|
|
|
№ 19 (3677), 31 августа 2004 года
|
 |
|
|
|
|
|
Может быть, через много лет и вам, сегодняшние первокурсники, предстоит надеть мантию Почетного доктора одного из университетов мира.
Стремитесь, для универсантов нет ничего невозможного. |
 |
Профессор Кёрнер:
«Делать друг для друга что-нибудь хорошее»
Присуждение звания Почетного доктора СПбГУ
Диплом Почетного доктора Санкт-Петербургского государственного университета вручен Эрнсту Фредерику Конраду Кёрне-
ру.
|
 |
Почетный доктор СПбГУ профессор Э.Ф.К.Кёрнер. |
|
Э.Ф.К.Кернер (1939 г., Млевиц, Польша), профессор кафедры общего языкознания Университета Оттавы (Канада), научный сотрудник Центра общего языкознания, Берлин, является одним из крупнейших современных лингвистов и организаторов науки. Основная область научных интересов профессора Кернера – история языкознания и германистика. Он – автор более чем 300 научных трудов (из них 12 монографий), инициатор и издатель авторитетнейших серийных изданий, таких как Studies in the History of the Language Sciences, Library and Information Sources in Linguistics, Amsterdam Classics in Linguistics, Current Issues in Linguistic Theory (вышло более 500 томов), основатель и редактор журналов Historiographia Linguistics и Diachronica.
Э.Ф.К.Кернер активно сотрудничает с учеными СПбГУ, он член и автор изданий Петербургского лингвистического общества, в издаваемых им журналах находит отражение научная деятельность петербургских лингвистов. По предложению Кернера обсуждается вопрос об организации в Санкт-Петербургском университете международной конференции по истории языкознания в России и создании постоянной комиссии по изданию работ крупнейших зарубежных и российских лингвистов.
В этом году Э.Ф.К.Кернер передал в дар петербургским лингвистам более 700 томов бесценных изданий, в том числе отсутствующих в крупнейших библиотеках России.
Учитывая вклад Э.Ф.К.Кернера в мировую науку и его содействие развитию лингвистики в Петербурге, Ученый совет филологического факультета СПбГУ на своем заседании 27 ноября 2003 г. постановил ходатайствовать перед Ученым советом СПбГУ о присуждении ученому звания Почетного доктора Санкт-Петербургского государственного университета.
После вручения диплома Э.Ф.К.Кернер обратился к членам Ученого совета и гостям с речью на трех языках, которая приводится ниже в переводе на русский.
***
Госпожа ректор, дамы и господа члены Ученого совета, г-н проректор, г-н декан, дорогие коллеги и друзья, дорогие студенты.
Когда я тридцать пять лет тому назад в Ванкувере, на тихоокеанском побережье Канады, на другой стороне мира работал над диссертацией о происхождении структурализма, а значит, как вы понимаете, и о работах Бодуэна де Куртенэ, – я не мог представить себе, что когда-нибудь приеду в город и университет, где он был сначала кандидатом в начале семидесятых годов XIX в., а потом, между 1901 и 1918, профессором филологического факультета. Сам я родился в Польше в феврале 1939, в окрестностях города Торунь – родного города Николая Коперника, образование же получил в Германии после Второй мировой войны, и мои интересы были направлены скорее на англо-саксонский мир.
До того, как в 1968 я обратился к изучению общего языкознания, я изучал английскую и немецкую филологию в Геттингене, в Берлине, Эдинбурге и, наконец, в Гисене. Поэтому я сравнительно поздно обнаружил мир Бодуэна и Крушевского, Трубецкого и Якобсона и других. Моя докторская диссертация 1971 г. была посвящена лингвистическим взглядам Фердинанда де Соссюра, а влиянию на них Бодуэна и Крушевского было уделено всего около сорока страниц из 425. Позднее в статьях семидесятых-восьмидесятых годов я более внимательно рассмотрел теории этих ученых. Как историк лингвистики, я увидел важную роль, которую сыграл Бодуэн де Куртенэ – профессор общего языкознания и сравнительной грамматики славянских языков в Санкт-Петербурге. Я вспоминаю о таких лингвистах, как Лев Владимирович Щерба, Евгений Дмитриевич Поливанов, Лев Петрович Якубинский, о таких теоретиках поэзии, как Борис Михайлович Эйхенбаум и Виктор Борисович Шкловский. Вам всем в этом зале эти имена и труды известны, и я не смею множить банальности, учитывая, что я черпал познания здесь скорее из вторых рук — я не славист, и мое владение русским языком позволяет лишь с большим трудом читать в оригинале.
Еще раньше, в 1966 г., занимаясь изучением немецкого сослагательного наклонения в синхронии и диахронии, я познакомился с крупным петербургским германистом – не лично, но с трудами. Это был Владимир Григорьевич Адмони (1909–1993). Двумя годами позже, в августе 1968, во время путешествия на теплоходе «Александр Пушкин» из Бремерхафена в Монреаль, я встретил одного из офицеров экипажа, который учился немецкому языку у профессора Адмони. Мир тесен, не так ли?
Наконец, в 1972, во время Одиннадцатого международного конгресса лингвистов, проходившего в Болонье (Италия), я беседовал с одним профессором Петербургского — или, скорее, Ленинградского – университета, и мы быстро сошлись в том, что величайшие лингвисты – Бодуэн и Соссюр, а вовсе не Хомский! Должны было пройти еще 20 лет, прежде чем я встретился на Западе с более молодыми российскими лингвистами, которые придерживались таких же взглядов.
Но я, разумеется, не мог и мечтать о том, что настанет день и мне будет оказана самая большая честь, какую университет может оказать исследователю, тем более исследователю моих скромных масштабов. Мне понадобилось какое-то время, чтобы понять, что это не неосуществимая мечта, а реальность. Я и сейчас думаю, что в получении почетного звания доктора Санкт-Петербург-ского университета есть что-то великолепное и даже романтичное.
(Далее по-английски):
Я выбрал французский язык для начала моей небольшой речи, чтобы выйти из затруднения: petit russe, который я должен был изучать ребенком в Восточной Германии – это очень немного: в основном детские стишки и гимн Советского Союза, заученный наизусть перед празднованием дня рождения Сталина в 1951. Но есть и другая, историческая причина: французский язык был в течение долгого времени международным языком, и вплоть до Первой мировой войны и в Петербурге, и в Берлине, городе моих предков со стороны матери, французский был привычным для образованных классов. Мне довелось быть профессором в двуязычном англо-французском учреждении, Университете Оттавы в Канаде, в лучшую пору моей жизни, и это сделало соответствующее «переключение кодов» чем-то вполне естественным для меня. Даже сегодня, почти через два года после моего возвращения в Германию, случается, что я ищу mot juste в родном языке. Впрочем, в сегодняшней Германии Denglish (англо-немецкий) стал okay, подобно franglais во франкоговорящем Квебеке, где я жил почти двадцать пять лет.
Я предупредил вице-президента Лингвистического общества, что не буду читать лекции. Все же я надеюсь не разочаровывать вас: в конце прошлого года я представил статью «Миссионерская лингвистика в Новой Франции» в журнал Петербургского лингвистического общества, так что я могу сказать: “Quem legis ut noris”. Я также могу отослать интересующихся к моим книгам, которые я пожертвовал Лингвистической библиотеке. Кроме того, я предложил две лекции студентам вашего университета. Если мне будет позволено сказать еще кое-что о себе, то я должен заявить, что всегда следовал тезису Августа Шлейхера (а его учениками были такие великие лингвисты, как Бодуэн де Куртенэ, Гуго Шухардт, Август Лескин и Иоганнес Шмидт), что если мы не понимаем истории предмета, мы не понимаем и самого предмета. Я так и не стал выдающимся славистом, подобно Шлейхеру. Мои скромные претензии на известность связаны с тем, я ценой больших усилий и благодаря доле удачи сделал историю языкознания научной специальностью, которая стала предметом обучения и научного исследования во многих частях академического мира. (Возможно, такое скромное проявление профессиональной гордости позволительно в исключительных случаях, таких как сегодняшний?)
Если я теперь перехожу на немецкий язык, то это потому, что именно на родном языке мы говорим от сердца.
(Далее по-немецки):
Моя жизнь определялась историческими событиями, хотел я этого или нет. Я не буду вдаваться в детали. Но историческое сознание и ответственность перед историей оказали на меня воздействие, и я вполне осознаю, приезжая в такой город как Санкт-Петербург, как много разрушений и страданий принесли мы, немцы, во Второй мировой войне.
Намного приятнее, однако, мне думать о том, как много хорошего мы, немцы, сделали в XIX в., и прежде всего в области образования и науки. Если бы у меня было время, – а его к сожалению мало – то я углубился бы еще дальше в историю, в эпоху Екатерины Великой, к труду, который она поручила приехавшему из Берлина Петру Симону Палласу, двухтомному словарю Linguarum totius orbis vocabularia comрarativa – я привожу латинское название, хотя сам труд опубликован на русском языке в Санкт-Петербурге в 1787 – 1789 гг. [Словари всех языков и наречий, собранные десницей Всевысочайшей Особы]. Паллас, путешественник и ботаник, участвовал во многих предпринятых по повелению Екатерины II экспедициях на Урал, в киргизские степи и в Сибирь. Оттуда он привез в Петербург множество диковин флоры и фауны, среди которых и кусты желтой акации, украшающие двор университета.
Может быть, стоило бы вспомнить и о том, что идея словаря Палласа восходит к письму, которое Лейбниц написал Петру Великому.
Хорошо известно, что в XIX в. в Петербургской Академии наук рабочим языком (языком общения) был немецкий, как в Берлине, в Прусской Академии в XVIII в. – французский, de rigueur. С удовольствием вспомню языковедческие труды Отто фон Бетлингка (1815–1904), члена Петербургской Академии с 1842 г., его изложение «Восьмикнижия» Панини и изданный им совместно с Рудольфом фон Ротом 7-томный словарь санскрита, который в течение двадцати лет (1855–1875) печатался Петербургской Императорской Академией и который стал важным вкладом в изучении санскрита. Упомяну и его двухтомное описание якутского языка, опирающееся на полевые материалы его друга Александра Теодора Миддендорфа (1815–1894), которое также появилось в типографии Петербургской Академии (1851) и до настоящего времени считается образцом описания грамматики неиндоевропейского языка.
Однако позвольте мне вернуться в современность, которая все же остается на первом плане. Вместо «исторических» событий я мог бы говорить о событиях «политических». Потому что моя жизнь с конца войны до начала 60-х гг. определялась именно политическими событиями. (Дальнейшее было связано с тем, что обычно называют academic рolitics). Я, собственно, хотел сказать, что моя семья, поселившаяся в Польше в конце
XVII в., все потеряла в конце Второй мировой войны. Мой отец, который, насколько я знаю, ни разу не выстрелил, стал военнопленным (9 мая 1945 г. недалеко от Праги он попал в плен к чехам, которые передали его Советской Армии); он вернулся психически надломленным инвалидом в декабре 1947 г., когда уже больше не мог строить дома в Москве. Как и многие люди моего поколения, я мог бы найти причины не любить ни русских, ни поляков.
Однако, помня о злодеяниях, совершенных от имени моего народа, я полагаю, что не имею права на ненависть к другим народам. Вместо этого я думал – и еще сильнее верю в это сегодня – что должен наступить конец взаимным обвинениям: надо не забывать историю, но при этом сближаться друг с другом и, где можно, делать друг для друга что-нибудь хорошее.
С этими мыслями в мае 2000 г. я основал в Университете Коперника в г. Торунь, где мой прадед был 40 лет обербургомистром (1842–1871), «Научный фонд Теодора Кернера», на проценты от которого ежегодно два молодых польских исследователя имеют возможность на небольшой срок поехать в Германию. Сегодня я хотел бы учредить в Санкт-Петербургском университете скромный фонд, который дал бы возможность Лингвистической библиотеке ежегодно покупать на Западе некоторое количество особенно необходимых книг и так развивать подаренную мной библиотеку, для которой у меня есть и некоторые другие планы, которые я надеюсь реализовать этим летом.
(Далее по-английски):
Теперь, возвращаясь к делам, естественнее переключиться на английский. Я бы хотел заключить с Санкт-Петербургским университетом контракт, предусматривающий, что общая сумма будет депонирована, и чтобы каждый год на проценты можно было покупать новые книги. Я очень надеюсь, что российская экономика будет развиваться так, что таким способом можно будет приобретать все больше и больше книг.
Свое выступление профессор Кёрнер закончил по-французски:
В заключение позвольте мне сказать еще несколько благодарственных слов по адресу руководства Санкт-Петербургского университета, в частности, Ученого совета филологического факультета, рекомендовавшего меня, Ученого совета университета, одобрившего мою кандидатуру, и ректора, подписавшего решение, которое сделало меня Почетным доктором вашего блестящего университета. За это и за все другие проявления доброжелательности и гостеприимства я от всего сердца благодарю: Sрasibo! 
|
