|
|
|
№ 10 (3758), 28 июня 2007 года
|
 |
|
|
|
|
Воспоминания,
направленные в будущее
Мои разговоры с Асалханом Ользоновичем БОРОНОЕВЫМ о жизни и судьбе начались зимой, в канун его 70-летия, и эпизодически мы возвращаемся к этой теме. В его — первого декана факультета социологии Санкт Петербургского государственного университета — кабинете оживленная творческая атмосфера: заглядывают ученики, коллеги, готовится к выпуску очередной сборник, обсуждается грядущая конференция. Наблюдая этот калейдоскоп событий, не можешь отделаться от чувства, что даже если в разговоре профессор Бороноев обратится к воспоминаниям, то они будут направлены в будущее…
|
 |
Асалхан Ользонович Бороноев.
Фото Сергея Ушакова |
|
Да, судьба человека творческого — все время делая шаг вперед, оглядываться назад. Семьдесят лет для Асалхана Ользоновича — годы, необыкновенно богато наполненные опытом, знаниями, яркими событиями, удивительными людьми; это 48 лет, посвященные науке и Ленинградскому/Санкт-Петербургскому государственному университету; это около 70 учеников, аспирантов и докторантов, 260 опубликованных научных работ. А сколько проектов находятся в работе? И в этом вихре дел Асалхан Ользонович, как он сам отмечает, постоянно возвращается в воспоминаниях к тем людям, той обстановке, тем обстоятельствам, в которых зарождались преобразившиеся сегодня интересы, формировалась его личность; обращается к этому опыту, отслеживая тонкие закономерности событий, определяющих выбор, мотивы поступков сегодня.
Нити ассоциаций ведут, прежде всего, к школьным годам в деревнях Старый Хогот, Хого Баяндаевского района Иркутской области.
— Я очень часто сейчас вспоминаю своих учителей в школе. Не знаю, помнят ли люди моего возраста своих учителей, но я помню. Каждый год поздравляю их с Новым годом. Вот вчера-позавчера открытку послал. Где бы ни был, всегда посылаю! Для меня это важно, и им, думаю, приятно. В школе учителя были хорошие чрезвычайно.
51 год прошел, как окончил школу, — рассказывает профессор, — а я в лицах учителей своих помню. Вот учительницей русского языка была Анна Федоровна Шульгина. Очень интеллигентная женщина. Говорила она тихо, с таким придыханием, с какой-то радостью. Вспоминаю — она передо мной стоит… Писали чрезвычайно грамотно, благодаря ее методике и благодаря тому, что она каким-то образом нашла подход к нам. Ее обожали. Помню, на уроках не дай бог кто-то шелохнется! Сосед по парте не слушает — стукнешь его по ноге: «Ты чего?» Дисциплинарных мер в классе не было. Мимо нее в коридоре старались не пробегать. Пацаны, которые бежали, приостанавливались, проходили мимо, потом уже бежали дальше.
Благодаря Анне Федоровне я все сочинения писал грамотно. Когда поступал в Военно-политическую академию, из четырехсот человек на «пятерку» написал один я, и то нерусский.
Еще был у нас учитель Степан Балдаруевич Баглушкин. Из соседней деревни с рюкзаком ходил. Он не имел высшего образования. Закончил двухгодичные учительские курсы — понятно, какое время, революция, война — получил право преподавать. Всю жизнь учился сам. У Степана Балдаруевича была очень интересная, отрывистая, мощная такая речь. Мы притихшие сидели. Он очень много знал: рассказывал иногда такие вещи! Откуда он это все знал, когда всю жизнь проработал в деревне? Где он эту литературу брал? Про царствование Николая II, про его семью… — мы тогда об этом ничего не знали вообще — про революцию, про партии эти разные, про соотношение программ большевиков и других партий. После его занятия хотелось пойти в библиотеку и все перерыть. Я и ходил, и бегал все в библиотеку.
Сейчас иногда студентам говорю, что не обязательно рассказывать что-то досконально. Когда человек сам рассуждает о проблеме, событии, это толкает заинтересованного слушателя на поиски, в библиотеку! На лекциях ставлю себе цель не материал в голову вбить, а пробудить интерес к предмету.
Асалхан Ользонович рассказывает, что Степан Балдаруевич отмечал его внимательность и способность запоминать все на уроке, и как-то в шестом классе, разрешив ему вернуться на место после ответа, заметил: «Профессором будешь!» А кто такой профессор? 1951 год — деревенские мальчишки не знали слова «профессор». Тогда, в шестом классе, Асалхан Ользонович ощутил в этом впервые услышанном слове что-то пророческое для своей судьбы.
Профессор Бороноев считает, что это его долг как ученого, творческого человека, помнить учителей всех, разных: от школьных до университетских. Его искренне возмущает любое проявление неуважения к людям научившим…
— Борясь за Общество Ковалевского, исхожу из того, что без памяти нельзя. Мы стоим на чьих-то плечах все время. Российская социология не будет развиваться и не станет национальным направлением до тех пор, пока мы худо-бедно всю нашу традицию не поднимем и не сделаем доступной каждому студенту, каждому читающему человеку. А только ссылаясь на Бурдье и прочих, не выживешь. Это, конечно, великие люди, кто это отрицает, но в живой научной традиции должно быть разумное сочетание.
Асалхан Ользонович как заведующий кафедрой истории и теории социологии прилагает сейчас огромные усилия для того, чтобы подобный баланс был достигнут.
— Проблема личности в социологии — эту проблему впервые подняли в русской, субъективистской социологии: Михайловский, Лавров и так далее. Более нигде в мировой социологии данное направление, так называемая «гуманистская социология», до сих пор не развивалось. Сейчас В.И.Бочкарева написала по моей просьбе на эту тему статью, так как это малоизвестно. Берем на кафедру аспирантку с темой «Социология личности Михайловского». Таким образом, потихоньку некие направления нашей российской социологической традиции «включаем в оборот».
Или, например, вклад К.М.Тахтарева… Западные социологи говорят, что в современную социологию должны вернуться статистические методы. Это очень спорно, но, действительно, во многих сферах без них не обойтись. А Тахтарев посвятил в своем учебнике, написанном в 1917 году, целый раздел этим вопросам.
Особое место в нашей беседе заняла тема Учительства и Ученичества.
— На философском факультете у меня были хорошие учителя, — среди них Асалхан Ользонович называет Василия Петровича Тугаринова, П.Ф.Никандрова, А.А.Сатыбалова. — Учитель ведь кто? Тот, кто тебя учил непосредственно? Или тот, к которому ты шел, который оказал на тебя какое-то влияние или в сфере логики науки, или в решении проблем, в моральном плане где-то поддержал, что-то подсказал? Человеческое отношение иногда важнее, чем что-либо. Хорошее отношение уважаемого в науке человека дает такой стимул!
Учительство имеет два значения. С точки зрения нравственного влияния, таких учителей, я считаю, у меня было очень много. Был Евгений Сергеевич Кузьмин, заведующий кафедрой социальной психологии, участник войны. Человек удивительно интересный. Под его влиянием у меня сформировался интерес к социально-психологическим проблемам. Читал его работы и испытывал огромное уважение. Он очень хорошо ко мне относился. Иногда Евгений Сергеевич даже говорил: «Вот ты интересуешься психологией. Я тебя поддержу!» Просто так на ходу сказанное, это играло для меня большую роль, — говорит профессор Бороноев с улыбкой.
Может быть, я, конечно, не прав, — продолжает он, — но сейчас, по-моему, наблюдается взаимное отчуждение между студентами и преподавателями. С одной стороны, студенты — например на нашей кафедре — не хотят заниматься общими фундаментальными проблемами, ищут упрощенные варианты тем. С другой стороны, у многих преподавателей нет желания общаться. Я, когда заходят студенты на кафедру, спрашиваю обычно: «Кто вы? И что ищете? Чем интересуетесь?» — даже если это не мой студент. Учительство — это индивидуальная работа. В советское время даже графа была в расчетном листке — интенсивная работа со студентами, — сейчас этого нет. Все становится более формальным, и, похоже, в связи с этим учительство-ученичество начинает приобретать абстрактные формы. Может быть, я ошибаюсь? Об этом надо говорить…
|
 |
Кафедра теории и истории социологии |
|
Говоря о периодах жизни, к которым чаще всего обращается Асалхан Ользонович в рамках повседневной и научной саморефлексии, необходимо упомянуть годы, которые он отслужил в Советской армии.
— Первым университетом стала Советская армия. Ленинградский государственный университет — это уже второй университет. Я в 1956–59 годах служил. Три года в форме ходил! В армии впервые попал в настоящую библиотеку, полковую. До того сельская была, книг там мало, несколько полок осталось после войны — все на самокрутки пустили. Я в армии прочитал всю классику: Чехова, Горького, Толстого, многих-многих. Все свободное время с книгой под мышкой. В строй опаздывал из-за этого — полы драил за нарушение.
В библиотеке меня знали. Библиотекари открывали дверцы в хранилище, говорили: «Заходи, выбирай сам». Вот было счастья! Знак великого доверия! Такой гордый там ходил. Солдаты говорили: «Как тебя пускают Туда? В книги? А нас не пускают».
Политработники оказались очень умными и душевными людьми. В армии политработники, воспитатели нужны: служить приходят очень разные люди, из разных семей, разного уровня воспитания. Одному дали образование четыре класса, другому — восемь классов. Некоторые приходили с неполным высшим. В семьях у них разные ситуации. Одни подавленные ходят — там из семьи письма пишут. Майор Старовойтов — я до сих пор его помню! Хотелось бы увидеть, но он был участником войны, и если он жив, то ему около 90 лет. Зная мою страсть к книгам, он всегда ко мне так относился, спрашивал, что прочитал? «Вот, — говорю, — но за эту книгу 30 метров пола драил всю ночь». «Старшине скажу, чтобы он тебя за книги не наказывал». Ведь это была катастрофа. Все стоят, построились, а я опоздал. Зачитался… Наряд вне очереди. Там же — самообслуживание.
Армия, кроме того, что дала такое образование, научила дисциплине: все во время делать, никогда никуда не опаздывать. Я, например, на занятия минимум за 30 минут прихожу — боюсь опоздать. В молодости горбился — теперь прямо хожу. Иногда вижу, что устал, расслабился, а вспоминаю: «Грудь вперед, живот подтянуть!» — и как рукой… А сколько лет прошло.
Армия это школа. Школа хорошая. Помню, стал старшиной батареи (два года полы драил, потом начальником стал) — уложу 100 солдат, и иду в каптерку, сижу читаю. Маленькая такая хозяйственная комната, каптерка, я всю эту библиотеку там и прочитал.
Два года служил в Комсомольске-на-Амуре. А год дослуживал во Львове. Меня туда послали в Высшее военное политическое училище как «великого журналиста»: писал я статьи на Дальнем Востоке. Но я там не захотел учиться, так как мать пенсионерка, проблемы были. Я там дослужил при училище старшиной батареи учебно-боевого обеспечения.
О своем поступлении на философский факультет Асалхан Ользонович говорит так:
— Дело в том, что армия дала мне профессию. Во-первых, 100 с лишним солдат — я им отец и мать, вплоть до мелочей: как он сапоги почистил, и воротник чтобы был чистым, есть ли у него зубная щетка. Все люди очень разные. С каждым надо индивидуально. Даже одним тоном с ними говорить нельзя!
Я стал интересоваться индивидуальной психологией, стал наблюдать за солдатами. «Городской» и «сельский» новобранцы очень отличаются. Человек из села чрезвычайно приспособленный — все умеет, а городские… — Асалхан Ользонович машет рукой. — Вот пол надо драить — он сидит. Рядом сажусь: «Ты до 19 лет полы не мыл?» — «Нет» — «А кто же мыл?» — «Бабушка, мама». Вот и показываю. Деревянный пол надо уметь мыть с песочком, с веничком. «Иголку в руках не держал? Бедная мама!» Городские, они очень жалкие в тех условиях. Это только самые простые моменты.
С другой стороны, люди очень разные в этническом плане: скажем, десять украинцев, пять таджиков, пятнадцать узбеков, двадцать молдаван, осетин и я — один бурят. Мне интересно было, к примеру, наблюдать, как они все проводят свободное время. Украинцы собираются, шумят, орут «сбацать», на язык очень острые. Молдаване сидят — сейчас коллективно пойдут повесятся, так как скучно им. С осетинами никаких проблем не было: все свободное время — в спортзале. Узбеки умеют слушать удивительно: один говорит 30 минут — все его слушают. Русские собирают деньги — и через забор за пивом. Есть у них такой грех.
Я занимался, пытаясь понять, почему такие люди разные. Шел в библиотеку — там лишь одни брошюрки по педагогике. На философском факультете тогда было два отделения: философское и психологическое. Я в июле из Львова приехал и, конечно же, отдал документы на психологию. Через три дня вызывают к ответственному секретарю в приемную декана. Ответственный секретарь, психолог, инженер, для нас студентов был «великий человек». Ходил я все еще в гимнастерке, но уже тогда без погон. «Бороноев прибыл!» — говорю. «По военному докладываешь?» — «Да, еще не отвык…» Он взял тогда в руки мое дело и сказал: «Вы, я вижу, социально активный человек. Все испытания прошли. Но направление выбрали… Во-первых, науки психологии как таковой сейчас практически нет, а во вторых, ею занимаются одни бабы». Сейчас, вспоминая этот разговор, могу по-своему его оценить, а тогда спорить не стал. «Вот, — говорит, — с твоего разрешения, переношу твои документы на философию». Так я и оказался на философском отделении.
Асалхан Ользонович считает, что профессию он нашел именно в армии. Сразу после школы ему было трудно определиться: хотел поступать в Горный, Кораблестроительный — какой-либо технический институт. Между школой и университетом интересы определились.
— Я армии советской очень благодарен. До сих пор с военными дружу — есть к ним какое-то доверие.
Интерес к психологии у меня сохранился. Когда кафедра социальной психологии открывалась, профессор Евгений Сергеевич Кузьмин, мой учитель и друг, поймал меня и говорит: «Давай, Бороноев, пойдешь на первую кафедру социальной психологии в Советском Союзе!»
Асалхан Ользонович тогда уже был на кафедре Василия Петровича Тугаринова и уходить оттуда не хотел. Евгений Сергеевич это понял и настаивать не стал — хорошие были человеческие отношения. Тот же интерес к психологии обусловил выдвижение Асалхана Ользоновича директором НИИКСИ.
— Я тогда написал работу по этнической психологии, спецкурс начал читать. Если бы этих работ не было, меня бы туда, конечно, не пригласили.
Почему я говорю об этом? Многое зависит от отношения учителя. Мой учитель, профессор Тугаринов, — непростой был у него характер. В коридоре доценты ходят, здороваются — он кивнет, и все, никакого внимания. Со мной останавливался. Руку пожмет, спросит, как дела. «Да, хорошо, — говоришь, заикаясь от переизбытка эмоций, — Василий П-петрович–П-п-павлович».
Это интересный был момент. Такое внимание, доверие, они подстегивают, пробуждают ответственность, осознание важности того, что делаешь. Отношения с учителями складывались. Со школы везло встречать удивительных учителей. Их внимание ко мне, думаю, определяла моя социальная активность.
Неравнодушие, простое человеческое участие впоследствии помогло и многим ученикам Асалхана Ользоновича осознать себя в науке. Видимо, образец для подобного стиля работы был. Асалхан Ользонович шутит, что «всю жизнь бригадирствовал». Сколько сил и времени это отнимало, оценить невозможно. Он смеется, но в его устах и контексте истории его жизни «бригадирство» слишком перекликается с «учительством», с доверием, с ответственностью.
Общественная работа, работа на кафедру, Университет, НИИКСИ сопровождала учебу и в аспирантуре. Работа не позволила серьезно продолжить впоследствии тему кандидатской.
— Интерес к социологии всегда был лейтмотивом. Кандидатскую диссертацию защищал по теме «Методологические вопросы исследования национальной психологии». Оттуда и пошло!
Тогда я защищал эту тему в рамках философии, — рассказывает Асалхан Ользонович, — Она вызвала чрезвычайно бурные дискуссии. Защита шла 4 часа. Все этнографы пришли. Тогда ведь за неделю, кажется, объявляли о всех защитах в газете. Кунсткамера меня поддержала, аргументируя тем, что я одним из первых в отечественной традиции поднял столь актуальную тему. Философы, в большинстве, выступали против меня.
А саму дискуссию развязал профессор Тугаринов. Он был творческий человек. Тема ему нравилась, и он провоцировал обсуждение ее перспектив. Росщенко, с которой мы дружим до сих пор, выступала второй и была категорически против моей темы. И пошло. Рудольф Фердинандович Итс, профессор Кузьмин меня очень поддержали.
Когда под руководством Асалхана Ользоновича Бороноева создавался факультет социологии, ему пришлось обратить все свои силы на разработку истории социологии — тогда это было нужно. Тем не менее интерес к психологии и этническим проблемам не давал покоя:
— Создавалась кафедра культурной антропологии и этнической социологии, так вот я хотел на нее уйти. Говорил покойному Юрию Николаевичу Емельянову: «Хочу к вам на кафедру!» Однако ушел в другую тему.
Действительно, если отслеживать творческий путь, то эта реплика прозвучит не совсем точно: интерес к проблемам этнической психологии, ментальности, отечественной социологической традиции является лейтмотивом. Сегодня в круг научных интересов Асалхана Ользоновича входят теоретическая и этническая социология, история российской социологии, социальная антропология.
Профессор Бороноев выделяет для себя три направления для работы в ближайшем будущем.
— Во-первых, хочу закончить серию «Классики русской социологии». Сейчас готовлю к публикации труды Караева. Также необходимо развивать направление «Российская социология». Многие интересные имена и темы еще не получили достаточную известность.
Асалхан Ользонович планирует развивать и поддерживать совершенно забытое направление российской социологии — «территориальную социологию».
— О социологии территории начали говорить уже довольно давно, что неудивительно в нашей огромной стране, с ее делением на административные единицы, регионы, формированием совершенно особой ментальности у «сибиряков», «дальневосточников», «поморов»… Необходимо мотивировать молодых ученых на исследования в этом направлении.
У А.О.Бороноева есть своя школа — несколько поколений ученых, которых, по его собственным словам, «он нашел и поддержал». Помог им найти себя в социологии и науке. Творческие планы Асалхана Ользоновича так или иначе затрагивают весь факультет на глубинном уровне «учитель — ученик». 
Д.А.Васильева,
ассистент кафедры культурной антропологии
и этнической социологии факультета социологии
|
