№ 22-23 (3681-82), 14 октября 2004 года
главная | оглавление | <... | ...>	мой исторический факультет

Память – богатство историка

Исторический факультет ЛГУ определил, начиная с отрочества, основное содержание моей жизни. Порог лектория, раскинувшегося в спешно надстроенном здании бывшего Новобиржевого гостиного двора начала XIX века (проект Д.Кваренги), я переступил в памятный день 1 сентября 1938 года, что удостоверяется публикуемым фото моей зачетной книжки. Там я влился в шумный рой примерно трехсот первокурсников, переполненных юным воодушевлением. А в зените нашей студенческой поры, за день до последнего экзамена сессии III курса очень нелюбимому нами Корначу (профессору Н.А.Корнатковскому), все романтические планы и волнующие ожидания были мгновенно сметены страшным огнем войны, внезапно обрушившейся на Родину.

Матрикул А.Д.Столяра (1938 г.)

Студенты стали прямыми участниками великого испытания Истории – противостояния, самого критического для судеб Мира. Разбросанные суровой судьбой, мы были едины в том, что каждый в любых условиях мысленно оставался истфаковцем. Попав в феврале 1942 года на день в Ленинград и с трудом одолевая каждый шаг, я, выкроив два часа, конечно, не мог не поклониться истфаку – тогда намертво промерзшему госпиталю с койками раненых в аудиториях и операционной в лектории. В самые беспросветные дни блокадной поры воспоминания о родном факультете питали собой, вопреки всему, волю к борьбе и жизни. Психологической “добавкой” к дневной пайке черных сухарей (180 грамм) была вера в возвращение на Менделеевскую. Такая заветная мечта, увы, трагически прискорбно, осуществилась в жизни лишь нескольких моих сокурсников.

…Проходили послевоенные десятилетия, очень многое в жизни решительно менялось, но исходное сыновье почитание alma mater, обучение в которой я закончил в 1948 году, никак не ослабевало; напротив, оно обретало все большую эмоциональную силу и проникалось глубоким осознанием роли родного факультета в нашем интеллектуальном становлении. В этом зримо проявлялось следствие феномена ментального рождения личности в его особо высоком, университетском олицетворении. Такой ступени нашего самостоятельного вхождения в Мир сопутствовало и развитие особого духовного тяготения. Подобная не подчиняющаяся законам физики гравитация объединяет поколения истфаковцев в некое братство, прочно скрепленное неповторимостью студенческих лет; в таком единении, начисто лишенном каких бы то ни было профанных устремлений, совершенно равны бывшие отличники и “хвостисты”; никакого значения не имеют и различия в нынешнем служебно-материальном положении.

Нагляднее всего истфаковская родственность проявляется в стихийно возникающих сборищах, обычно приурочиваемых к “круглым” датам со времени окончания факультета. После мгновений эмоционального опознания давно не встречавшихся личностей, потока вопросов, а иногда и прояснения загадок в былых отношениях и тайных привязанностях, следует главное, заключающее в себе сокровенную сущность настоятельно необходимой встречи спустя немалую вереницу лет. Это никак не меркнущая, совершенно живая память о факультетских наставниках – духовных поводырях в восхождении каждого студента к начальной исторической зрелости ума и сердца. Общие в нашей памяти образы учителей чудесно омолаживают, возвращая на мгновение за парты знакомых аудиторий, на шумные, но, увы, краткие перемены, на переполненную волнениями экзаменационную страду с ее драматургией и анекдотами.

Мои воспоминания о предвоенном трехлетнем студенчестве (1938 – 1941 гг.) сразу же открывают целую портретную галерею духовных атлантов возрожденного факультета. В этом ряду особо видятся образы С.Н.Валка, М.С.Приселкова, В.В.Мавродина, С.Б.Окуня, В.В.Струве, С.Я.Лурье, С.И.Ковалева, М.А.Гуковского, Е.В.Тарле, Д.А.Марголиса и, тем более, моих “прямых” учителей В.И.Равдоникса и М.И.Артамонова. Первый из них крестил меня в археологи (лето 1937 года) накануне окончания школы, а второй со времени возвращения в университет (начало 1946 года) стал действительным духовным отцом, определившим мой основной путь в специальности и передавшим важные заповеди этики науки и жизни. Живо помнятся и первые преподаватели археологических дисциплин (П.И.Борисковский, М.П.Грязнов, П.И.Третьяков, В.Ф.Гайдукевич, М.К.Каргер и другие), да и замечательные преподаватели, приобщавшие нас к совершенно неведомым языкам (латынь – М.Н.Дювернуа; французский – Е.А.Щапова и А.Н.Щерба).

Выпускники кафедры археологии 1948 года со своими преподавателями перед зданием истфака. Сидят (слева направо). Первый ряд – Валентина Вязовская, Галина Рубина, Капитолина Галишникова. Второй ряд – М.И.Артамонов, М.А.Тиханова, В.В.Мавродин, А.Н.Вигдорчик, Т.Н.Книпович, М.П.Грязнов, стоят, первый ряд – М.К.Каргер, Людмила Ковалевская, В.Ф.Гайдукевич, Капа Зайцева, Екатерина Руммель; второй ряд – Абрам Столяр, Вера Степанова.

Искренний пиетет памяти к этому многообразному собранию ярких индивидуальностей неизменно возрастал в постуниверситетские десятилетия по мере углубленного осмысления условий и атмосферы жизни недавнего прошлого – беспощадного жестокого режима существования интеллигенции в рамках “развитого” тоталитаризма. В свете общеизвестной теперь документации условий мировоззренческого террора в середине минувшего века очевидно, что даже относительно корректное исследование (то есть изыскание на грани молчаливого игнорирования идеологических догм) требовало немалого мужества, а при его связи с особо острыми проблемами уподоблялось незримому подвигу духа. Наши же учителя, вопреки начальственному диктату, стремились следовать традициям отечественной гуманитарии. Они верили в будущее России, надеялись на прорастание достойной смены и во имя такого возрождения Отечества, не щадя себя, стремились предельно “раствориться” (образное определени Б.Пастернака) в нас.

Сорок лет тому назад я вернулся на факультет и вошел в его преподавательскую семью. Должен признаться в том, что этот состав, за исключением нескольких последних “могикан”, по творческому диапазону и историческому кругозору, потенциалу, культуре, да и просто человеческой выразительности несколько уступал нашим наставникам. Такую сравнительную оценку разных поколений преподавателей факультета я в полной мере, без всяких оговорок, отношу к себе, как и к некоторым послевоенным выпускникам, также принявшим, обычно в силу необходимости, кафедральное руководство. В переживаемый тогда страной “период застоя”, который многолико, видимо, и чаще скрытно своими устоями аранжировал все бытие истфака; такое “усреднение” было закономерно неизбежным.

Поскольку история самым прямым образом представляет науку о “правде сущей” в развитии общества, эту незаурядную масштабность основателей факультета важно постоянно держать в памяти. А в изначально зрелом состоянии факультета (спонтанно высокий уровень с момента рождения?) ничего загадочного не таится. Этот неожиданный для страшных 30-х годов уникум полностью объясняется стечением ряда существенных моментов. Общая психологическая посылка проявилась в том, что согласно спасительной диалектике социального развития именно к особо суровому времени нередко приурочивается формирование значительных личностей. Немалую роль, очевидно, сыграло то, что майское постановление СНК и ЦК ВКП(б) (1934 г.) было встречено интеллигенцией страны с воодушевлением в качестве знака некоторой реабилитации “касты” историков, да и самой исторической науки. Наконец, в уже несколько локальном ракурсе положительно сказалось и то, что Ленинград еще по-прежнему сохранял значение ведущего центра академической науки СССР.

В соответствии с общим положением страны, пребывающей в стойком “застое”, 60-е и 70-е годы для факультета были нелегкими, осложненными неизбежными противоречиями и идеологическими издержками. И все же истфак вполне приемлемо прошел эту дистанцию. Он расширил и несколько углубил общую исследовательскую программу, укрепил свой педагогический состав за счет собственных выпускников и полностью освободился от одиозных фигур вроде Степанищева и Корнеева. В целом в нормах той поры он достойно решал основные задачи подготовки дипломированных историков, способных начать нелегкий путь труда в многогранной сфере исторической специализации.

В конце ушедшего века опьяняющая иллюзия свободы совмещалась с тектоническим разрушением социальных устоев “советской” жизни и предельным накалом политических баталий, рождавших типичную для “смутного” времени неустойчивость. В атмосфере испытаний этого двадцатилетия бурным ходом современной истории истфак пережил серьезный кризис и понес ощутимые потери. Его “несменяемый” декан (4 срока!) подавил в себе интересного и талантливого исследователя становления Древней Руси и истории Великого Новгорода и полностью отдался политической борьбе. Включение коллектива факультета в такую политически сиюминутную круговерть, во многом, понятно, отражавшую общую, очень противоречивую по тенденциям ломку, привело к немалым издержкам. Уроками этой, преимущественно безрадостной, главы в истории факультета, конечно, нельзя пренебрегать. Только все пережитое еще очень свежо и эмоционально осложнено; поэтому корректное определение уроков конца века справедливо адресовать, надеюсь, не очень отдаленному будущему.

Канун Третьего тысячелетия открыл новую перспективу в жизни истфака, ориентируя его базовую энергетику на достойное развитие исследовательско-педагогической деятельности, отвечающей требованиям современного уровня. Начальные результаты движения по такому пути уже видятся в актуализации и обогащении нашей кафедральной структуры и качественном пополнении педагогического корпуса, а равно в выходящей из печати серии исследований, представляющих широкую историческую проблематику. Внешний облик факультета, еще совсем недавно совершенно удручающий и нетерпимый для университета, положительно преобразился. Особо следует отметить возвращение к полноценному функционированию лектория и наиболее значительных аудиторий (№№50 и 70).

Однако, отмечая такие положительные побеги, никак не следует представлять в очень облегченном виде выполнение основной задачи факультета – достойной подготовки молодых историков. Внешние факторы приводят к тому, что трудности в этой области заметно умножаются, вызывая все нарастающую тревогу. В виду имеется ощутимое, а иногда — совсем нетерпимое снижение уровня школьной подготовки абитуриентов как следствие многих издержек нашего времени. Наиболее заметно это проявляется в некоторой фрагментарности представлений и немалых лакунах в минимуме, определенном программой среднего образования. Еще более отягчающим моментом служит отсутствие элементарных навыков самостоятельного умственного труда и, скажем так, образовательного заряда, инфантильное восприятие учебы и полное неведение цели и долга студенческой поры. Возрастающая численность явных “недорослей” создает защитную для них среду и как бы оправдывает их пребывание в университете. Очевидно, что некоторое снижение требований экзаменов – как вступительных, так и на сессиях первых курсов – чести факультета служить не может. А стихийное развитие подобного процесса педагогического “отступления” заключает в себе большую опасность – неизбежным окажется постоянный, не поддающийся восполнению отсев студентов и сокращение числа выпускников. Это – беспощадный вызов времени, отражающий общие потери в ментальном состоянии общества. Вызов латентный, но в перспективе чрезвычайно опасный. Он настоятельно требует разработки и осуществления целой программы, направленной на сохранение уровня подготовки выпускников истфака.

М.И.Артамонов – студент археологического отделения Петроградского университета (1921–1924 гг.).

Неоспоримость положения об особой опасности полуобразованности, очевидно, требует разработки мер серьезного противодействия застою ума, да и, в целом — духовно-нравственной деградации нашей смены. Важнейшей акцией такого плана может быть активное обращение к традициям факультета как воспитательно-мировоззренческой силе. В виду имеются не обычные декларации общего характера, а включение таких сюжетов в их документальной реальности (скажем так, физической ощутимости) в процесс исторического преподавания. Тоталитаризм и его ослабленные продолжения неизбежно видели в традициях, рожденных национальной историей, непримиримого врага. Каждая ступень в эволюции факультета неизбежно в этой части (как и во многом другом) несла в себе печать диктата партийно-идеологических установок. Формализм (“для галочки”) в действиях такого плана наглядно иллюстрирует история “именной аудитории”, посвященной В.В.Мавродину – выдающемуся ученому и самому заслуженному декану в истории факультета. Все действо ограничилось оглашением такого решения. Аудитория (№ 50) не была мемориально оформлена, а затем исчезла и кустарно выполненная доска с этим известием. Такая скоротечность и такая забывчивость вряд ли отвечают самому духу истории.

В аудиториях нашего факультета до нас лекционные курсы читали замечательные исследователи, мысли и образы которых продолжают жить в науке. В отличие от большинства исторических факультетов страны, мы как прямые наследники располагаем такой базой научных традиций. Приобщение будущих историков к “собственному” наследию научного пути пионеров факультета совершенно естественно одухотворит разделы историографии, представленные в каждом курсе, как и ряд сопутствующих тем.

Я в этой части опираюсь на некоторый начальный опыт, знакомя первокурсников с верным сыном университета (окончил его в 1924 году и работал на истфаке с этой даты до дня своей смерти – 31 июля 1972 года), замечательным ученым с характером менделеевского склада, крупным организатором науки и культуры, мужественным патриотом-гуманистом. Это – “фельдмаршал” Эрмитажа профессор Михаил Илларионович Артамонов, отдавший университету 50 лет своей мужественной жизни. Столетию со дня его рождения был посвящен целый специальный номер журнала “Санкт-Петербургский университет” (№ 27 за 1998 год).

Думаю, что такое представление наших учителей будет действенно служить восстановлению связи времен, поможет нашей смене осознать свой научный род и профессиональное племя, оживит нашу память и послужит нашей науке.

Память – кровь и тело истории. Она также эфемерна и воздушна, как и вечна. Это – единственное, что у человека нельзя отнять. Особо дорогой для меня частью этого богатства я и хотел поделиться с читателем. В этом случае, очевидно, только в очень краткой и фрагментарной форме.  

А.Д.Столяр, профессор

© Журнал «Санкт-Петербургский университет», 1995-2004 Дизайн и сопровождение: Сергей Ушаков