|
|
|
№ 6-7 (3695-96), 11 апреля 2005 года
|
 |
|
|
|
|
От фольклористской романтики
к архивной работе
Гранты и премии – основной стимул развития науки в современном мире. И если российские естественнонаучные разработки всегда высоко ценились за рубежом, гуманитарные исследования несколько отстают в этом отношении. То ли аукается многолетнее идеологическое иго, то ли конкурсов и грантов на их долю приходится меньше. Но иногда ученому-гуманитарию улыбается удача, и его работа получает заслуженное поощрение. К сожалению, узнать о конкурсе часто удается только в результате счастливого стечения обстоятельств. Отсутствие информации о зарубежных фондах и конкурсах – по-прежнему серьезный барьер. Поэтому когда российский ученый-гуманитарий становится лауреатом зарубежной премии, это становится не только важным событием для него самого, но и хорошим примером для его коллег.
|
 |
Е.А.Костюхин |
|
В XIX веке на острове Сицилия, что на юге Италии, жил ученый Джузеппе Питре. Он собирал песни и сказки, записывал народные обычаи. В результате у него собралась целая библиотека из полученных таким образом фольклорных текстов. Она стала основой основ итальянского фольклора. Рядом с ним работал Сальваторе Марино, который больше интересовался народными танцами и костюмами, тем, что сейчас в западном мире называют культурной антропологией.
Около 125 лет назад в Палермо образовался Институт этностории. Со временем этот институт учредил интернациональную премию за исследования в области традиционной народной культуры имени Питре и Марино. В этом году премию получил известный петербургский ученый Евгений Алексеевич Костюхин. Претендентов на победу было около 40. В итоге премия отправилась в Россию – второй раз за все время ее существования.
– Вы закончили филологический факультет МГУ в 1960 году. Говорят, что это был особенный курс…
– Мне сейчас часто звонят мои однокурсники. В этом году нашему выпуску исполняется 50 лет – с того момента, как мы встретились. Курс, действительно, был неплохой. На нем учился Борис Успенский, видный чеховед Владимир Катаев, первый переводчик Толкиена на русский язык Володя Муравьев. А кто Голдинга впервые перевел на русский язык? Володя Скороденко, который тоже учился у нас. Один из самых известных однокурсников – Веничка Ерофеев.
– Почему вы в свое время выбрали именно фольклор?
– Я очень люблю литературу. Уже в восьмом классе я выбрал для себя путь – филфак МГУ. Мой отец был директором завода, и у него не было гуманитарного образования. У нас был дома небольшой шкафчик с книгами – соцреалистическими романами вроде «Семьи Рубанюк» и «Кавалера Золотой звезды» — тем, что ушло в небытие, а в свое время получало Сталинские премии.
В первом же семестре лекции по фольклору читал Владимир Иванович Чичеров, и я погрузился в эту тематику.
А потом в начале второго семестра мой университетский товарищ предложил записаться в фольклорный семинар: «Летом экспедиция будет, на Север поедем!» А я был любителем экзотики, потому что никогда прежде дальше своего города нигде не бывал. Этот семинар вела Эрна Васильевна Померанцева. Она учила нас технике записи. Тогда магнитофонов еще не было, все записывалось от руки. И для фольклорных текстов была своя методика записи. Песню ты мог записать один. Но былина записывалась только втроем. Сказка – вдвоем. Например, один человек пишет первую половину фразы, другой – вторую, а первый делает прочерк. Это нужно было, чтобы повысить объективность и точность записи. Наша первая экспедиция отправилась в классические места Заонежья, по следам Рыбникова, Гильфердинга и братьев Соколовых. Фактически мы были четвертыми, и мы могли проверить, как живет эпическая традиция на протяжении целого века. Что стало с былинами за сто лет? Когда я прошел семинар и побывал в Заонежье, я увидел, что живой фольклор – это совсем не то, что нам читал Владимир Иванович, который был опытным экпедиционником, замечательным лектором и глубоким ученым. Как ни странно, эти его ипостаси совмещались с работой в Высшей партийной школе и важными административными постами. Наверное, поэтому в нашу программу не входили духовные стихи. А в деревнях их пел каждый второй. В программу не попали и баллады, распространенные там. Мы знали загадки вроде «Зимой и летом одним цветом». А там все загадки были матерные. Частушками мы брезговали, их на Севере мог каждый придорожный камень спеть. Мы впервые услышали фольклор в его живом бытовании. Судьба моя была решена.
– Но вы приехали в Петербург не сразу после окончания МГУ?
– Потом, защитив диплом, я отправился в Алма-Ату, куда переехали мои родители. В отличие от многих выпускников, у меня не было желания закрепляться в столице. С рекомендательным письмом Эрна Васильевна отправила меня к своей коллеге Нине Сергеевне Смирновой, в Пединститут Алма-Аты. Когда я пришел туда, я встретил у расписания угрюмую женщину. Оказалось, это и есть Нина Сергеевна. Она прочла письмо и потребовала: «Покажи свою дипломную работу». Прочитав, сказала: «Годишься». Меня взяли в аспирантуру. А спустя 20 лет я приехал в Санкт-Петербург.
– А чем ваш новый учебник отличается от подобных изданий?
– Прежде всего тем, что это не учебник. С самого начала я хотел издать не учебник, а лекции. Почему? Потому что лекции дают мне определенную свободу. Лекции позволяют не говорить о каких-то азбучных вещах, рассчитывая на то, что если студент чего-то не понимает, я во время лекции это объясню. Во-вторых, лекции позволяют мне высказывать свои собственные суждения и мнения. Для учебника они были бы слишком субъективны. Например, у нас все пишут, что былины отразили Киевскую Русь, время князя Владимира. А я пишу, что они сложились в XV веке, и никакой Киевской Руси они не отражали. И что вообще это неграмотное представление, будто былины были современны событиям, которые в них воспеты. Мог бы я такое написать в учебнике? Да мне бы голову отрубили за это. А в лекциях – могу. Другой пример – традиционный подход к историческим песням: якобы исторические песни об Авдотье-Рязаночке и Щелкане Дудентьевиче возникли во времена татаро-монгольского нашествия, и жанр продолжал свое развитие до XX века. Я пишу: исторические песни возникли в XVI веке, они отразили эпоху Ивана Грозного и умерли с этой эпохой. То есть, у них всего один век жизни. Я могу себе это позволить, поскольку это лекции. Разумеется, все свои утверждения я аргументирую. У меня есть материал, на котором я это доказываю. Кроме того, я ценю лекции за то, что в них сохраняется тон живого непосредственного разговора. Я всегда беседую со студентами. И эти живые интонации диалога мне очень дороги.
– А как вы узнали о существовании премии имени Питре-Марино?
– Я услышал о ней от братьев-фольклористов. Написал письмо организаторам, они выслали условия конкурса. По условиям, я должен был отправить им пять экземпляров своей книги, но я смог предоставить только два. У меня до сих пор нет этой книги. Вот недавно из Москвы с оказией привезли два экземпляра.
Книга итальянским коллегам очень понравилась, в комитете изложили ее содержание.
Премию я получил именно за эту книгу, хотя по условиям я должен был послать список работ за последние пять лет и мог подавать заявку по совокупности работ. На этот конкурс можно даже статьи посылать. В нем принимают участие люди с самыми разными степенями. И если человек 20 лет ездил в экспедиции и не удосужился даже кандидатской степени защитить, это не значит, что его труд теряет шанс на участие в конкурсе.
– Какие перспективы открывает эта премия? Будет ли учебник переведен на итальянский язык?
– Трудно сказать. Я позвонил в московское издательство «Дрофа», в котором вышла моя книга. Там, конечно, обрадовались, но как это повлияет на судьбу книги, неизвестно.
– Будут ли новые тиражи?
– Возможно. Поскольку премия получена, и у «Дрофы» она первая, они очень горды этим фактом. Если книга быстро разойдется, то будет и второй тираж, дополнительный. Но пока книг не хватает. У нас на специальности «Русская литература» на филологическом отделении учатся 120 человек, плюс заочники, итого 200 студентов только этого года, у вас в Большом университете человек 50 наберется, да просто фольклористов – еще 50… Но ни одного экземпляра книги в магазинах пока нет, город не получил ничего. Даже в специализированных магазинах издательства «Дрофа» этой книги уже нет.
Я не хочу хвастаться, но я человек достаточно известный, и у меня есть заказы на эту книгу из Казахстана, с Алтая, с Урала, из Томска. Хотя бы по одному дарственному экземпляру нужно выслать. А я получил чуть-чуть авторских, и у меня их не стало в тот же день.
– Как бы вы охарактеризовали сообщество фольклористов, которое существует в Петербурге? Москва, Петербург и остальная Россия - распространяется ли такое деление на сферу фольклора?
– К сожалению, мы недостаточно корпоративны. Хотя фольклористы – штучный товар, их немного, и какая-то корпорация была бы нужна. У нас есть один центр, он называется Центр русского фольклора при Министерстве культуры. Он расположен в Москве. Центристы проводят две конференции в год, приглашают всех желающих. Можно подать заявку и выступить там. Я обыкновенно езжу на одну весеннюю конференцию. Туда собираются фольклористы со всей России. Этот центр выполняет большую организационную роль. Кроме того, при нем выпускается два фольклористических журнала, «Живая старина» и альманах «Традиционная культура». Оба издания выходят по четыре раза в год. Редактор «Живой старины», Сергей Юрьевич Неклюдов, – человек, знающий свое дело, а до этого ее редактором был академик Никита Толстой.
Желательно иметь нечто подобное и у нас в Петербурге. Я возлагаю большие надежды на Пропповский кабинет. В позапрошлом году Пропповский кабинет вместе с Институтом истории искусств, который расположен на Исаакиевской площади, собрали международную школу молодых фольклористов. Но фольклористы старого поколения, Виктор Евгеньевич Гусев, Борис Николаевич Путилов, были поактивнее. Гусев собирал семинары при Музее этнографии, Путилов при Кунсткамере. На этих семинарах делались доклады, высказывались мнения, все время шло какое-то обсуждение. Фольклористическая жизнь в университете связана с годовщинами Проппа. Например, конференция, посвященная столетию со дня его рождения. В Омске каждый год собирается конференция фольклористов Сибири, Урала и Северного Казахстана. В Архангельске Наталья Дранникова время от времени собирает фольклористов, которые работают в северных регионах страны.
Все это – роднички, которые вдруг начинают бить, а потом иссякают. Постоянного центра, кроме Москвы, все равно нет. Я не знаю, с чем это связано. Может быть, нехватка времени, а может быть, отсутствие среди ученых личности лидера. Скоро минет 10 лет с того момента, как ушел из жизни профессор Владимир Александрович Западов. Он собирал конференции по изучению литературы XVIII века, издавал сборник «Проблемы изучения литературы XVIII века». И вокруг него сформировался центр, но со смертью Западова он исчез.
А вообще в мире есть более-менее стабильные фольклорные организации. Самая старая из них, которая еще сто лет назад возникла, называется Folklor Fellows. Я член этой организации, хотя ни разу в Хельсинки, где расположен их центр, не бывал. Они регулярно мне высылают свой журнал Folklor Fellows Communications. Как я туда поступил? Опять-таки коллеги однажды спросили, а не стать ли мне членом FF?
– Молодежь начала больше интересоваться фольклором. Складывается ощущение, что сегодня это стало модно.
– Я не знаю, вам, как представительнице молодежи, виднее. Я не заметил особо растущего интереса. Вот публикаций, действительно, стало больше. Но многие публикации… вот у нас очень любят слово «спекулятивный». Но спекуляция – это значит «размышление». А в новых публикациях появляется много спекулирования. Например, читаем в современной книжке: «Сказка о Царе Салтане основана на древнем славянском мифе о путешествии на остров Буян, который был местом древнеславянских культов языческих божеств», эдаким капищем. Что за вздор? Ведь это не доказывается ничем. Кроме того, я как сказковед знаю, что сюжет сказки о царе Салтане давно зарегистрирован, и что пришел он из Индии, кроме того, аналогичная сказка есть в Италии. Итальянцы что, тоже ездили на остров Буян поклоняться древнеславянским богам? Таких очевидно фантастических вещей по поводу славянской мифологии высказано много. Это понятно: у авторов есть желание знать свою родословную, начала своей культуры. Но фольклористика – это наука, у которой есть своя методология, свои правила игры. Поэтому если интерес действительно проявляется, надо заниматься, а не сочинять новые мифы.
– Насколько перспективна экспедиционная фольклористика сегодня, когда старожилов - носителей знаний о традициях – почти не осталось?
– На мой взгляд, будущее фольклористики не в экспедициях, а прямо перед вами (Евгений Алексеевич показывает на шкаф, наполненный толстыми архивными папками. – В.Г.) – в архивах. Уже собрана масса экспедиционных материалов. Они должны быть описаны. Исидор Геймович Левин, старейший из наших фольклористов, которому в этом году будет 86 лет, создал свою систему описания архивов. Он рассказывал, как однажды в Душанбе, когда он сидел у директора тамошнего фольклорного отдела, явился молодой грузин и сказал: «Мы нашли у Шота Руставели выказывание, которое напоминает персидское двустишие – бейт. Не скажете ли вы, есть ли в вашем архиве среди народных двустиший похожие? Я зайду дня через два». Ему ответили: «Зачем через два, заходи через двадцать минут». И спустя двадцать минут ему дали этот текст. Вот это архив! У меня есть коллега, Лиза Малэк, которая работала над старопольской повествовательной литературой. Она однажды меня спросила: «Есть ли такая-то сказка в архиве Пушкинского дома?» Я пошел к архивистке, которая там работала всю жизнь, задал этот вопрос, а она ответила: «А я откуда знаю?» Собран колоссальный архив. Но записи так и не были описаны.
Я не говорю, что экспедиционную работу надо сворачивать. Напротив, только экспедиция дает ответ на главный вопрос: как живет фольклорная традиция. Зачем в сто первый раз записывать известную песню или частушку? Эта запись говорит о том, что именно эту песню еще помнят и поют. Но рядом с экспедиционной работой должна стоять работа в архиве. Двадцать студентов с курса надо отправлять в экспедицию, а всех остальных – в архив.
– Вспомните, пожалуйста, какой-нибудь курьезный случай из вашей экспедиционной практики.
– Одна из моих «носительниц», Аксинья Тимофеевна Шелоникова, которой было 82 года, «выдала» две очень редкие старинные баллады, спела 4 духовных стиха… А потом сказала: «Да это все неинтересно. Сейчас я вам настоящую старинную песню спою». На ее глазах выступили слезы, и она запела: «У церкви стояли кареты, там пышная свадьба была»… Это был известнейший поздний романс «Зачем ты, безумная, губишь того, кто увлекся тобой», сочиненный чуть более ста лет назад. 
Записала Венера Галеева
|
