|
|
|
№ 7 (3755), 30 апреля 2007 года
|
 |
|
наша литература
|
|
|
Длинный день
День кажется бесконечно долгим, он вмещает в себя вечность. Огромный мир вокруг открыт навстречу — конца ему тоже не видно — в три стороны лес, а в четвертую — море. Мне семь лет, и с завтрака до обеда, к которому я должен прийти к столовой, а также после, часов до шести, я могу делать что хочу. Еще только последняя неделя мая, и в летнем лагере Высшего Военно-Инженерного строительного Краснознаменного училища, что находится за станцией Смолячково, в 10 минутах ходьбы от залива, я едва ли не единственный ребенок, а значит, гуляю сам по себе… Первый класс закончился, а пятый, в котором учится мой старший брат Вова, еще нет. Мама осталась с ним в городе, а я с отцом уже на Карельском перешейке. Мой отец подполковник, он весь день на работе.
|
 |
Кадр из фильма А.Тарковского «Зеркало» |
|
Погода солнечная и теплая. Финский залив, однако, еще прохладен, и будучи в полном одиночестве, я все-таки не рискую купаться, а только брожу в воде по колено. Дно песчаное, местами с волнистой рябью и вкраплениями разнокалиберных камней, между которых снуют стайки крупных рыбок. Я считаю их пескарями, но, наверное, это плотва — серо-зеленые спинки хорошо заметны на желтом фоне. Набегающая мелкая волна ритмично меняет эту веселую картинку. Из-за солнечных бликов и обманчивого преломления света в воде я все время промахиваюсь, стараясь попасть в рыб копьем-прутиком… Рыбки шарахаются в сторону, но чем-то привлеченные, через минуту опять шныряют почти между моих ног. Становится холодно, поднимая фонтаны брызг, выбегаю на пляж. Он тянется в обе стороны до горизонта полосою метров в 15, за которой начинаются заросли шиповника и сосновый лес. Оттуда приятно пахнет смолистой хвоей, а временами чем-то сыровато-грибным.
Если лечь на песок, то сначала почти жарко, но быстро в моей маленькой тени он остывает. Когда раскопаешь верхний слой, то оказывается, что внутри песок еще сырой и из него можно что-нибудь слепить. На высокие башни его клейкости не хватает, но стены вроде крепостных и пирамиды или “Тадж-Махал” с картинок к “Чудо-огоньку” получаются неплохо. Через полчаса, когда мне это занятие надоедает, постройки начинают осыпаться, оплывая, как эскимо с обгрызенной шоколадной глазурью. Интересно, что от моих построек останется назавтра? Ничего не останется — я довершаю процесс естественного разрушения ногой и, оставляя за собой цепочку песчаных кратеров, бреду вдоль пляжа.
Кроме нескольких чаек, нервно семенящих по камням, стоящим по пояс в воде, мир кажется абсолютно необитаемым. Птицы никак не сообразят — спасаться ли от меня, или я не опасен. Замахиваясь прутиком, я помогаю им решить эту задачу и остаюсь один. Но это, конечно, не так. Все вокруг населено существами, я только одно их них.
Низко гудя, тяжело пролетает шмель — я опасливо останавливаюсь. Не то чтобы я боюсь этих медлительных летунов, но лучше переждать… На кромке леса среди бурелома мотки старой колючей проволоки — там царство юрких зеленых и коричневых ящериц. Взбивая мелкую песчаную бурю, они резво улепетывают с солнцепека под защиту ржавых шипастых сплетений. Заветное желание поймать ящерицу за хвост, чтобы проверить сведения о том, что она его с легкостью отбрасывает при опасности, остается невыполненным. Дальше идти не стоит — там стоит столб с надписью “Стой! Стреляют”. В лесу метрах в ста от залива действительно стрельбище, но пули вряд ли долетают до пляжа. Я там был уже в прошлом году и даже стрелял из «мелкашки». Сразу за мишенями высокий вал песка — вот бы там покопаться…
Сворачиваю в лес. Сандалии почти скользят по гладкому слою опавшей сосновой хвои. На буром фоне ярко зеленеют куртинки мха. Одну из них как раз пересекает дивной черноты с синим отливом жук-навозник. Если до него дотронуться, то он поджимает лапки и замирает, а потом, переждав, как ни в чем не бывало, ползет дальше, не спеша перебирая воронеными ногами и покачивая веерами усов. По песчаной тропинке мне надо подняться на пригорок, потом свернуть направо и через пять минут будет уже территория лагеря. В лесу тихо и еще пусто — ни грибов, ни ягод — белые цветы земляники на пригорке сменяются белыми же пахучими метелками ландыша в распадке, среди кислицы и кочек какой-то жесткой травы.
Может, уже пора к столовой? Часов у меня нет, но есть вроде бы не хочется, тем более столовские щи. Единственный способ более-менее безболезненно их заглотить — намазать хлеб горчицей и, кусая, заливать его супом. Моей порции обычно хватает на два густо намазанных едкой болотной жижей ломтя хлеба. Котлеты с вермишелью проходят значительно легче, тем более что их можно запивать компотом из сухофруктов. Если повезит, на закуску на дне стакана остаются пара черносливен, распухший от воды изюм и, иногда, даже долька груши, чаще, правда, попадаются разваренные ломтики яблок.
Как долго тянется день в детстве! Это длинный фильм, эпизоды которого, как в “Доме, в котором я живу”, выворачивают из-за горизонта и сулят каждые полчаса что-то новое, неизвестное, манящее… Я четко помню, как года в 3–4 поражал первый снег, который уже успевал быть забытым за год — это было чудо природы — небывалое и необъяснимое. Ты его предчувствовал, но, не имея еще возможности сравнения, не знал, как и назвать. Что-то переворачивалось в душе (страница памяти?), оставляя по себе только аромат-ощущение, потом уже известный и лишь изредка волнующий той, запомнившейся в подкорке, новизной. Иногда это было почти головокруженьем. Как у Куросавы, когда небо опрокидывается в фонтан и вода в нем становится небом…
В 5–7 лет многое уже известно, но…“и дольше века длится день” — почти не гипербола. Так продолжается какое-то, длящееся и длящееся детское время. Потом темп времени несколько меняется, хотя по-прежнему в конце августа дом кажется необычным, просторным и немного чужим — забытым за 2–3 месяца летнего отсутствия. Последний раз я ощутил это, вернувшись домой с военных сборов после окончания университета 28 августа 1975. Может быть, тогда детство действительно кончилось.
Потом начинается некоторое мелькание, и годам к 35 понимаешь, что дни и недели начинают сливаться во все убыстряющийся поток, в котором только отдельные вехи удается запомнить. Почему так? Думаю, что психологически это объяснимо — наполненность времени создает иллюзию его разной длины. Речь не идет о количестве дел: их число, безусловно, с возрастом только увеличивается до определенных лет, а связано это ощущение именно с их эмоциональной новизной и значимостью, что, напротив, с возрастом лишь убывает, чем дальше, тем быстрее...
“И дольше века длится день…” Красивая фраза, но я не согласен. Он длится ровно век. Ровно век, отпущенный каждому, и с каждым же этот День, вся их цепочка, умирает навсегда. Этот мир, другой мир, свой Мир. Тут ничего не поделаешь, как мыльные пузыри в прозрачном осеннем воздухе, они искрятся и переливаются почему-то всегда только бензиновой радугой и летят в разные стороны, а случайно столкнувшись, просто лопаются. И не остается н и ч е г о… Или, напротив, стоя в стороне, видишь, что ничего не меняется и все на своих местах. Бывшего как бы и не было, потому что это только один Мир, а их миллиарды. Он лопнул, растаял, ушел в землю… Ну неужели же ничего вообще не осталось? Память? Запахи?! Как ты не понимаешь — это все только внутри тебя. Стена толще китайской, и хотя не видна даже с близкого расстояния — ты ею отделен и обозначен. Там, внутри, Ты — Бог, — ибо Ты это создал, но поклонения ждать не от кого. Остаются вещи, камни, места, какое-то время деревья…
Почему люди стараются что-то вырезать на коре, на скамейке, на камне — букву, знак или даже слово? Не о заборных надписях речь. Всегда писали в церквях — граффити. Есть целое исследование надписей в Киевской Софии, а сколько их по миру — знаков ушедших веков?! Да, обычно они просили что-то у Бога, но если Ты сам — Бог? В это никто не верит! Люди интуитивно хотят сохраниться или сохранить время, Себя во Времени — хоть чем-то, хоть как-то, хоть на сколько-нибудь… Книги не читаются, рукописи горят, люди умирают, буквы на камне стирают ветра и дожди. А если вырезать глубже? А если написать лучше? Может быть, Время помилует, может быть, люди вспомнят. Но что Тебе от этого — когда это будет…
День все не кончается. Он только перевалил за полдень, длинный, как жизнь, которая впереди. Теперь бы я сказал: “короткий — как жизнь”! 
С.И.Фокин,
ведущий научный сотрудник БиНИИ СПбГУ
|
