Россия окажутся не у дел. Китай станет самодостаточным, к чему сейчас активно стремится. Поэтому, если мы хотим хотя бы как-то выйти на азиатско-тихоокеанский образовательный рынок, студентов нужно искать где-нибудь в Индии или Вьетнаме... Ждать какого-то потока западных студентов просто не приходится: там точные науки и так непопулярны, они свои-то университеты не могут наполнить. Наоборот, ситуация сейчас диаметрально противоположная. Запад готов покупать наших выпускников, чтобы не простаивало их дорогое оборудование.
— Есть какая-либо статистика, сколько наших специалистов уезжает на Запад?
— Такую статистику вести трудно. Приведу другой пример. Прошлой осенью я был в частном университете в Южной Калифорнии, и первыми, кого я там увидел, были восемь наших физфаковцев. Единственное, что меня успокоило: помимо них там работали еще пятнадцать москвичей. Эта группа занималась прекрасными теоретическими и экспериментальными исследованиями. За три месяца они создают новую экспериментальную установку, о которых в наших условиях не приходится и мечтать! Сами эксперименты для нас выглядят уже просто фантастикой! Поэтому не давать нашим ребятам возможности хотя бы стажироваться там, мне кажется, было бы глупостью. А ведь это был частный университет, а их физический факультет на общем фоне гуманитарных выглядит далеко не самым богатым.
— То есть уровень теоретической подготовки наших ребят позволяет им адаптироваться в новой среде? По крайней мере, оборудование они осваивают быстро…
— Сами американцы говорят, что результаты обучения в их бакалавриате (далеко не бесплатном — порядка 20 тысяч долларов в семестр) не входят ни в какое сравнение с нашим. Они прямо заявляют о том, что им нужны наши выпускники, потому что обучение на уровне бакалавриата у нас получается на порядок качественнее. Более того, американцы уверены, что уровень российской магистратуры был бы также не хуже. Но следующий этап обучения неизбежно связан с научными исследованиями, и, как я понимаю, ничего подобного тому, что я там увидел, в России сегодня просто нет.
— Даже в ведомственных НИИ Минобороны?
— НИИ Минобороны просто не станут заниматься проблемой вращения молекулы в капле сверхтекучего гелия.
— Кто финансирует такие исследования в Америке?
— Во-первых, богатые калифорнийские спонсоры, которые и строят эти факультеты. Еще раз подчеркну, что это был частный университет. В Америке престижно быть миллионером, у которого есть свой факультет. Люди побогаче спонсируют право, победнее – физику. Кроме того, их уровень научных исследований позволяет им получать массу очень серьезных международных грантов на фундаментальные исследования. Российские же гранты сегодня в лучшем случае могут обеспечить минимальный уровень зарплаты для сотрудников. Ни один из сегодняшних отечественных грантов не предусматривает деньги на покупку оборудования. Получить же международный грант на фундаментальные исследования невозможно, потому что у нас нет соответствующей экспериментальной базы.
Как заниматься наукой у нас?
— То есть российские гранты позволяют их получателям лишь...
— Выжить — давайте называть вещи своими именами. Выжить не в научном плане, а в физическом. Во всяком случае, перспективным для молодых этот род деятельности при существующем уровне финансирования назвать нельзя.
Однако те же американцы согласны и на двойное руководство в магистратуре: их вполне устраивает вариант, когда человек будет год обучаться в нашей магистратуре, а в Америке работать над экспериментальной частью диссертации, которую потом пришлось бы защищать дважды. Интересно, что в США немного другая система подготовки физиков – «четыре плюс пять». В ее рамках предусматривается, что человек четыре года учится в бакалавриате, а затем пять лет работает над своей докторской диссертацией (PhD) в аспирантуре. Магистры в Америке – это не сложившиеся PhD. Когда они видят, что за два года человек ничего толкового не сделал, они делают из него магистра. Поэтому когда я предложил им присылать наших магистров, у них вытянулись лица. «Нет, — говорят, — давайте говорить о выпускниках бакалавриата». Целый день мы абсолютно не понимали друг друга, пока не выяснилось это различие в наших образовательных подходах. Более того, американцы готовы даже оплачивать обучение наших студентов. Другое дело, что мы тоже не хотим превращаться в техникум, готовящий специалистов для США или Европы. У нас есть свои, к сожалению, достаточно острые кадровые проблемы.
— Речь идет о возрастной диспропорции среди преподавателей?
— Средний возраст наших преподавателей – 56 лет. Само по себе это, может, и не так уж плохо, но молодых физиков на полных ставках вы практически не найдете. Если только совместителей. Это означает, что практически весь наш молодой состав работает где-то еще. То есть это не на 100% наши преподаватели. Вторая проблема состоит в том, что, даже если такой молодой человек и нашелся, мы бы не смогли дать ему полную ставку. У нас их нет из-за ограниченности средств. Существующая программа постдоков (слава Богу, она существует!) не оставляет человеку иного выбора, кроме как работать где-то еще. В других вузах ситуация еще более тяжелая. После каждого нового студенческого выпуска мне звонят коллеги из других вузов и просят дать им молодого специалиста. Говорят, гарантируем ему преподавательское место, аспирантуру… Я их спрашиваю: «Сколько?» Ответ — одна или две тысячи рублей. «Приходите, — предлагаю я им. — Только агитируйте студентов сами. Надо мной они просто начнут смеяться». Могу процитировать фрагмент типичного разговора, которые я слышу в электричке: «А этот-то дурачок нашел себе смешную работу за смешные деньги. Пятьсот баксов, да еще три раза в неделю ходить надо. Дураком был, дураком остался!» А тут мы предлагаем им три тысячи рублей!
Конечно, преподавательскую нагрузку можно раскидать так, чтобы вся она падала на два дня в неделю. А вот дальше встает вопрос, чем занимается человек в оставшееся время. Здесь существует альтернатива – либо заниматься наукой в надежде получить не слишком оплачиваемый грант, либо идти на другую, хорошо оплачиваемую работу, но далекую от научно-преподавательской деятельности. Как правило, вскоре научная работа останавливается, человек некоторое время работает преподавателем, а потом полностью переходит на ту, доходную работу. Такие случаи становятся нормой. Речь уже не идет о работе менеджером на подхвате. Это может быть, например, работа очень высококвалифицированным программистом. Сейчас можно найти хорошо оплачиваемую — менее интересную, чем научная — но вполне интеллектуальную работу. Для того чтобы сравнительно хорошо жить, сегодня уже не обязательно воровать, убивать или перепродавать. Можно жить своим умом – но не совсем тем, на что ориентирована фундаментальная наука. Поэтому я считаю, что существенное (в разы, а не на проценты!) увеличение зарплаты наших преподавателей – необходимое условие дальнейшего существования фундаментальной науки в университете.
— А что с наукой прикладной?
— Развивать прикладные науки, в общем-то, можно, но здесь есть большая проблема. Скажем, приходит к нам представитель какой-нибудь крупной нефтеперерабатывающей компании и говорит: «Нам нужно такое-то исследование, за которое мы готовы платить деньги и факультету, и руководителю, и магистранту (или аспиранту)». Мы задаем ему встречный вопрос: «Если мы сейчас начнем готовить специалиста, вы будете заинтересованы в нем через три года?» «А я не знаю, что будет через 2-3 года! — отвечает он. — Мне нужно сейчас». Но если этот бизнесмен не знает, что будет через 2-3 года, то кто из серьезных людей будет менять направление своей научной работы? Другой путь – через малый бизнес, или инновационную экономику. Но пока со стороны государства здесь больше разговоров, чем реальных мер по содействию этой форме развития.
Несмотря на описанную общую тенденцию, есть несколько фирм, наше сотрудничество с которыми продолжается уже несколько лет. Например, все направление «Прикладные математика и физика» существует только благодаря такой поддержке. Иначе мы просто не могли бы позволить себе роскошь просить преподавателей составлять дополнительные программы, курсы и т.д. Продержать постоянно функционирующее подразделение только на грантах невозможно. Сейчас мы работаем над открытием совместных с немецкими университетами магистерских программ в области вычислительной физики и физики твердого тела. На нашей базе будут преподавать как немецкие, так и наши собственные преподаватели. Улажены еще не все организационные моменты, но заявок из Германии на обучение у нас уже достаточно.
В целом на нашем факультете наконец-то произошел некоторый отход от лозунга, что у нас все хорошо, мол, давайте оставим все, как есть. Мы – открытая система, поэтому для того, чтобы сохранить себя, должны гибко реагировать на запросы общества. Сейчас внутри факультета идет обсуждение того, как можно перестроиться хотя бы в рамках государственного финансирования, чтобы сохранить свои самые уязвимые направления и вместе с тем более адекватно реагировать на запросы окружающего мира. И это, пожалуй, наше главное достижение за последние годы. 
Беседовал Игорь Макаров
|
