|
|
|
№ 8 (3756), 30 мая 2007 года
|
 |
|
наука
|
|
|
Пусть уж лучше меня назовут буквалистом,
чем фантазером…
Имя Джалал ад-дина Руми, великого Руми, признанного классика персидской литературы, известно всем, кто хотя бы мало-мальски интересуется восточной поэзией. Многие знают его как мусульманского поэта-мистика. И на первый взгляд кажется, что переводов на русский язык его поэзии — в основном, конечно, выборочных отрывков из «Маснави» — предостаточно. Однако хотя его имя было и остается у русскоязычного читателя на слуху, подлинного Руми мы не знали. Поэтому публикация перевода суфийской поэмы «Маснави-йи ма‘нави» («Поэмы о скрытом смысле») издательством «Петербургское Востоковедение» — событие значительное. Книга впервые знакомит нас с текстом, созданным в XIII веке великим Мастером, основателем суфийского братства Маулавийа, шайхом Джалал ад-дином Руми. С текстом, который не только широко известен во всем ираноязычном регионе, но и по праву входит в число шедевров мировой литературы.
— Идеология советского времени не давала возможности публиковать в полной мере все то, что являлось религиозной составляющей в творчестве мусульманских поэтов. Поэтому Руми в существующих популярных переводах «Маснави» — со своими притчами, которые перепечатывались много раз, — представал кем-то вроде «дедушки Крылова» с Востока. Рассказывает, дескать, какие-то побасенки, ничего иного мы не знали. Но ведь этот образ, созданный по выборочным отрывкам из его поэзии, не соответствует действительности, — объяснил Алексей Александрович ХИСМАТУЛИН, старший научный сотрудник сектора Среднего Востока Санкт-Петербургского филиала Института востоковедения РАН, научный редактор перевода «Маснави». — Другой великий персидский поэт ‘Абд ар-Рахман Джами через двести лет после Руми назвал «Маснави» — ни много ни мало — Кораном на персидском языке.
И если мы посмотрим на полный текст поэмы, то увидим: для Руми притчи служат лишь иллюстрациями, занимающими свое место в традиционной системе аргументации мусульманского богословия. А первое место всегда остается за Кораном и пророческими преданиями-хадисами. Едва ли в поэзии за все время ее существования найдется нечто подобное! Вряд ли у какого-то другого автора, кроме Руми, мы сможем найти художественное произведение, которое настолько органично включало бы в себя в огромном объеме цитаты из какого-либо священного текста. Текст «Маснави» — как в изустном бытовании, так и в письменной традиции — уже семь веков, с XIII века и поныне, пользуется колоссальной популярностью среди всех говорящих на фарси. Не говоря уж о последователях суфизма, которые приникают к нему как к кладезю мистического опыта Мастера.
Настоящее издание подготовлено к 800-летнему юбилею со дня рождения Руми, отмечаемому в 2007 году. Общий объем «Маснави» насчитывает 25632 байта (парных двустишия, характерных для персидской поэзии). Наше издание представляет собой филологический перевод на русский язык 4003 байтов, составляющих лишь первый из шести дафтаров (тетрадей) «Маснави». Перевод текста выполнен на основе Кунийского списка поэмы, отредактированного самим автором. Издание сопровождается необходимым комментарием на основе самых надежных толкований, снабжено несколькими указателями и, что особенно важно, включает оригинальный персидский текст первого дафтара — для специалистов, владеющих фарси. Издатели выражают надежду, что в ходе перевода был бережно сохранен дух оригинала, равно как и вложенная в поэму душа автора. Но об этом судить уже читателю!
Разве Руми был баснописцем?
— Руми, почему «Маснави»? Чья была инициатива перевода поэмы»?
— И в советские времена Руми был известен как великий поэт. Еще в 1972 году в популярной серии ЖЗЛ («Жизнь замечательных людей») Радий Фиш выпустил книжку «Джалалиддин Руми». И речь о том, чтобы его переводить, шла постоянно. И его переводили. Другое дело, что были идеологические ограничения — но они вводились на всех поэтов, тем более поэтов-мистиков, а не только на Руми. И в результате русскоязычный читатель знал Руми только как автора притч. Но Руми — не баснописец наподобие нашего Ивана Андреевича Крылова. Притчи, они и в Коране присутствуют, и в мусульманском богословии, и в суфийской литературе, и в философии.
Для Руми притча — это средство аргументации. Если вам нужно объяснить какое-то абстрактное понятие, что-то с чем-то сравнить, вы используете притчу — для иллюстрации. Вы понимаете, что человек не может воспринять абстрактное понятие сухо, рационально, — и даете притчу, пример, выстраиваете иллюстративный ряд. И эти притчи-примеры включены в систему аргументации целого произведения.
А когда их выдергивают из контекста и начинают публиковать под названием «Маснави» Руми, то создается неадекватное представление об авторе. Например, взяли одну притчу — «Заяц и лев», вторую — «Торговец и попугай», третью — «Рассказ о Меджнуне и собаке на улице Лейли», скомпилировали все это и назвали поэмой Руми. Такая система порочна изначально. Она искажает суть творчества автора. Вы берете что-то как цитату, скажем, «Из всех искусств для нас важнейшим является кино…», — и выдаете за истину. А если посмотреть на контекст этой цитаты, то увидим, что у Ленина в начале цитаты было: «При всеобщей безграмотности из всех искусств…»
— Замечательный пример. Нечто подобное было сделано с другой цитатой, из древних римлян: «В здоровом теле — здоровый дух» (Mens sana in corporae sana). А на самом-то деле в «Сатирах» Ювенала было пожелание: «Надо молить, чтобы был в здоровом теле здоровый дух». Совсем иной смысл, и не такой уж материалистический…
— Да, вот так и получается: в советское время у нас публиковались лишь выжимки, экстракты, цитаты из Руми. Это понятно, была такая идеология. А сейчас эти переводы переиздаются — просто потому, что ничего иного нет. В итоге что получается? Читатель видит урезанные, искаженные творения. И думает: и это суфий? Великий? Да, великий суфий. Тогда напрашивается вывод: мы тоже так сумеем. Мы тоже можем быть суфиями!.. Во многом благодаря такому подходу в русскоязычной культуре сложился миф о том, что суфием может быть любой, не обязательно мусульманин.
Кроме того, в советских изданиях подстрочные переводы отечественных иранистов, как правило, проходили основательную обработку поэтами, едва знакомыми с исламом и его традициями, а подчас и вовсе незнакомыми. Естественно, что на первый план у них выходила рифма — в ущерб смыслу. Извечная дилемма поэтических переводов, рифма или смысл, обычно решается поэтами в пользу первой. Поэтому, на мой взгляд, такие обработки, талантливые и не очень, являлись уже самостоятельным творчеством отечественных поэтов. И приписывать их творения Руми, по-моему, все равно что ставить в один ряд Коран и «Подражания Корану» А.С.Пушкина, вдохновленного русскоязычным переводом Корана, который был выполнен М.И.Веревкиным с английского языка. Но А.С.Пушкин назвал свои стихи всего лишь подражаниями. А тут публиковали сборники притч под именем Руми.
Теперь тигом шамшир не назову…
— Ваше издание — это первый научный перевод «Маснави». Будете продолжать переводить следующие части поэмы?
— Здесь музыку заказывают иранцы. Они хотят, чтобы максимальное количество дафтаров «Маснави» было выпущено в сжатые сроки — к юбилею Руми. Поэтому несколько команд переводчиков трудятся параллельно над разными частями поэмы. Второй дафтар переводят в Махачкале, он выйдет под редакцией М.-Н.Османова. Может быть, они же будут работать и над третьим. Четвертый дафтар как будто бы отдали москвичам — группе под руководством Н.И.Пригариной, она довольно много занималась суфийской литературой. А дальше видно будет — с пятым и шестым дафтарами пока неясно. И не знаю, какой подход к переводу «Маснави» предпочтут они.
— С вашей группой разговоры о переводе других частей велись?
— Переговоры, конечно, ведутся, но пока договоренности нет. Тут сложность в чем? Либо ты один делаешь полностью весь перевод, тогда у тебя возникает унификация терминов по всему тексту, и текст получается связный — но это слишком долго. Либо так, как мы делали при работе над первым дафтаром, — работали пять переводчиков, а один человек сводил переводы вместе, в едином ключе. Это быстрее, но возникают трудности при сведении. Представьте: дали человеку кусок текста, и ему все равно, как переводить какой-то термин: шпага, кинжал, нож, сабля, меч или клинок. А если мы посмотрим весь текст, то можем увидеть градацию холодного оружия.
— И эта градация имеет смысл в тексте поэмы?
— По-разному: иногда имеет, иногда не имеет (или мы ее пока не видим). Чтобы увидеть, нужна сквозная унификация по всему тексту. Но важно, что автор оперирует разными понятиями, они введены у него в систему, существуют в его понятийном аппарате. Чем-то ведь отличаются, скажем, клинок от сабли или меч от ножа? А когда я беру отрывок, то я этого не вижу… И это я всего один пример привел. А у каждого поэта существует множество таких иерархий терминов.
И еще учтите: для меня пока есть только словарные различия. Но есть ведь и отличия самих предметов холодного оружия. Вы знаете, чем отличается шпага от рапиры? А как можно оперировать словами, не зная сути?.. И для начала мы должны увидеть своими глазами, чем же они отличаются, и представлять их. Где-то в восточном музее мне нужно посмотреть, и чтобы объяснили, что, допустим, вот «шамшир» — это меч, а вот «тиг» — это клинок. Теперь я увидел их отличия, и тигом шамшир не назову, а тиг шамширом… Но это хорошо, когда предметы вещественные — их можно рассмотреть. А когда речь идет об иерархии терминов в системе познания мира, что делать? Ведь у каждого суфийского автора они, порой, интерпретируются по-разному. Тут сразу включаются много разных факторов: время, в котором тот или иной автор жил, регион (арабский, персидский, тюркский), школа или течение, к которому он принадлежал, и тому подобное.
Возвращаемся к двум вариантам перевода — либо один, либо группа. С одной стороны — скорость, а с другой — точность, но хотелось бы максимально эффективно достичь и того, и другого. И редактору перевода фактически приходится перелопачивать все заново, унифицируя терминологию и лексику перевода по всему тексту.
— Долго работали над переводом?
— Каждый из пяти переводчиков со своим куском текста трудился где-то полгода, может, чуть больше, и еще плюс я как редактор целый год работал с полным текстом первого дафтара, когда мне отдали все переводы. Около двух лет в итоге получается.
Тут стоит отметить: поэма Руми в шести тетрадях писалась с перерывами в течение 12 лет! И, скажем, первая тетрадь, будучи законченной, уходила в переписку и начинала жить в устной традиции, когда написание и окончательная авторская правка оставшихся пяти тетрадей были еще в руках Аллаха. Инициатором того, чтобы Руми написал свою знаменитую мистическую поэму «Маснави», был его ученик Хусам ад-дин Хасан Челеби, занявший впоследствии пост руководителя суфийского братства Маулавийа, еще при жизни Руми. Хусам ад-дин Хасан Челеби записывал поэму под диктовку Руми (только первые 18 байтов «Маснави» были записаны автором собственноручно). В знак признательности Руми посвятил поэму Хусам ад-дину, и в традиции Маулавийа ее называют Хусам-нама («Книгой Хусама»).
|
 |
А.А.Хисматулин |
|
До недавнего времени копия с аутентичного и редактированного самим Руми списка «Маснави», хранящаяся в Кунийе, была доступна только очень немногим специалистам. А переводы осуществлялись с различных версий поэмы. Они иногда отражают промежуточные этапы работы поэта — так сказать, его черновики, а иногда — анонимные, если угодно, народные добавления и искажения, появлявшиеся в силу различных причин (устное бытование, ошибки переписчиков и прочее). Такая многовариантность — судьба всех значительных памятников средневековой мусульманской культуры. Более того, это даже критерий их популярности и востребованности. То же самое, как известно, происходило в свое время и с Кораном, версии которого имели хождение даже после Усмановской редакции и письменной фиксации канона, а варианты разночтений отдельных мест и нумерации айатов существуют до сих пор. На сегодняшний день копия с отредактированного автором списка Маснави опубликована в сканированном виде и издана как в Иране Н.Пурджавади (Тихран), так и в Турции (Анкара). По этому же списку в современном Иране сделаны многочисленные издания в печатном и электронном (на CD) видах.
Ниспослание Божественной мудрости,
а не сочинительство
— Вы говорили о том, что «Маснави» сравнивают с Кораном на персидском языке. Только из-за многочисленных цитат из Священной книги мусульман?
— Нет, не только. Основной критерий для такого сравнения — обстоятельства ниспослания. Руми полагал, что поэма раскрывает тайный смысл Корана. И свой текст он считал именно ниспосланием Божественной мудрости, а не сочинительством, о чем и говорит в предисловии ко второму дафтару. О том же свидетельствуют и внезапное начало поприща Руми как поэта в стихосложении «Маснави», толчком к которому послужила встреча с загадочным странствующим мистиком Шамсом ат-Табризи, и перерывы в записи «Маснави», как известно, бывшие и у Мухаммада при ниспослании ему Корана. Способ ниспослания — вахий (Божественное внушение), судя по употреблению термина, Руми также не считал уделом исключительно пророков. Исходя из особенностей такого способа получения Божественных откровений, можно с большой долей вероятности предполагать, что, подобно Корану, текст «Маснави» формировался с участием некой духовной, ангельской сущности при посредничестве Джалал ад-дина Руми. Вопрос о том, была ли окончательная редакция «Маснави» также внушенной свыше или же шлифовкой текста самим Руми (наподобие Усмановской редакции Корана), так, по-видимому, и останется открытым.
— Можно ли сказать, что ваш перевод «Маснави» — подстрочник с комментариями?
— Я думаю, что не только подстрочник. Он близок к подстрочнику, но у нас введен инструментарий, который позволяет объемно взглянуть на текст. Обычный подстрочник позволяет однозначно передать иноязычный текст, например, документа. У нас была задача — дать филологический перевод (есть такое понятие в переводоведении). А для того, чтобы как можно точнее отразить смысловое многообразие поэмы, при редактировании перевода использовался полный набор научно-исследовательского инструментария.
Разработана специальная система указателей, которая работает и для русского перевода, и для персидского оригинала. Если существуют два значения перевода слова или фразы, то мы их оба приводим — через слэши /в косых скобках/. В круглых скобках добавляем понятия «по умолчанию». Например, в русском языке мы не можем сказать просто «уповаю» — обязательно нужен предлог «на», мы должны указать: уповаю на кого или на что. А в персидском это одно слово таваккул, которое уже подразумевает упование на Аллаха, и поэтому в переводе нам приходится с помощью круглых скобок указывать: уповаю (на Аллаха) — потому что в тексте нет слова «Аллах». И еще есть домысливание переводчика (или интерполяция, по-научному): в квадратных скобках добавляется то, чего нет в тексте, но что переводчику хотелось бы добавить для объяснения, честно (!) предупреждая читателя: если не хотите, можете это не читать, — это не текст Руми.
Текст «Маснави» сложен не только потому, что он суфийский. Важный признак — иранцы сами пишут на него комментарии уже несколько десятков лет. И каждый раз текст осмысливается по-новому. Так же, как на Коран пишут комментарии. Это говорит о чем? О том, что текст воспринимается неоднозначно даже носителями языка.
Справочно-библиографический аппарат издания хороший. При редактировании перевода «Маснави» я использовал комментарии, которые считаются наиболее надежными, самыми авторитетными в Иране, на них опираются сами иранцы. И пусть уж лучше меня назовут буквалистом, чем фантазером. Лучше я выдам подстрочник, чем что-то буду выдумывать ради красного словца.
Вот недавний пример на эту тему (кажется, Евгений Миронов рассказывал на телеканале): приехал английский режиссер ставить «Гамлета» с русской труппой на русской сцене. Стал репетировать — и что-то не получается. Что-то не то происходит. Он не понимает, что такое? Как — что? Это же Шекспир, то-се… Откуда вы это взяли? Ну, как же, известный перевод Бориса Пастернака. Прочитайте, говорит, вот эту сцену. Ему читают. Но, восклицает режиссер, Шекспир такого не писал!.. Что же получается? Наш поэт, светило, можно сказать, вдохновился поэзией Шекспира и стал переводить. Но у поэта пошло свое видение. В итоге «на гора» выдается и попадает в иноязычную культуру некий текст — Шекспир в переводе Пастернака. То есть миф, по большому счету. Народ читает и видит: классный поэт Шекспир! А Пастернак отходит на второй план — нас же Шекспир интересует. И полсотни лет на нашей сцене десятки трупп ставят Шекспира. А в итоге выясняется, что ставили-то мы Пастернака, а не Шекспира!
— Но так ведь любой художественный перевод — это толкование?
— В принципе, да. И моя позиция ближе к подстрочнику, чем к домыслам. Самое плохое — когда идут домыслы. Это, конечно, свойственно любой культуре: сами придумали миф, сами в нем живем и пускаем радужные пузыри от блаженства неведения. Но на мой взгляд, это искажение авторского текста. Или, если автор жил восемьсот лет назад, то на его авторское право и на право читателя можно уже наплевать? Сегодня выспался — мне кажется одно, завтра встал не с той ноги — вижу другое. А через месяц или год посмотрел на свой перевод: как я мог так перевести? А текст уже опубликован и живет своей жизнью. И автор перевода над ним не властен. Вот проблема-то в чем! Где островки, на которые можно опереться, ногу поставить?
— А теперь кто-то из поэтов может взять ваш филологический перевод «Маснави» и сделать перевод художественный. Вы бы это приветствовали?
— Только если бы я видел, что в переводе были отражены максимально возможные смыслы Руми. А для этого наш дерзнувший поэт должен знать мусульманские реалии, иметь суфийское видение и хорошо владеть русским языком. И все это должно сочетаться в одном человеке. В противном случае будет то же, что было не раз во всех предыдущих переводах Руми. Вы же можете сравнить имеющиеся переводы Н.Гребнева, В.Державина, Ю.Седых с нашим переводом… А если взять наш текст и перевести его обратно на персидский, то мы получим текст, близкий к оригиналу Руми. Любой человек, знающий фарси и владеющий в достаточной мере средневековой лексикой, может это проделать. 
Вопросы задавал Евгений Голубев
|
