|
|
|
№ 26 (3650), 14 ноября 2003 года
|
 |
|
 |
|
|
От эйфории
до отчаяния
– Что лучше: несчастный, сознающий себя счастливым,
или счастливый, сознающий себя несчастным?..
– А ты поди различи их...
Михаил Веллер
«Испытатели счастья»
Начнем с главного: счастье есть. Нет, лучше так: СЧАСТЬЕ ЕСТЬ! Потому что это как раз тот случай, когда чем чаще говоришь «халва», тем ощутимее вожделенные углеводы ударяют по вкусовым рецепторам.
Говорят, Интернет последнее время просто завален научными исследованиями проблемы человеческого счастья. Я не знаю, поддаются ли такие вещи учету и алгоритмизации. Знаю только, что в случае атаки энтузиаста с планшеткой, шариковой ручкой и социологическим опросом на тему «Счастливый ли вы человек?» правильный ответ – «Да». Потому как «нет» никто не примет за заявку на срочную психологическую или материальную помощь, а ответ положительный хотя бы чуть-чуть увеличит общемировое позитивное поле. Кроме того, уличный соцопрос – это еще не повод для судорожного копания в недрах своей психики и подсчетов, чего же больше в этой жизни: счастья или несчастья.
Количественный подход вообще может привести к выводу формальному и тяжеловесному, как силикатный кирпич. Например, старик Мишель де Монтень, мудрец эпохи Возрождения, на полном серьезе утверждал, что «нельзя судить, счастлив ли кто-нибудь, пока он не умер». И подкреплял свою гипотезу историческими фактами: царь Крез всю жизнь считался счастливейшим из смертных, но только до тех пор, пока его не захватил в плен и не казнил Кир. Сам Кир, надо полагать, счастливее после этого не стал, а вот Крезу имидж счастливчика испоганил на веки вечные. Логика понятна: мудрый Монтень полагал за счастье оставить после себя благообразный труп без следов насильственной смерти.
Вот еще один образец количественного подхода:
О, если б каждый день иметь краюху хлеба,
Над головою кров и скромный угол, где бы
Ничьим владыкою, ничьим рабом не быть,
Тогда благословить за счастье можно б Небо.
Это – Омар Хайям, который математикой увлекался, между прочим. Но его философия опять же не для массового использования. Если каждый примет ее за жизненную основу, кто же станет пахать землю и биться за урожай? Детей, допустим, рожать меньше не станут, может, даже наоборот на первых порах, но вот забота о потомстве в заданную программу никак не вписывается. Так что этот вариант могут себе позволить разве что поэты, философы и ученые в странах со щадящим климатом в XI веке.
И Хайям, и Монтень обретаются где-то у основания пирамиды потребностей Маслоу: пища, кров, безопасность. Кое-кто из древних поднимался и выше, до потребностей духовных, но штурм текстов Лао Цзы и Секста Эмпирика лучше оставить для самостоятельной работы.
Счастье имеет формы орнитологические (Меттерлинк с его неуловимым чудом в голубых перьях), фармацевтические (серотонин, который получается из магния и калия, бананы в шоколаде и «япповские» таблетки поливитаминного счастья), географические (Страна Обетованная, или, например, отдельно взятый Крым: «там хорошо, там яблоки»), антропоморфные (умильно-интимное восклицание: «Счастье мое!»). Счастье, это когда – ты (родился, научился, сумел и убежал и т.д.), и когда – тебя (любят, понимают, ценят и уважают и т.п.). Определений и носителей счастья столько, что можно подумать, будто оно так густо распылено в пространстве и времени, что жаловаться грех – бери и потребляй.
Все равно, догматические рецепты счастья – это как длинная-предлинная спиральная шкурка от апельсина, съеденного без твоего участия. Вроде свежо, интересно и красиво, надо ж было так исхитриться… А полученное изделие все равно – мусор.
Попробуем идти от противного. Рабочая гипотеза: со счастьем несовместимы две вещи: искать источник счастья вне себя и все время думать только о себе. По-моему, выглядит достаточно умно, чтобы пуститься в пояснения на примерах.
Есть у меня две знакомых тетеньки. Одной – чуть больше двадцати лет, другой чуть меньше пятидесяти.
Для первой счастье в том, чтобы себя отдать. Себя, свое тепло, ласку, умение готовить и готовность рожать детей. Не любому человеку вне зависимости от пола и возраста, разумеется, и не более чем в одни руки. В итоге каждые встречные штаны воспринимаются как потенциальный повелитель и глава семьи. Штаны, как правило, пугаются отношений такой амплитуды, но это уже другая история. А наша героиня, девушка умная и талантливая, мечтает полностью раствориться в особи мужского пола. Как таблетка шипучего аспирина в воде, оргазмируя пузырьками углеводорода. На дворе эпоха победившего индивидуализма, к слову. Ситуацию «он ушел, и мир лежит в руинах» не рассматриваем – там все ясно и грустно. А вот если он остался навсегда? Стакан наполовину полон – взвеси, у которой, как известно, не случается осадка. Счастливая женщина занимается разделкой мамонтов, дрессировкой детишек и поддержанием постоянной температуры супружеского ложа. Что дальше?
Тетенька, которой чуть меньше пятидесяти, видит квинтэссенцию счастья в регулярных походах на барахолку, где можно «купить себе вещь». Слово «вещь» в ее исполнении приобретает какое-то сакральное звучание. Даже мурашки по коже. Эксцентричное создание на время получает ощущение центра и смысла жизни, совершая акт покупки. А муж – не повелитель и не глава, он просто должен много зарабатывать. Если не может, пусть молча стирает белье и не возмущается, тряпка. (Нормальный мужик в такой ситуации из «тряпки» потихоньку превращается в наждачную бумажку: не разгоняйся, милая, а то до холодильника одни уши доедут. Но это – другая история.) На самом деле, муж, который «недостаточно зарабатывает» – это не барьер на пути к безоблачному счастью, а предохранитель. Без всяких сдержек и противовесов наша героиня превратится в кадавра из романа Стругацких и «загребет все материальные ценности, до которых сможет дотянуться, а потом свернет пространство, закуклится и остановит время». И дальше ничего не будет.
Наверное, обе тетеньки подвержены аддикциям, которые можно и нужно лечить. Впрочем, даже личность с акцентуированной психикой может испытывать неподдельное счастье от своей идеи фикс, так что я не подменяю понятия. И не имею права утверждать, что они счастливы или несчастны, но в рамках рабочей гипотезы – нет.
…Большинство текстов о счастье мне лично напоминает исследовательские работы о том, какого цвета море, написанные слепыми. Потому что тот, кто видел море не однажды, не скажет наверняка, голубое оно или зеленое, или вообще – черное. (Добьем метафору: какое-то конкретное море может быть и Красным – просто потому что оно так называется).
Так вот. Практические испытания жизни вполне убедительно показывают, что один из вариантов счастья – это такая болтанка, как в сильный шторм: от благостной эйфории, до состояния, близкого к отчаянию. Счастье – это делать что должно, и будь что будет, но при этом за тобой остается воля в любой момент развернуть оглобли и покинуть телегу в неизвестном направлении. Если планы выходят из-под контроля и ты начинаешь зависеть от своего расписания, а не наоборот, счастье – это послать к черту свое расписание. И пойти пешком по неизвестному маршруту в гости к старому другу, думая про себя разные хорошие мысли.
Замечено, что «счастье» оказалось в ряду таких слов, как «любовь», «смерть», «добро» и «зло», истершихся от активного употребления настолько, что серьезные люди на них уже не реагируют. Серьезные люди вообще не любят абстракций и патетики.
А я все равно испытываю ощутимый прилив счастья всякий раз, когда вижу свое имя в конце своего же текста – абстрактного и патетического. Засим прошу считать апельсин очищенным. 
Венера Галеева
|
