|
|
|
№ 30 (3655), 30 декабря 2003 года
|
 |
|
выставочный зал
|
|
|
На грани поэзии
и публицистики
— Саша, а зачем нужно искусство?
Ну, с практической точки зрения?
— Могу ответить только вопросом на вопрос:
а тебе было бы интересней смотреть журнал без иллюстраций?
Александр Гущин – профессиональный художник в третьем поколении. В редакции он работает с тех пор, как газета «Ленинградский университет» стала журналом «Санкт-Петербургский университет». А до этого был знаком читателям газеты как прозаик.
Другая жизнь
Некоторая предопределенность в Сашиной судьбе все-таки была.
В дневниках Хармса написано о Сашином деде, Александре Сергеевиче Гущине, следующее: «Вторник. Гущин А.С., теория социологии искусства – сходить». Казалось бы, мелочь, а бывалый студент поймет, как много здесь сказано о лекторе. Запись датирована 1925-м годом. Хармсу тогда было двадцать лет, а Гущин А.С. был старше него на три года.
|
 |
Александр Гущин. |
|
Отец, Кирилл Александрович – известный художник, и несколько раз его работы выставлялись вместе с сыновними, попадали в одни каталоги, но найти общее в картинах отца и сына практически невозможно. Теперь работы Александра Кирилловича хранятся в Манеже, в Вологодской картинной галерее и в заграничных коллекциях живописи.
Понятно, почему, когда я спросила, чувствует ли Саша себя «вписанным в культуру», он ответил просто: «Да я и не был никогда вне культуры».
Сашина выставка, которая недавно прошла в Выставочном центре Международной федерации художников (IFA), называлась «Университет и другая жизнь…» Но это вовсе не значит, что работа в университете и искусство существуют где-то на разных полюсах. Просто для читателей журнала художник Гущин – прежде всего график, чьи рисунки уже давно стали символизировать стиль университетской прессы. А вот живописные работы Гущина большинству универсантов неизвестны. Но вовсе не обязательно быть грамотным искусствоведом, чтобы с первого же взгляда определить, что и черно-белые иллюстрации для журнала, и наброски итальянских улиц, сделанные цветными фломастерами, и акварели – работа одной и той же руки. Кажется, это называется «собственная манера».
На пути в Эдем
Некоторые «свою манеру» ищут годами, методом проб, ошибок и научного тыка. А у Саши это было всегда. Наверное, как результат особого склада характера. Проучившись несколько лет в средней школе при Академии художеств, он ушел из десятого класса. «Учеба там имела свои положительные стороны, – рассказывает Саша. – Она объединяла людей, для которых искусство было смыслом существования. С другой стороны, обучение сводилось к пропаганде тупого срисовывания. Какой-то период академического рисунка, конечно, необходим, но только в плане работы с натурой. Потом копирование начинает довлеть, и люди превращаются в зацикленные автоматы». Видимо, индивидуализм для художника жизненно важен, как для солдата – дисциплина.
Хотя некоторая дисциплина и в Сашином творчестве присутствует. С тех самых пор, как он стал штатным художником университетского журнала в 1995 году. «Когда ты знаешь, что к такому-то числу тебе надо сдать иллюстрацию на ту или иную тему, твой мозг невольно мобилизуется. И ты творчески реализуешься сам, без принуждения. Если бы я ощущал какую-то несвободу внутри себя, иллюстрируя журнал, я бы очень скоро перестал это делать».
Иногда, очень редко, готовые иллюстрации не попадают в журнал. Чаще всего это случается из-за того, что снимается публикация, к которой они были сделаны. А иногда и по другой причине. Рисунки Саши Гущина – это всегда визуализация мыслей, навеянных художнику текстом. Некоторые из них могут иметь характер настолько острый, что Саша, пользуясь правом самоцензуры, спустя некоторое время сам заменяет эти рисунки. «У меня отсутствует граница между положительными эмоциями и отрицательными. Я сколь угодно вежливо могу разговаривать с неприятным человеком, но знаю, что вслед за этим последует эмоциональный взрыв. Точно так же я могу реагировать на какие-то политические события в прямой нецензурной форме панк-искусства». А вот комментарии к оккупации Ирака были более сдержанны и метафоричны, и сопровождались подписями «Атака на Вавилон» и «На пути в Эдем». Так же, как журналистские тексты сочетают в себе «стандарт и экспрессию», журнальные иллюстрации должны балансировать на грани эмоциональности и отстраненности.
Последняя тарелочка
До работы в журнале Александру Гущину не приходилось в своих рисунках реагировать на политику: он иллюстрировал книги. Его графика сопровождала детские стихи обэриутов и диалоги в самоучителях английского языка. На выставку они не попали, зато там были оригиналы страничек из книжки девяносто четвертого года «Азбука с картинками разными».
А еще раньше, будучи студентом Мухинского училища, Саша занимался керамикой. Керамика и роспись по ней – такова специализация, прописанная в Сашином дипломе. По-настоящему учеба в «Мухе» для студента Гущина началась только после того, как отделение керамики вывели в мастерские для непосредственной работы с материалом. В дипломной работе Саша применил уникальную технику росписи керамики по черной глазури. До этого такой фон практически не использовался: при обжиге черная глазурь «съедает» все краски, и рисунок становится не виден. Саша потратил на эксперименты два месяца и добился того, что после обжига краски сохранялись на черном фоне.
Была и еще одна специфическая техника росписи – когда рисунок наносился на тарелку «вслепую», солью кобальта. Она имеет тот же тон, что и эмаль, в которую окунается тарелка перед началом росписи. Результат – линии насыщенного синего цвета – будет виден только после обжига, так что художнику приходится полагаться только на точность руки.
Но потом Саша занялся живописью, и керамика перестала его интересовать. Секрет росписи по черной глазури потерялся вместе с Сашиными студенческими записями. Последнее керамическое изделие, сделанное с использованием его рисунков – сувенирная тарелочка, выпущенная к семидесятипятилетнему юбилею журнала в прошлом году.
Страна, которой не было
А знакомство с журналом началось в конце восьмидесятых, с того, что сам Саша назвал «игрой в прозаика». Как-то раз Саша зачитал приятелю фрагмент своей рукописной повести, и вдохновленный приятель решил, что повесть надо публиковать, причем немедленно. На следующее же утро он повел Сашу знакомиться с редактором университетской газеты Наталией Кузнецовой. Посмотрев рукопись, Наталия Николаевна сказала примерно следующее: «Этого не опубликует никто, но я возьму». С тех пор Сашина проза появлялась в «Ленинградском университете» многократно. Но потом «игра» ему наскучила. В шутку Саша объяснил это так: «Если представить искусство как большую очередь в условный «мавзолей», то как художник я в начале. А как писатель – в хвосте».
Тем не менее, Сашины тексты были в газете весьма кстати, и по ним можно судить о том, как политические перемены меняли жизнь конкретных людей. Один из маленьких рассказов называется «Отъезд». Сюжет прост: молодой человек прощается с любимой девушкой на вечернем Невском. Ранним утром она уезжает за границу. Навсегда.
После 1989 года страну покинули многие, среди уехавших было большинство Сашиных друзей. Потом он ездил к ним в гости во Францию, Германию и Италию, привозил оттуда наброски и готовые картины, делал выставки, но всегда возвращался в Петербург. Хотя сам он признается, что Ленинград его детства, в котором еще сохранились черты дореволюционной России, ему гораздо ближе Санкт-Петербурга, прихваченного «новорусским жлобством». «Бывают разные эмиграции: раньше это было бегство от режима, теперь, скорее всего, бегство от себя. Но от себя не убежишь. Важно жить в стране своего языка. Человеческая жизнь – это и так в определенном смысле бегство, бегство от времени».
Тогда я спросила Сашу, а где бы ему хотелось жить? В какой эпохе, в какой стране? Он подумал и ответил: в наше время, но в счастливой России, не изнасилованной минувшим столетием.
На выставке несколько раз в акварели и набросках повторялся такой мотив: русская печь, окошко, с потолка свисает старинная керосиновая лампа, в углу виднеется обод колеса. Это – деревенский дом в Псковской области. Наверное, это и есть воспоминание о той самой России… 
Венера Галеева
|
