№ 7 (3755), 30 апреля 2007 года
главная | оглавление | <... | ...>	9 мая — День Победы

Вера, любовь и надежда

— Война застала меня студенткой, окончившей третий курс истфака. Тогда я писала диплом на кафедре средних веков и вместе с сокурсниками планировала отправиться в познавательный пеший поход по генуэзским колониям Крыма. Субботним вечером 21 июня мы с папой собрались за город, но жизнь рассудила иначе. Солнечным воскресным утром мой отец направился в военкомат, а я пошла на митинг студентов и преподавателей. На том месте, где стоит сейчас памятник Универсанту, всё было запружено студентами и преподавателями, перед которыми выступали ректор А.А.Вознесенский, секретарь парторганизации Р.С.Мнухина, профессор В.В.Мавродин и другие.

В.А.Петрова

Паники среди студентов не было; наоборот, чувствовалось, что каждый готов идти туда, куда его пошлёт Родина. Наши юноши записывались в народное ополчение, а из нас, девушек, формировали бригады санитарных дружинниц. Закончив курсы Красного Креста, я вместе с Татьяной Белоновской, Ольгой Мельниковской и другими сокурсницами работала сначала в госпитале на Невском, 170. Однако с наступлением осени мне стало тяжело сдавать дежурство в 8 вечера и идти со «светлячком» (значком, намазанным фосфором) от Лавры, где размещался госпиталь, к себе домой на Фонтанку. Поэтому я обратилась к комиссару Ивану Рябову с просьбой устроить меня в Инженерный замок. Там тогда 63-ья армия разместила эвакогоспиталь №1448 с 3500 ранеными, переведённый со станции Раута (возле нынешнего Сосново). До этого в замке находилось училище, так что проблем с организацией госпиталя не возникло. Кухня и койки там уже были, оставалось лишь оборудовать операционные.

Комиссар не возражал, однако сдать карточки в Университете и получить новые мне удалось только в конце ноября, зачислившись в госпиталь сандружинницей без зарплаты. Получая карточки в ЛГУ, студенты добровольно работали на окопах и вообще везде, куда их посылали. Не помню ни одного студента, который бы уклонился от работ.

Когда личный состав эвакогоспиталя №1448 направили на Сталинградский фронт, меня и других вольнонаёмных дружинниц командование 63-й армии оставило на казарменном положении при замке, куда сразу же въехал 281-й эвакогоспиталь тяжелораненых. То есть формально меня перевели в другой госпиталь, унаследовавший здание. Новые больные относились к другому профилю. Если в первом госпитале я лечила очень тяжёлые случаи, то зимой 1941/42 годов стали поступать военнослужащие с алиментарной дистрофией — защитники города с последней степенью истощения, которые уже не могли и не хотели есть. Наша задача состояла в том, чтобы по разработанной профессором системе вливать в них хотя бы по нескольку глотков, но как можно чаще.

Потом, в конце 1942 и начале 1943 года, когда объединённые Волховский и Ленинградский фронты начали готовить прорыв блокады, специфика больных изменилась. В Инженерном замке возник госпиталь № 4177, во главе которого стоял доктор А.М.Фой. Впервые в истории войны госпиталь предназначался для легко раненых. Поступавшие к нам больные подлежали не эвакуации, а возвращению в свои части через Фонтанку, 90, или пересыльный пункт на проспекте Карла Маркса. Мы выполняли не только медицинскую, но и политическую работу, поддерживая связь с теми подразделениями, откуда поступали больные.

Наши студентки формировали отряды МПВО, а также шефствовали над госпиталями, развёрнутыми в Клинике Отта и в стенах самого исторического факультета, где всю базу пришлось создавать с нуля руками универсантов-комсомольцев, перетаскивавших кровати и посуду из близлежащих домов. Когда наше общежитие на 5-й линии разбомбили, студенты переселились в Главное здание и все равно продолжали работать. На первом этаже здания, где сейчас находится биолого-почвенный факультет, разместился диспансер для тех, кто уже погибал. Там прошли последние дни нашего преподавателя аспиранта Георгия Иотко (для нас — Жорки), умершего, как и многие другие, от дистрофии.

Вопрос о патриотизме тогда вообще не стоял. Почему-то не было ощущения, что война затянется, наоборот, все словно разделяли общую мысль: «сегодня-завтра мы всех отгоним, всех победим». Сейчас, разговаривая с нынешними студентами, я вспоминаю важные тогда три слова: Вера, Надежда и Любовь. У нас была вера в то, что наша война справедлива и мы должны победить. Была надежда на то, что мы не одни: несмотря на то, что город окружён, за нами великая страна. И любовь к родному городу — до последней капли крови. С чего, как мне кажется, начинается Родина? С любви к своей семье, к своему дому, своей школе, университету. Наши профессора пестовали нас, стараясь отдать всё, что могли; они нам словно заменили родителей. Тогда отношения между преподавателями и студентами сильно отличались от современных.

В кабинете заведующего библиотекой истфака тогда жил профессор В.В.Мавродин, в так называемых «подземельях» продолжалась научная жизнь: заседал Учёный совет, защищались дипломные работы и диссертации, студенты-солдаты сдавали госэкзамены по сокращённой программе. Так продолжалось вплоть до эвакуации ЛГУ в Саратов, где он работал с февраля 1942 по апрель 1944 без перерывов, даже несмотря на близость Сталинградского фронта. Помимо учебных занятий профессоры и преподаватели вели большую лекторскую работу...

Год возвращения Университета в Ленинград стал для меня самым трудным. Город обычно бомбили в 9 утра и в 6 вечера, когда люди ехали на работу или домой. Шестого января 1944 меня ранило при артобстреле на Чернышевой площади, и новость о снятии блокады я встретила в том самом госпитале, где раньше работала. Кстати, на больничную койку я попала с грузовика, собиравшего трупы после бомбёжки. От отправки в морг меня спасло чудо: внезапно придя в себя, я сказала шофёру, что работаю в Инженерном замке. Ещё до того, как потерять сознание, я звонила в свой госпиталь из ближайшего домового санитарного пункта, но мне не поверили, сочтя слова о ранении очередной шуткой, на которые я тогда была мастерица.

В феврале 1944 госпиталь перевели на 4-й Украин­ский фронт, а студентов правительство вернуло на учёбу в Университет. По возвращении домой мне пришлось не только восстанавливать выбитые окна в разграбленной квартире, но и срочно подыскивать какую угодно работу, чтобы обеспечить жизнь тёте и контуженной матери. С момента контузии у мамы возник страх перед салютами, которые казались ей бомбёжками; и даже много лет спустя, когда мы жили уже в коммуналке, маму в преддверии салюта приходилось «изолировать» в чулане, завешивая байковыми одеялами.

При поисках работы зарплате тогда придавалось не столь большое значение, как сейчас. При любом окладе цены на рынках, начинавших вновь открываться, выглядели безумными. Продукты туда везли из Прибалти­ки и разорённых областных пригородов. Мороженое и ветчина казались недоступными деликатесами. Вспоми­нается детское стихотворение из какой-то газеты военных лет, посвящённое героизму мальчишек:

Бьют бомбы, стреляют снаряды.
Ползёт, ползёт Алёшка:
«Там впереди картошка,
Добуду хоть немножко,
И мама не умрёт».

По госцене еда продавалась лишь в магазинах — но в одни руки давали только минимальную норму. Я бралась за любой труд; но важно было, повторяю, не количество денег, а вид продуктовых карточек, отменили которые только в 1947 году. Все, конечно, стремились оформить именно рабочую карточку, где норма была несколько выше.

Борьба людей за выживание тесно переплеталась в войну с борьбой за существование города. Люди занимали место в очереди и шли, допустим, подметать свой участок двора. Конечно, встречались и негодяи; я не отрицаю случаев людоедства в городе или дедовщины на фронте. Но это, повторяю, были отдельные эпизоды; у нас в госпитале проходили процессы, наказывающие провинившихся офицеров и солдат столь сурово, что остальным не хотелось брать с них пример.

После войны я пришла к профессору В.В.Мавродину с вопросом: «Владимир Васильевич, что мне делать? Папы нет (он умер 1 января 1942), мама больна, работы нет и денег нет тоже». Профессор взял меня лаборантом на кафедру истории искусства. С осени 1945 по 1952 год, учась в заочной аспирантуре, я работала ассистентом и писала под руководством профессора диссертацию о «Вольном экономическом обществе» в эпоху Екатерины Второй. Рукописи приходилось изучать в микрофильмах.

И до, и после защиты я работала на кафедре истории СССР, где преподавала русскую историю с древнейших времён до XVIII века. Горжусь тем, что мои ученицы сейчас работают в Отделе культуры городской администрации, в КГИОПе и в Музее Петропавловской крепости. Помимо этого я всегда принимала участие в общественной жизни факультета, будучи секретарём партийного бюро. Работала учёным секретарём Головного совета по истории Министерства высшего образования СССР под председательством моего научного руководителя.

В 1989 мне пришлось оставить кафедру после операции на глазах: сказалось небрежение к ним во время изучения рукописей. Однако я продолжаю активно участвовать в жизни Университета, являюсь членом Совета ветеранов — несмотря на то что дорога домой на 8-ю линию занимает у меня теперь 40-50 минут, а не 20, как в молодости. Надеюсь по мере сил помочь факультету отметить 100-летие со дня рождения профессора В.В.Мавродина.

Продолжаю следить за происходящим в стране. Иметь своё мнение и отстаивать его мне помогает историческое образование. Так, например, я скептически отношусь к навязываемым нам стандартам девичьей красоты и связанной с ними моде на оголённый плоский живот. Дело здесь не в ханжестве и даже не в суровости нашего климата, а в том, что русский генотип всегда подразумевал дородность. Заматеревшая русская женщина остаётся «здоровой» во всех смыслах, в какие бы джинсы её при этом ни обряжали.

Для человека естественно быть в молодости новатором, а в старости консерватором. Молодой человек инстинктивно приветствует перемены, которые, быть может, дадут ему шансы на успех. Пожилой человек столь же инстинктивно боится перемен, которые нарушают сложившуюся у него систему ценностей. Вопрос в том, какое поколение имеет доступ к средствам массовой информации и досуг для выступлений в них. Не думаю, что у нынешней оппозиции нет других способов выразить своё несогласие, кроме как выйти на площадь. Как правильно заметил Максим Соколов в статье «Радистка Гарри» («Известия» от 17.04.2007, с. 6), «по итогам мордобоев если и говорят, то только о мордобоях /…/, а о лозунгах, с которыми шли на мордобой, никто не помнит».

История, увы, показывает, что «мирное» выступление часто становится «бессмысленным и беспощадным». Особенно тонка эта грань на Украине, которой не хватало стабильности уже во времена Богдана Хмельницкого. Тогдашние украинские политики после громогласного выяснения отношений обращались к России как окончательному арбитру; не удивлюсь, если нечто подобное повторится сегодня.

Осуждение методов, которыми действует оппозиция, не мешает мне разделять ряд её идей, особенно касающихся нового строительства в нашем городе. Я согласна со всем, что говорится в статьях академика Д.С.Лихачёва «Небесная линия города на Неве» и «Градостроительные заветы Петра Великого», опубликованных в 1989 и 1993 году. Мне понятно предложение «Яблока» и партии Сергея Миронова отнести здание «Газпром-Сити» на несколько километров к востоку от бывшей крепости Ниеншанц. Иначе есть вероятность, что здание Петрозавода на Малой Охте разделит судьбу здания ДК имени Первой пятилетки. Напомню, из-за особенностей грунта строители «Мариинки-2» пока не решаются возвести на этом месте что-либо серьёзнее автостоянки.  

Записал Иван Шейко-Маленьких

© Журнал «Санкт-Петербургский университет», 1995-2007 Дизайн и сопровождение: Сергей Ушаков