№ 18 (3766), 10 декабря 2007 года
главная | оглавление | <... | ...>

Память живет в веках

Кафедра ботаники ИСПбУ к моменту организации ВЖК (1878) имела уже пятидесятилетнюю историю. Начальная ее фаза не была особенно впечатляющей. В 1819 году для преподавания ботаники в Университет был приглашен Я.Г.Зембицкий, воспитанник Педагогического института, состоявший тогда учителем естественных наук при Благородном пансионе Университета. Он интересовался более минералогией, нежели ботаникой, которую преподавал преимущественно в прикладном (хозяйственном) аспекте. Впрочем, при нем гербарий кафедры несколько пополнился и составил уже около 1100 единиц хранения. В 1823 году Зембицкого сменил Г.П.Бонгард, немец, уроженец Бонна, получивший медицинское образование в Вене и к моменту занятия кафедры ботаники не имевший ни одной ботанической работы. Тем не менее он начал читать в Университете курс ботаники, физиологии растений, а позднее и палеонтологию растений. Делал это Бонгард, конечно, по учебникам иностранных авторов (Ришар, Декандоль и Броньяр). Сам же он преимущественно занимался систематикой, а также географией растений. Вероятно, это был небесталанный ученый — уже в 1830 году он становится академиком и, соответственно, переносит свою основную деятельность в Санкт-Петербургскую Академию наук. В нашем Университете он опять же оставил след в гербарии кафедры ботаники, который при нем достиг почти 10 000 единиц хранения.

Вид Главного входа в Императорский Санкт-Петербургский Университет. 1880 г. Фото из Музея Д.И.Менделеева

После смерти Бонгарда в 1839 году кафедра ботаники была замещена лишь через год И.О.Шиховским (1804–1854), выпускником Московского и Дерптского университетов. Это был, по сути, первый «профессиональный» профессор ботаники ИСПбУ — в 1832 году он получил в Дерпте степень доктора философии за диссертацию о растительных плодах. Шиховской, по отзывам современников, «усердно занимался как преподаванием любимой науки, так и развитием средств порученной ему кафедры». Общий гербарий кафедры, который во многом обязан профессору своей научной организацией (как и вообще Ботанический кабинет), возрос при Шиховском до 20 000 видов. Им же был устроен прообраз ботанического сада — особая комната для живых растений и помещение для микроскопических наблюдений, имевшее, правда, единственный микроскоп. «Знавшие близко профессора Шиховского, — писал о нем ректор П.А.Плетнев, — любили его за готовность содействовать успеху всякого научного предприятия. Нрава он был тихого, очень набожен, и кабинетные свои занятия предпочитал всем развлечениям».

Блестящее, хотя и кратковременное профессорство на кафедре ботаники (1854–1861) ее выпускника Л.С.Ценковского (1822–1887), ученика Шиховского, дало замечательные результаты. Львом Семеновичем были впервые организованы микроскопические занятия для студентов, а само направление работы Ботанического кабинета при нем приняло морфологический и, отчасти, даже экспериментальный характер. Защита им докторской диссертации «О низших водорослях и инфузориях» (1856) открыла в России новую область исследований «организмов на границе растительного и животного царства» — протистологию, одним из основателей которой Ценковский заслуженно считается. Им читались для студентов многочисленные курсы: «Органография растений», «Система растительного царства», «Физиология растений», «Сельскохозяйственная ботаника». Ценковский одним из первых начал изучение симбиоза у низших организмов, а впоследствии (в Одесский и особенно Харьковский период своей научной деятельности) он оказался и пионером микробиологических исследований в России.

Его преемник по кафедре ботаники Андрей Николаевич Бекетов (1825–1902), выпускник Казанского университета, крупный морфолог и основатель отечественной школы ботаников-географов, профессор и ректор ИСПбУ, почетный академик Императорской Санкт-Петербургской Академии наук (ИСПбАН) был одним из основателей ВЖК и их директором в 1882–1887 годах. Часть курса ботаники на ВЖК читалась также выпускником нашего Университета, а в то время уже профессором Лесного института (впоследствии академиком ИСПбАН) Иваном Парфеньевичем Бородиным (1847–1930), который в большей степени занимался анатомией и физиологией растений. В 1886 г. Бородин вместо А.С.Фаминцына стал читать на ВЖК физиологию растений.

Андрей Сергеевич Фаминцын (1835–1918) — прямой ученик Ценковского, глава отечественной школы физиологии растений, профессор ИСПбУ, академик и один из основателей теории происхождения эукариотической клетки путем последовательных симбиозов (симбиогенеза), с 1879 по 1886 год читал на ВЖК курс физиологии растений.

К сведению читателей, надо заметить, что Бестужевские курсы в то время (1879–1884) располагались не на 10-й линии Васильевского острова, дом 33–35, где в 1883–1885 годах, благодаря, прежде всего, финансовой поддержке А.М.Сибиряковой, для них было выстроено специальное здание. Все описываемые мемуаристкой события происходили на ул. Чайковского, 7

(в то время Сергиевская ул.), где Курсы снимали часть дома у Е.А.Боткиной, жены знаменитого медика С.П.Боткина. Именно с этими знаменитыми профессорами-универсантами Ю.И.Фаусек (тогда еще Андрусовой) посчастливилось познакомиться на ВЖК. Несмотря на то что об этих ученых-ботаниках существует большая литература, живые воспоминания курсистки представляют для нас существенный интерес.

Ботаники

Основателем Высших Женских курсов считался К.Н.Бестужев, они так и назывались — Бестужевские, но фактически основал их Андрей Николаевич Бекетов (ботаник) вместе с Н.В.Стасовой (Надежда Васильевна Стасова (1822–1895) — активная деятельница женского высшего образования, дочь крупного русского архитектора В.П.Стасова, сестра известного художественного критика В.В.Стасова. — Прим. С.И.Фокина), писательницей Е.И.Конради и группой из нескольких профессоров университета, среди которых был и Сеченов. Назывались же курсы Бестужевскими потому, что инициаторы обратились с просьбой к Бестужеву стать во главе курсов как ученому-историку, вполне благонадежному, в то время как Бекетов не мог этим похвалиться, и Общество, подавшее в 1878 году прошение на Высочайшее имя об открытии курсов от лица Бестужева, получило на это разрешение, и во главе их стал Бестужев. Правда, надо отдать ему справедливость — он очень заинтересовался этим новым, имеющим в то время глубокое общественное значение делом; привлек к нему нескольких известных профессоров, ученых-историков и словесников, и сам читал на словесном отделении курсов русскую историю. Но душою курсов, кроме Н.В.Стасовой, был Андрей Николаевич Бекетов, отдавший им много времени, забот и внимания. Он состоял председателем Общества доставления средств Высшим Женским курсам и читал ботанику на первом курсе естественноисторического отделения. Лекции он, конечно, читал безвозмездно; да, впрочем, в то время все профессора на курсах читали безвозмездно.

Бестужев держал себя по отношению к студенткам официально (у него была лишь небольшая группа студенток старшего курса, к которым он благоволил и помогал работать научно). Бекетов был доступен каждой студентке, нуждающейся в совете или помощи, и ни одна не уходила от него невыслушанной. Он был прост и приветлив в обращении, и его любили. Помню хорошо его пышные седые волосы и вдумчивые, добрые глаза с полуприкрытыми веками. Если бы его внук А.Блок дожил до старости, то, я думаю, он был бы похож на Андрея Николаевича.

Лекции Бекетова (он читал морфологию и систематику растений у нас на первом курсе) не отличались блеском. Он читал монотонно, и многие находили их скучными, но я всегда любила растения и со вниманием слушала его лекции, которые были серьезны и очень содержательны, и навсегда заложили во мне любовь к ботанике. Бекетов основал при университете маленький ботанический сад и оранжерею, куда от времени до времени водил нас для демонстрации своих лекций. Лекции Бекетова всегда были сопровождаемы богатым наглядным материалом (гербариями, таблицами и проч.), которые привозил всегда сопровождавший его служитель из ботанического кабинета университета, знаменитый среди других служителей и студентов — Иван. Этого Ивана знали все в университете. Скоро он стал популярен и среди нас, на курсах.

Н.В.Стасова. СПб, 1882. Музей Д.И.Менделеева. А.Н.Бекетов. СПб, 1882. Музей Д.И.Менделеева. И.П.Бородин. СПб, 1885. Архив кафедры ботаники СПбГУ А.С.Фаминцын. СПб, 1882. Музей Д.И.Менделеева

Иван был неразлучен с Андреем Николаевичем, и когда этот последний был на военной службе офицером, Иван был у него денщиком. Он знал латинские названия многих растений и, топя печку в кабинете, клал в нее березовые дрова, приговаривая: «Betula alba». На экскурсиях в университетском ботаническом саду впереди шла группа студентов с Бекетовым во главе, а сзади группа с Иваном, и он, называя различные растения (всегда по-латыни), описывал их происхождение и значение с прибавлением различных эпизодов, происходивших при их посадке: «Когда мы с Андреем Николаевичем сажали это растение, профессор такой-то переехал в университет на казенную квартиру», или доцент такой-то женился и проч. Иван всегда говорил: «Мы с Андреем Николаевичем… Когда мы в офицерах служили, мы с Андреем Николаевичем красавцами были». Иногда во время лекции Бекетова (в университете) Иван оставался за дверью аудитории. Вокруг него собирались несколько студентов, и он рассказывал им различные университетские истории. Сначала он говорил довольно тихо, но потом все громче и громче, и голос его доносился в аудиторию. Тогда Андрей Николаевич умолкал и просил кого-нибудь из студентов пойти унять Ивана. «Скажите ему,— говорил Бекетов,— не может ли он прекратить свою лекцию, так как теперь начну я».

На курсах такие выходки с Иваном случались редко, но я однажды была свидетельницей, как он спорил со служителем профессора анатомии и физиологии Овсянникова (физиолог, академик Ф.В.Овсянников. О нем см. следующую часть воспоминаний Ю.И.Фаусек. — Прим. С.И.Фокина) о том, чей профессор читает лучше. «Ну, что твой профессор, он не читает, а мямлит», — говорил Иван. На что другой возражал: «А твой читает, точно спит». «Ну, по мне, — не унимался Иван, — ты хоть поставь самовар и навали кучу калачей, не пойду слушать твоего профессора, да и в кабинете у вас — одни гадости в банках — кишки да почки». «А я и за штоф водки не буду слушать твоего профессора…» Не знаю, чем кончился этот спор, так как я должна была торопиться (дело происходило на площадке лестницы).

Сомов, служитель Овсянникова, тоже был значительной личностью. Он, как и Иван, был предан своему профессору и очень заботился о том, чтобы студенты и студентки хорошо отвечали на экзаменах по анатомии. Чтобы не возить из университета тяжелых банок с препаратами, он сам организовал на курсах (с разрешения Н.В.Стасовой) маленький кабинет анатомии, снабженный всеми необходимыми материалами для лекций и наших занятий. Он отлично знал препараты, и когда мы готовились к экзамену, объяснял нам строение сердца, почек и проч. «Выучите все хорошенько, барышни, — говорил он наставительно, — чтобы не оконфузить нашего старичка, он почтенный и большой ученый, а что профессор Ивана? Что он читает? Пустяки — цветочки да ягодки — это разве наука? А тут человек — царь природы. Без человека все чепуха; Иван хороший человек, а в науке мало понимает». Сомов и Иван, в сущности, были большие приятели и выпивали вместе.

Я начала с ботаников, буду о них и продолжать. На втором курсе читал ботанику (продолжал курс Беке­това) знаменитый Иван Парфеньевич Бородин. Его лекции отличались красотой и блеском изложения, и его аудитория была всегда переполнена. Бородина ходили слушать не только естественницы, но и словесницы, так как лекции его доставляли слушателям истинное наслаждение.

Лекции Иван Парфеньевич сопровождал прекрасными препаратами, таблицами и живыми растениями из оранжереи Лесного института, где он был профессором. Сам он очень хорошо рисовал на черной доске цветными мелками различные растения, иллюстрирующие его лекции, и очень ценил тех слушательниц, которые тоже умели рисовать. С гордостью вспоминаю, что и я принадлежала к их числу, наполняя свои тетради рисунками. На экзамене Бородин был очень строг: он требовал настоящего знания, точного и ясного изложения вопроса. Он был очень остроумен и на лекциях часто шутил, что не мешало серьезности излагаемого.

На третьем курсе нам читал анатомию и физиологию растений очень известный ученый Андрей Сергеевич Фаминцын. Он был тоже прекрасным лектором, но в другом роде, чем Бородин. Очень серьезный, даже суровый по натуре (я встречала его изредка впоследствии в доме своих друзей, в семье академика математика Имшенецкого, с дочерью которого я дружила), он и к слушательницам относился с какой-то суровостью: на лекциях его должна была стоять абсолютная тишина, при малейшем стуке, скрипе парты, громком кашле Фаминцын морщился и бросал недовольные взгляды в ту сторону, откуда раздавался звук.

Войти в аудиторию, когда уже лекция началась, или выйти из нее до окончания, что беспрепятственно можно было сделать у Бекетова, который просто этого не замечал, нельзя было и думать. Мы строго соблюдали порядок и всегда торопились занять вовремя места и сидеть почти не дыша, когда Фаминцын входил в аудиторию. Первое впечатление для него было самое важное. Так же относились к его лекциям и студенты в университете.

Однажды был такой случай: прошло минут десять с начала лекции. В аудитории была полная тишина. Вдруг дверь скрипнула и стала медленно отворяться, продолжая скрипеть. Фаминцын с суровым взглядом повернул голову к двери и умолк. В аудиторию вошла запоздавшая слушательница и стала медленно пробираться вдоль стены. «Будьте любезны,— раздался резкий голос Фаминцына, — выйдите из аудитории, вы мне мешаете». Студентка остановилась в нерешительности. «Прошу вас еще раз»,— сказал Фаминцын. Студентка не двигалась. «В таком случае выйду я»,— и Фаминцын отошел от кафедры (он всегда читал стоя и не на кафедре, а на полу, опершись об нее рукою). «Нет, нет, — быстро сказала студентка, — лучше выйду я», и поспешно пошла к двери. Фаминцын вдруг засмеялся: «Нет, лучше (он сделал ударение) садитесь поскорее и запомните раз и навсегда, что мешать лектору — непорядок и невоспитанность».

На экзамене Фаминцын узнал злополучную студентку. Она очень хорошо отвечала на все его вопросы. «Извините меня,— обратился он к ней, — за урок, который я дал вам, помните, на одной из лекций, но вы его заслуживали, не правда ли? А теперь вы заслуживаете всяческой похвалы». И Фаминцын поставил ей «весьма». Впоследствии я узнала от Имшенецких, что Фаминцын потерял единственного сына двенадцати лет, который уже помогал ему в его научных экскурсиях, и поняла его суровость (Согласно опубликованной биографии А.С.Фаминцына [Строганов Б.П., 1996. Андрей Сергеевич Фаминцын. М., Наука], от брака с О.М.Алеевой в 1880 г. у Фаминцыных родились дочь (1882) и сын (1891). Возможно, Андрусова имела в виду сына от первого брака, о котором нам ничего не известно. — Прим. С.И.Фокина).

У Фаминцына был ассистент, Петр Николаевич Крутицкий. Он вел у нас практические занятия по анатомии растений и относился к этим занятиям с большим рвением. Он учил нас делать тонкие разрезы различных тканей растений, обрабатывать их для препаратов, обращаться с микротомом. Препараты мы должны были зарисовывать и делать заметки. Крутицкий был строг и педантичен: когда мы приходили на занятия (группами не более 15 человек), микроскопы, материал для обработки, бритвы, ножницы и прочее были на столах для каждой работающей, и мы должны были со звонком войти в кабинет и тотчас приступить к работе. Опоздавших он также не пускал, никто не решался входить после звонка: он кричал и топал ногами <…>. Крутицкий занимался специально водорослями и, когда я привезла ему из Керчи водоросли Азовского моря, хорошо отпрепарированные, он был очень доволен.

Я благодарен сотрудникам Музея и архива Д.И.Менделеева и М.П.Баранову за помощь в подборе иллюстраций.  

Публикация, введение и комментарии С.И.Фокина,
доктора биологических наук, ведущего сотрудника БиНИИ

© Журнал «Санкт-Петербургский университет», 1995-2007 Дизайн и сопровождение: Сергей Ушаков