|
|
|
№ 8 (3756), 30 мая 2007 года
|
 |
|
наука
|
|
|
«Жертвоприношения детству»
приводят к звериной серьезности
Теперь слово “игра” мы встречаем на удивление часто, особенно если сравнивать с прошлыми суровыми временами. Уже объявилось много фирм и организаций, где под мудрым и чутким руководством специалистов проводят “деловые игры” для бизнесменов, менеджеров и чиновников. Другие “игровые специалисты”, из числа психотерапевтов и медицинских психологов, берутся излечивать взрослых и подростков от “игровой зависимости”. И наоборот, множатся ряды психологов, применяющих “игровую терапию”. А местные философы-постмодернисты сделали из слов “игра” и “игрушка” едва ли не универсальную отмычку для разрешения филологическими средствами множества своих интеллектуальных, так сказать, проблем... И только “духовность” и “телесность” чаще, чем “игра” становятся темой таких же упражнений. Возникает подозрение, что за общим словом “игра” скрыты самые разные явления, иногда даже несопоставимые друг с другом.
Об игре и игрушке мы беседуем с преподавателем философии и психологии Анной Юрьевной ГУСЕВОЙ и биологом Андреем РАТМАНОВЫМ. Они изучали игрушки и игры, а также имели возможность сравнить авторитетные мнения об игре и игрушках, высказанные нашими и зарубежными теоретиками.
Договоримся о терминах?
А.Гусева: В словаре психологических терминов, изданном у нас в 1986 году, есть такое определение: «Игра — форма деятельности в условных ситуациях, направленной на воссоздание и освоение общественного опыта, фиксированного в социально закрепленных способах осуществления предметных действий». Вам не кажется, что эта формулировка слегка косноязычна? Хотя бы потому, что за обилием философских слов скрыто соображение: игра нужна только для воспроизводства опыта и готовых навыков, накопленных человеческим сообществом. Отсюда логически следует, что животные играть не могут, так как не располагают «опытом, социально закрепленным в способах осуществления предметных действий». Будут ли в такой логике шарады и рифмованные считалки, то есть словесные игры, — «играми»?
|
 |
А.Ратманов |
|
А.Ратманов: Мне трудно представить болезненное влечение к «форме деятельности, направленной на воссоздание и освоение общественного опыта», которое нуждается в лечении у психотерапевта.
— Не чрезмерны ли наши требования к логической строгости рассуждений? В психологии, особенно прикладной, логика и критика — не самое главное.
А.Ратманов: Мы все же говорим о научной психологии. Прогресс в науке, если мы его признаем, освобождает нас от ошибочных представлений и суждений. Какими средствами отличить претенциозное мудрствование от собственно науки, если не применять логику? Чем больше «исключений», которые теория не в состоянии обнаружить и объяснить, тем меньше её познавательная ценность. Если дано некорректное решение задачи, нерешаемой в принципе, то ценность теоретических построений может приближаться к нулю (или даже принимать отрицательные значения).
А если некий психолог утверждает, что он «работает в синергетической парадигме» и опирается на дихотомию «материальные потребности = духовные потребности», и при этом именует «технарем» А.Маслоу, вряд ли результат его собственных умственных упражнений не окажется пустой абстракцией.
— В математике есть доказательства теорем существования и теорем неразрешимости. К примеру, знаменитая квадратура круга. Давно получено строгое доказательство, что невозможно с помощью линейки и циркуля построить квадрат, равный по площади кругу.
А.Ратманов: При таких жестких ограничениях, как доказал Ф.Линдеман, задача действительно неразрешима, циркуля и линейки недостаточно. Но если расширить применяемые средства, задача становится разрешимой. Греческие геометры использовали трансцендентные кривые, и в IV веке до Р.Х. получили приближенное решение. Психологам также полезно задумываться над вопросом «Возможно ли в принципе решение проблемы, за которую я берусь, и теми средствами, которыми я располагаю?» Тут уж без логического анализа не обойтись. Вернемся к игре.
— Игры очень многообразны. Многие авторы предлагают собственные классификации игр. Если выражаться дипломатично, эти классификации не всегда строгие. Можно заметить, что в этих классификациях не предусмотрены “патологические варианты игры”.
А.Ратманов: Сегодня психологи, педагоги, философы походя применяют словосочетание «игровая деятельность», мало задумываясь над тем, что «деятельность» всегда предполагает целеполагание, хотя бы фиктивное. Например, «деятельность» мистика имеет в качестве осознанной цели изменение мира через достижение особого состояния собственного духа. А игры могут и не иметь никакой осознанной цели. Щенок или ребенок может играть, не задумываясь, ради получения “биологической” радости от игры. Бывает, что вклад в психологию некоторых, с позволения сказать, «теоретиков» ограничен введением новых слов. Для каждого факта нетрудно изобрести наукообразное название и заняться гипостазированием, выдать гипотезу о «сущности», соответствующей этому названию. А когда неумный педант начинает плутать в философской терминологии, то получаются «научные публикации» с отрицательной ценностью. Очень едко об этом высказывались еще в шестидесятые Ст.Лем, В.Шефнер, математики А.Колмогоров и И.Хургин.
А.Гусева: В книге «Духовное развитие ребенка» К.Бюлер написал, что у ребенка игра снабжена «функциональным удовольствием» и непосредственно им или ради него поддерживается, независимо от того, что она кроме того делает. Наиболее авторитетный советский “теоретик игры” Д.Б.Эльконин задал неумирающую традицию формулировкой “Игра — такая деятельность, в которой воссоздаются социальные отношения между людьми вне условий непосредственно утилитарной деятельности”. Обаяния этой «простоты» не избежал глубокоуважаемый Ю.М.Лотман. Его попытка дать определение игры такова: «вид непродуктивной деятельности, где мотив лежит не в результате ее, а в самом процессе» (Лотман Ю. М. Игра// Большая Советская Энциклопедия, М., Советская Энциклопедия, 1972).
А.Ратманов: О глубоком и реалистическом понимании психического процесса можно говорить при условии, что уже установлены биологическая цель и происхождение психического процесса, и понятны направления его эволюции от простейших вариантов к сложным формам. Мы не поймем собственные игры, если не преодолеем привычный антропоцентризм. Современному человеку полезно освоить еще один — этологический взгляд на собственную духовную жизнь. Нам небесполезно изучать себя не только как надприродное явление, но еще и как сообщество особей биологического вида.
Играет ли рыба?
— То есть как «безволосых обезьян»?
А.Гусева: Или «лысых», как в названии книги Д.Морриса, у которого, кстати, много фантастических допущений. Более точна в научном смысле научно-популярная книга нашего соотечественника В.Р.Дольника «Непослушное дитя биосферы». И для разумного человека нет обидного в том, что иногда исследуют человека именно как представителя биологического вида. Наоборот, этология помогает отвечать на те вопросы, на которые культуролог или философ ответить не смогут, потому что гуманитарный дискурс имеет свои границы.
Договоримся, что “играть” способны только животные с высокоорганизованной психикой. Иногда рыбаки говорят “рыба играет”, но мы понимаем, что рыбы, прыгая из воды в воздух, лишь охотятся за летающими насекомыми. Один заграничный теоретик предположил, что “играть” способны даже муравьи, но мне не удалось отыскать в его рассуждениях признаков, по которым можно отличить “муравьиную игру” от “муравьиной охоты”.
|
 |
А.Ю.Гусева |
|
А.Ратманов: Я буду придерживаться классификации игр, предложенной этологами. В ее основе —представления о биологическом назначении самого этого явления:
1. Игры имитационные. Они предназначены для того, чтобы молодое животное освоило типовые навыки, накопленные ранее популяцией.
2. Игры конкурентные. Эти игры предназначены для того, чтобы молодая особь накапливала навыки существования в их протосоциальной иерархии, чтобы заняла в ней и сохраняла подобающее место.
3. Игры креативные. Во время таких игр юные особи создают и испытывают новые (для самого животного и для всей популяции) варианты поведения, испытывают их и закрепляют их в памяти в случае успеха.
В реальном поведении животных и человека редко представлены “чистые” варианты конкурентных, креативных и имитационных игр. Правильнее говорить о преобладании тех или иных компонентов — “конкурентности”, “креативности”, “имитационности”.
— Человечество не располагает новыми типами игр? А как же рулетка, джекпот и игры в “напёрсток”? За большие деньги от болезненной приверженности к азартным играм вроде бы избавляют специальные врачи.
А.Ратманов: Человеческие сообщества дополнили этологическую типологию особым типом — играми азартными. У азартных игр индивидуальное назначение — получение “чистого удовольствия от игры”, или, как ещё иногда говорят философические психологи — “удовлетворение функциональной потребности в игре”. Мне и моим коллегам не нравится слово “потребность” в таком контексте. Оно сильно отягощено устарелыми квази-философскими злоупотреблениями. Вот цитата из словаря 1986 года: “Потребность (в психологии) — состояние индивида, создаваемое испытываемой им нуждой в объектах, необходимых для его существования и развития”. Марксисты “материальные потребности” умело противопоставляли потребностям “духовным”, а “объективно существующим социальным потребностям” отводили доминирующую роль в сравнении с “субъективными”. Думаю, что в научной психологии лучше применять слово “влечение”, как внутреннее побуждение к действиям и мыслям. Влечение может быть естественным и здоровым (голод, половое влечение, влечение к сохранению рода). Влечение может быть и болезненным, как влечение к алкоголю или к наркотикам. Таким же естественным, биологически детерминированным оказывается и “влечение к игре” у молодого человека и у молодых животных. Уже иной вопрос — какими играми располагают вид, популяция и конкретная особь.
— В чем различия “влечений к игре” у разных биологических видов?
А.Ратманов: Во-первых, давно обнаружено, что у животных, ведущих социальный образ жизни, игры по времени много продолжительнее. Из птиц к группе “много и часто играющих” относятся вороны, галки. Много и долго играют волки и собаки. У всех этих видов в успешном выживании большую роль играет именно способность осваивать новые сложные варианты кооперативного поведения, способность действовать в согласии с “товарищами” и перенимать у товарищей варианты действий.
Напротив, чем примитивнее у животного организация мозга, тем меньше в его жизни представлены игры, тем раньше у животного затухает естественное влечение к игре. У большинства это влечение к игре быстро затухает после полового созревания, и с пробуждением либидо и родительских инстинктов появляется “звериная серьезность”. Занятным исключением оказываются кастрированные домашние коты — они наглядно показывают, что паспортный возраст играм не помеха, если только половые гормоны и болезни не мешают. За счет искусственного продления юности, кастрированные коты в зрелом возрасте оказываются более интеллектуальными и игривыми, чем их мужественные дикие сородичи.
Игра как условие для инноваций
— А как обстоят дела у обезьян вида homo sapiens?
А.Ратманов: Человеческая популяция отличается от прочих обезьян тем, что у части людей влечение к игре сохраняется намного дольше, у некоторых индивидов — даже до старости. Именно эта особенность помогла человечеству подняться над “чисто биологическим” существованием и выйти в “техносферу”. Креативные игры в соединении с индивидуальным опытом позволяли и позволяют теперь создавать инновации, а социальная организация жизни обеспечивает сохранение множества полезных достижений.
— Но ведь известны культуры (или правильнее говорить “цивилизации”?), которые на протяжении столетий самостоятельно не менялись, не создавали собственных изобретений. “Новоевропейская” культура распространяет свои принципы и новации на весь мир. А социальная организация у людей существовала и на острове Пасхи до прихода европейцев, и в Британии ХIХ века. Но одна цивилизация застыла в неподвижности, а другая — ускоренно эволюционировала.
А.Гусева: Попробуем сравнить игры, которые культивируют цивилизации “стационарные”, с играми, доступными в цивилизациях “инновационных”. Мы обнаружим в детских играх стационарных цивилизаций преобладание игр имитационных и конкурентных, а взрослые там играют в игры азартные и конкурентные. В культурах “инновационного типа” хотя бы для части детей доступны креативные игры. Если у человека опыт творчества, получаемый в детских играх, будет бедным, то уменьшится и вероятность того, что он во взрослом состоянии сможет стать творцом. И тогда он свое природное “влечение к игре” будет вынужден удовлетворять на трибуне стадиона, или перед телевизором, или в политических интригах, или в казино.
— Авторитетные философы и психологи писали о том, что творчество есть проявление “потребности в творчестве”, другие утверждают, что у человека есть “потребность в самореализации”, и обе эти потребности принадлежат к числу “высших”, “собственно человеческих”. А вы утверждаете, что творческие усилия — результат физиологического влечения к игре, присущего обезьянам и даже котам.
А.Ратманов: Многие “теоретики” для любого непонятного факта легко подбирают какое-то слово, которое якобы способно помочь объяснению. Как в комедиях Мольера: “Почему опиум усыпляет? — У него есть усыпляющая сила!”. Или: “Что доктор сказал о моей болезни? — Он сказал на латинском языке, что у тебя больная голова”. Эта часть психологов живет в уютном интеллектуальном мире средневековой схоластики. Философы-схоласты в средневековых университетах Европы учили, что если есть слово, то ему непременно соответствует и некая реальная “сущность” (эссенция). Соответственно, сущностью воды считалась “водянистость”. Ртуть представлялась им смесью серебра и “водянистости”, и множество алхимиков травились ртутными парами в напрасных попытках удалить из ртути “водянистость” нагреванием, чтобы получить из “жидкого серебра” серебро настоящее... Другими словами, рассуждения в духе “средневекового реализма” не всегда остаются вполне безобидной интеллектуальной игрой. “Сущностью творчества” в рассуждениях наших психологов оказывается “креативность”, которую пытаются оценивать в баллах. Созданы “стандартные методы” для измерения “внушаемости” и “обучаемости”, почему бы аналогичным образом не начать измерять и “креативность”? Для невежд нет интеллектуальных запретов.
— Вы намекаете на “бритву Оккама”? Нам не следует умножать без нужды сущности? Влечений “к творческой самореализации” не существует в природе?
А.Гусева: Я хочу напомнить, что не только в разных культурах и субкультурах, даже в одной семье люди одно и то же естественное физиологическое влечение реализуют разными способами. В культурах, реально ориентированных на инновации, культивируют креативные игры и реальное творчество. И то же самое физиологическое влечение к игре в патриархальных культурах и субкультурах реализуется безопасными для status quo способами — азартными и конкурентными играми.
Менеджеры династии «цыц»
— Нас давно научили, что самое эффективное — это не лечение болезни в разгаре, а своевременная профилактика. Стационарные человеческие сообщества имеют собственные способы для предупреждения незапланированных новаций, угрожающих стабильности?
А.Гусева: Тут нужно понять, что “творческие порывы” во взрослом возрасте у человека возникают много чаще, если в его детских играх имеется собственный креативный опыт, если в детстве были игры “по-настоящему креативные”. Иногда взрослые — родители и учителя — оказываются в состоянии вытеснить из жизни ребенка почти все элементы креативной игры. Тогда, если человек не получил в детстве реального творческого опыта, а сильное физиологическое побуждение сохраняется, повзрослевший человек рискует сделаться болезненно азартным игроком. Если взрослые настойчиво вовлекают ребенка только в имитационные и конкурентные игры, то во взрослом состоянии человек, оставленный без собственного опыта креативных игр, в лучшем случае обречен реализовать свой “игровой потенциал” в блестящем выполнении рутинных операций (вспомним князя Мышкина и его радость от каллиграфических упражнений), или на делание карьеры в конкурентной борьбе с коллегами...
— То, что вы сказали об играх и занятиях каллиграфией, мне напомнило “сверхстабильный” Китай ХVII–XVIII веков. Рафинированная культура высших слоев, а для всех чиновников — от нижних разрядов до самых высших — экзамены по каллиграфии и стихосложению.
А.Гусева: Если прочитать китайские “массовые”, то есть довольно реалистичные повести XVIII века, то обнаружим: едва ли не самые распространенные занятия многих китайских чиновников состояли из интриг и заискивания перед начальниками. А еще они заняты были бесконечной подготовкой к квалификационным экзаменам и собиранием серебряных слитков на взятки экзаменаторам. И нет упоминаний об оригинальности в решении каких-то жизненных или технических проблем. Заметим, что такое сообщество оказалось свободным от риска измениться “внутренними средствами”. Оно было сверхстабильным в стационарной среде. А если внешняя обстановка изменяется? Общество, свободное от собственных инноваций, рискует оказаться неконкурентоспособным в любых столкновениях с теми сообществами, которые сохранили “инновационный импульс”. Я сознательно употребила метафоры “сверхстабильность” и “инновационный импульс”, психологи легко приписывают им “онтологический статус”. Но за любыми культурологическими и историософскими метафорами психолог-реалист стремится обнаружить конкретные психологические процессы.
О креативности пишут те, кому она чужда?
— Но, скажем, многочисленные последователи Фрейда “энергетический источник творчества” усматривают в половом влечении. Сам Фрейд в книге “Леонардо” весьма реалистично остроумно заметил: “Авиация, которая в последнее время (до 1-й мировой войны) сделала большие успехи, обязана своим появлением детской сексуальности”. А в недавно вышедшем учебнике психологии трех видных авторов, служащих в РГПУ, приведено операциональное определение “креативности” — это “скорость порождения необычных идей в единицу времени”. Получается, что “креативность” измерима на линейных шкалах, и чем больше оригинальных глупостей, тем выше креативность? Московская дама в учебнике “Современная психология труда” описывает список признаков “креативной личности”, куда включены “смешение мужественности и женственности” и многое подобное, кроме способности создавать новое... А ведь студентам, пользуясь такими учебниками, еще предстоит и сдавать экзамены...
А.Ратманов: Ответить на это можно словами Булата Окуджавы: “Каждый пишет / Как он дышит”. Появление разных абсурдных утверждений я склонен объяснять невротическими проблемами авторов. Подозреваю, что “теоретики” искали убедительные доводы в пользу того, что и они сами “креативные”: в академической среде “креативность” в декларациях несет положительные оценки. Подозреваю, что автор, написавший о “скорости появления необычных идей”, в детстве слишком часто слышал упреки в тугодумии или глупости, а в юности упорно тренировал у себя способность быстро выдавать большое число идей, хотя бы легковесных или просто дурацких, и достиг успеха. А за составление списка признаков “креативной личности” скорее возьмутся невротизированные педанты, исходно лишенные самой “креативности”, и настойчиво и подозрительно ищущие у себя множественные ее признаки.
— Оставим теоретиков с их невротическими проблемами. Теперь многие рассуждают о вредоносности новых игрушек, об опасностях компьютерных игр. Способны ли сами по себе игрушки влиять на направленность игр и участвовать или тормозить креативность?
А.Гусева: Рискуя показаться педантом, начну с определения “игрушки”. Игрушка — это инструмент для игры. Инструмент может быть хорошим и плохим, хорошим инструментом можно пользоваться умело и бездарно, иногда даже с риском для инструмента, например забивать гвозди микроскопом. То же и с игрушками. Одна и та же раздвоенная ветка способна служить и куклой-ребенком, и верховой лошадью, и ружьём. В современном мире полезны креативные игры, и инструменты, приспособленные для креативной игры, для самостоятельных поисков нетривиальных решений. В этом отношении простецкие кубики имеют преимущество перед пластиковыми “Lego”. Дело не в материале и окраске, а в том, что элементы в наборах “Lego” предусматривают и допускают малое число вариантов соединения, главным образом — под прямым углом. А деревянные кубики без специальных элементов соединения, которыми играли наши прадедушки, допускают много больше вариантов их установки, а успешное строительство стен и башен вырабатывает способность к интуитивному учету законов статики.
Многие современные “технологически подвинутые конструкторы” предусматривают один вариант правильного их использования.
Если девочка отрывает голову кукле…
— То есть, такие игрушки предусматривают точное следование заданным инструкциям и способствуют лишь имитационной игре? А как реально функционируют современные сложные и дорогие “игрушки-приколы”? Теперь еще появилось и словечко “гаджет”, или “игрушки для финансово обеспеченных взрослых”.
А.Гусева: Красивый пример креативной игры рассказывает А.М.Бианки — на даче ребенок играет с кривым гвоздем и кривым куском жести, которые у него оказались младенцем и колыбелью.
К счастью, дети иногда очень изобретательно преодолевают глупый педагогический энтузиазм взрослых, уверенных в том, что они лучше знают и назначение игры, и какие игры и игрушки “полезны”. Современные дети иногда весьма умело и изобретательно разбирают дорогие игрушки и используют их в собственных экспериментах, и тем приводят в расстройство и тревогу родителей и родственников.
— Расчленение дорогих кукол и электронных устройств особо тревожные воспитатели воспринимают как начало садизма и вандализма. Иногда я замечала: родители выбирают своим сыновьям и дочерям именно те игрушки, которые в детские годы им самим хотелось получить, но тогда эти игрушки оставались недоступными, и довольно часто родители испытывают особое огорчение. Оказывается, что именно эти игрушки быстро надоедают и не приносят радости, дети их ломают. Иногда можно увидеть, что родители, почти не имеющие непосредственного контакта с детьми и передоверившие воспитание и образование детей и присмотр за ними наемным работникам, стараются дарить особо “престижные” игрушки. Каким играм соответствуют игрушки этого типа?
А.Ратманов: Стремление родителей дарить детям особо дорогие и “эксклюзивные” игрушки имеет, я думаю, невротическую природу. В некоторых субкультурах процветает особый тип конкурентных игр — “игры обладания”. Во время такой игры победителем оказывается не самый ловкий, сильный или умный, а тот, у кого самый дорогой или престижный “гаджет”. Проигрыши в конкурентных “играх обладания” могут оставлять эмоционально окрашенные воспоминания, и тогда многократно обладание недоступными сокровищами преодолевается фантазией. В конечном счете, человек теряет способность вполне критично относиться к самому предмету этих детских мечтаний. И тогда “подарок ребенку” предстает не заботой о нем, а неким ритуальным “жертвоприношением детству”.
Стихи для детей как отражение деградации
Иногда эти “конкурентные игры обладания” могут иметь и “нематериальную природу”. Такая интеллектуальная “игра обладания” описана даже в школьном учебнике “Родная речь” (стихотворение С.Михалкова “А что у вас?”):
Кто на лавочке сидел,
Кто на улицу глядел,
Толя пел, Борис молчал,
Николай ногой качал.
Дело было вечером,
Делать было нечего.
Большинство томится от неспособности придумать себе игру. У Николая в качестве игры — стереотипные маятникообразные движения, позднее он оказывается самым молчаливым в компании. “Игры”, состоящие из повторяющихся движений корпусом или конечностью, дефектологи описывают у детей с врожденным слабоумием. Детишки маются, идет слепой поиск способов, которыми они могут удовлетворить их естественную тягу к игре, хотя бы словесного соревнования.
— А у меня в кармане гвоздь.
А у вас?
— А у нас сегодня гость.
А у вас?
— А у нас сегодня кошка
Родила вчера котят.
Котята выросли немножко,
А есть из блюдца не хотят.
Сначала конкуренция в том, кто расскажет более занимательную новость (гвоздь и гость — в сравнении с котятами — менее занимательные темы). Но затем нащупана конкуренция в обладании коммунальными благами и в близости к власти:
— А у нас на кухне газ.
А у вас?
— А у нас водопровод.
Вот.
— А из нашего окна
Площадь Красная видна.
А из вашего окошка
Только улица немножко.
В играх обладания полезно отыскать “идейные” основания для победы, случайность в распределении благ и предметов престижного потребления подрывает веру в победу. Детишки довольно быстро находят его: профессия у матери:
— А у нас огонь погас —
Это раз.
Грузовик привез дрова —
Это два.
А в-четвертых, наша мама
Отправляется в полет,
Потому что наша мама
Называется пилот.
У гордых детей маленьких ответственных работников — мамы элитные. У олигофрена Коли мама — милиционер. Намного бледнее выглядит обладание мамой-поваром, мамой-вагоновожатым. Жалкой и неубедительной выглядит невротическая “рационализация” у ребенка, “обладающего” мамой-портнихой:
И спросила Нина тихо:
— Разве плохо быть портнихой?
Кто трусы ребятам шьет?
Ну конечно, не пилот.
Само стихотворение реалистично описывает разговоры и раскрывает реальные ценности “номенклатурного” слоя в сталинском СССР. Окончание стихотворения откровенно двусмысленное, обнажает диссоциацию между реальной жизнью и идеологическими декларациями.
Мамы разные нужны.
Мамы всякие важны.
«Словом, мы все больны гандболом»?
— Если мы посмотрим на футбольных фанатов — они вроде бы сами не играют в футбол. При хорошей организации боксерских матчей болельщики не лупят друг друга. Сколько людей по телевизору следят за автомобильными гонками! Все явно испытывают игровой азарт. Какая странная «игровая деятельность»...
А.Гусева: В этих случаях мы видим «эволюцию» игр, культивируемых в стационарных субкультурах. Спортивные фанаты участвуют в особой конкурентной игре, производимой «чужими мускулами». Там гораздо важнее именно победа «наших», проигрыш и унижение «чужих». Фанатов мало занимает эстетика спорта, толпа легко сменяет сюжетные поводы для автокаталитического нагнетания страстей. Неудача «своей» команды способна провоцировать уличные беспорядки с политическими или националистическими лозунгами. Как представляется, к такой искаженной реализации «влечения к игре» склонны те, кто в детстве «недоиграл», но сохранил сильное влечение к игре.
— Оставим футбольных фанатов, поговорим о детских игрушках. В последнее время детские игрушки стали предметом коллекционирования, некоторые старые куклы оцениваются очень высоко и становятся средством выгодного вложения денег.
А.Гусева: Постараемся определить функцию детской игрушки и найти понятное определение этому предмету. Тут, в зависимости от того, в каком контексте — психологическом или философском — мы хотим это сделать, будут разные варианты. В позитивистски ориентированном психологическом варианте игрушка — это инструмент игры. В философском: игрушка — это «материя игры». Остановимся пока на первом определении.
— Сегодня довольно часто слышны мрачные прорицания, авторы которых вещают о разрухе, производимой в отечественной культуре «чужими» игрушками — например, Барби. Интересно было бы услышать об экспериментальном изучении игрушек, и об их воздействии на психику детей. Не опасны ли такие эксперименты?
А.Гусева: В 80-е годы было много разговоров о семье Никитиных, которые создали особую систему воспитания. Своим многочисленным детям Никитины давали только спортивные снаряды и настоящие инструменты. «Просто» игрушек в семье не было. То есть родители-экспериментаторы вполне сознательно ограничивали возможные типы игр заданным списком целей. Предполагалось, что не будет «бесцельных» игр, останутся освоение полезных трудовых навыков и упражнения мускулатуры и ловкости. Если и были предусмотрены креативные игры (книга Б.Никитина называется «Ступеньки творчества»), то они имели математическую природу. Не буду оценивать моральную сторону эксперимента и его успешность. Но одна из дочек в этой семье преодолела искусственные ограничения и при отсутствии кукол стала… пеленать плоскогубцы. В этом факте я вижу доказательство, что творчество — в природе человека, даже если человек совсем мал и неопытен. От детской игры мы неизбежно приходим к теме творчества и креативности.
Горячий снег, красные чернила… деловые игры
— В последние годы для получения нетривиальных решений для политических и стратегических вопросов у нас стали все шире применять «деловые игры» и «мозговой штурм». Это ведь тоже «игровая деятельность»?
А.Ратманов: Первоначально «мозговой штурм» был предложен для решения технических проблем, чтобы облегчить появление оригинальных конструкций и изобретений. Мне представляется, что тут мы имеем дело с особым типом интеллектуальной игры по особым правилам.
В английском языке слово «игра» обозначается двумя терминами: «play» — игра без строгих правил, вроде забавы, и «game» — игра по строгим правилам. Математическая формализованная «теория игр» относится к «game». Мозговой штурм, строго говоря, есть психологический прием, облегчающий появление нетривиальных решений заданной проблемы. Попытаемся опознать психологическую природу этого приема.
Лозунг любой большой корпорации и монополии — «Лучшее — враг хорошего». «Чистым администраторам» всегда легче в наезженной колее, в среде стандартных решений. Обычно только серьезные внешние угрозы толкают администрацию больших корпораций к поиску оригинальных инноваций в границах, заданных внешней обстановкой. Естественная тревога или длительная эмоциональная напряженность у инженеров, которых подгоняют администраторы, чаще препятствуют появлению оригинальных идей. Наоборот, в длительной монотонной тревоге обычно сужается «поле зрения». Итак, складывается ситуация, когда имеются три условия:
1. Задана проблема, которая не имеет удовлетворительных типовых решений.
2. Проблема должна быть решена оригинально.
3. Необходимо уменьшить воздействие тревоги на психику инженеров.
Напомню этологическую классификацию игр: имитационные, креативные и конкурентные. Шахматы — интеллектуальная игра, где «конкурентность» обычно превалирует над «креативностью». Классический «мозговой штурм» по своей психологической природе — это игра по преимуществу креативная, то есть нужно исключить или всемерно ослабить «конкурентность».
Для этого существуют некоторые приемы, «правила поведения в игре». Заметим, остроумными спорщиками чаще оказываются люди, легко подмечающие чужие ошибки и отступления от того, что называют «здравым смыслом». Самое важное условие — сохранение психологического комфорта даже у робких и скованных участников, они иногда располагают более оригинальным умом, чем «блестящие ораторы». Для появления и развития новых идей полезно временно ослабить тревогу и страх перед возможностью ошибок, перед критическими замечаниями коллег и начальников, перед насмешками остряков.
Первые фазы «мозгового штурма» в группе — изложение участникам условий процедуры и освоение ими приемов поведения в ходе обсуждения проблем, которые предстоит штурмовать.
В следующей фазе — при генерировании идей — запрещены критические высказывания и жесты в адрес участников и предлагаемых решений. Участники «штурма» или ведущий (если группа большая) вынуждены пресекать преждевременную активность эрудированных или азартных критиков. Необходимо фиксировать все высказанные идеи, даже тривиальные, «дикие» и «пустые». Позитивная роль дурацких идей — в ослаблении страха высказаться у людей робких и чрезмерно критичных к себе. В итоге формируется обширный «банк» конкретных идей, которые предстоит разбирать дальше.
А.Гусева: Около двадцати лет назад на лекциях о психологии творчества для курсантов ленинградского филиала ЦИПК (Института усовершенствования патентных работников) лектор, мой знакомый, провел показательный эксперимент. Чтобы наглядно показать различия между творческими личностями и умелыми критиками, и чтобы слушатели почувствовали различия в природе этих способностей, он организовал учебный «мозговой штурм», но с намеренным нарушением запрета на критику. Итог был и грустный, и смешной. Азартные критики чужих идей не сформулировали никаких интересных позитивных решений, и даже пытались, как выяснилось при последующем обсуждении, загасить перспективные предложения, исходившие от менее амбициозных участников. Но лектор даже не успел сказать об этом — это и без слов стало ясно всем присутствующим, что вызвало праведный гнев всей группы «профессиональных критиков». Попытки разрядить обстановку с помощью юмора оказались бесполезными, разгневанные критики нажаловались ректору института: «Мы думали, нас научат делать изобретения, а он просто смеялся над нами!».
— Проведение «мозгового штурма» требует строго придерживаться технологических ограничений. Куда девать эрудированных, умелых и упорных критиков?
А.Гусева: Вслед за формированием достаточно обширного банка идей можно переходить к попыткам совершенствования накопленных предложений, для этого критическое рассмотрение отдельных идей выносится в отдельную фазу «мозгового штурма». В этой фазе именно критики могут полностью реализовать свой интеллектуальный потенциал. Содержательная критика существующих, четко сформулированных идей есть условие для дальнейшего совершенствования. Для критических высказываний тоже существуют процедурные ограничения: запрещено высказывать оценочные суждения («это глупо») или ссылаться на свой или чужой опыт и предрассудки («никто так делать не будет» или «мы это делали, и ничего не получилось, поэтому получиться не может»).
— Порядок ведения «мозгового штурма» заметно отличается от того, что мы часто наблюдаем в научных и философских дискуссиях: фрагментарный пересказ чужой идеи перемежается критикой и оценочными суждениями, тогда как собственные соображения излагаются подробно, но без попыток установить границы их применимости.
А.Ратманов: Манера ведения дискуссий в естественных и точных науках сильно отличается от того, как проходят споры в дисциплинах, где десятилетиями тон задавала идеология диалектического материализма. Все же стремление выстроить «единственно верное учение» не исчезло, поэтому сегодня некоторые круглые столы и семинары похожи на токшоу, где «победителем» выходит более говорливый, агрессивный и «остроумный» или «пафосный», а приемы риторической борьбы получают больший «вес», чем логические или методические соображения. Эти события живо напоминают стенограмму знаменитой сессии ВАСХНИЛ 1948 года, где «идейно разгромили буржуазную генетику и менделистов-морганистов».
А.Гусева: Профессионализм руководителя научного семинара состоит в том, чтобы отделять риторическую критику от критики корректной, и в этом его роль совпадает с ролью высококвалифицированного ведущего в «мозговом штурме». Успешный «мозговой штурм» — игра по преимуществу креативная, а не «конкурентная», и одновременно — «многополюсный диалог».
Итак, мы можем сделать следующий вывод: разумное существо отличается от неразумного тем, что может заниматься абсолютно бессмысленными с практической точки зрения вещами. То есть играть. И недооценивать значение игры очень опасно. Во что играют ваши дети и вы сами? Вопрос, как выясняется, отнюдь не праздный, и тема будет продолжена. 
Вопросы задавал Андрей Ирецкий
|
