|
|
|
№ 17(3641), 13 июня 2003 года
|
 |
|
память
|
|
|
«Обнажая суть событий…»
Год назад, 12 июня 2002 года, после многих лет тяжелой болезни умер Кирилл Константинович Богута, выпускник нашего университета, сотрудник кафедры зоологии беспозвоночных и одноименной лаборатории БиНИИ СПбГУ. Судьба отпустила Кириллу, моему другу и старшему коллеге, менее 62 лет, из которых почти 40 были связаны с университетом.
Путь Киры (Константиныча), как звали его близкие друзья, в науку не был быстрым и простым, но явился результатом осознанного желания заниматься биологией. Оно пришло не сразу: после окончания школы он поступил в ЛИАП, но проучившись там год, понял, что техника не его стихия. Конец 50-х годов, пора физиков-лириков, романтиков, время обозначившейся вдруг возможности свободы было почвой, на которой выросло замечательное поколение, к которому принадлежал и Кирилл. Он несколько сезонов работал с геологами в Сибири, был не чужд литературной среды (бывал в компаниях с Бродским, братьями Стругацкими, Довлатовым), но стремился в биологию и на третий год (1963) поступил в Ленинградский университет на биофак.
|
 |
Кирилл Константинович Богута. Петергоф, 1982.
|
|
Он был яркой личностью, но “близкого действия” – лишь в своей среде он чувствовал себя уверенно, и только дружески с Кириллом общавшиеся могли оценить глубину (и противоречивость!) его личности. Он существовал сам по себе, хотя и легко сходился с людьми. Этому несомненно способствовали его обаяние и облик: крепкая, ладная фигура, интересное лицо, чуть враскачку, “морская” походка. Острый аналитический ум в сочетании с романтизмом, надежностью и вкусом, выражавшимся в литературных и научных суждениях и любви к ясной и правильной речи, привлекали окружающих.
Богута всегда интересовал женщин. Этот интерес был взаимным – Кира влюблялся – по-настоящему, безоглядно, хотя часто не очень надолго. Все его близкие женщины, думается, вспоминают его добрым словом, хотя именно близким было с ним, как это часто бывает, труднее всего. Эмоциональная открытость и чуткость-ранимость (иногда в жизни прикрываемая напускным равнодушием или даже грубостью) выплескивались в стихах и картинах. И то и другое Кирилл писал по наитию. Художественные его запросы были глубоки, хотя формальными (начетническими) знаниями Константиныч себя не обременил.
При этом он был действительно серьезным зоологом-морфологом, учеником академика А.В.Иванова. Основной областью научных интересов Кирилла была пластичность нервной системы у низших многоклеточных (начало болезни помешало ему защитить уже готовую докторскую диссертацию). Умел и с удовольствием работал “в поле”: на морской станции Зоологического института, а позже на биологической станции ЛГУ. Преподавать Кирилл не любил, но, как мне кажется, его лекции и практические занятия запоминались студентам. Это было не сообщение “фактологии”, а разговор – зачем, почему и как изучать ту или иную проблему. Это были уроки “думанья”, а не “говорения”.
Экспедиции на Север и Дальний Восток, всегда полные общения за дружеским столом или у костра, часто с серьезной выпивкой, что порождало ряд мелких приключений, были большой эмоциональной частью жизни моего друга. Из этого же разряда были и занятия байдарочным спортом. Характер этого человека был прихотливой смесью мужественной надежности, гордыни, эгоизма, нежности, застенчивости и… слабости. Болезнь показала, что Кира не был готов к борьбе, даже (и прежде всего) за себя.
Задолго до ухода по болезни из университета в разговорах Кира не раз просил меня: “Начни воспоминания обо мне с фразы – фигуры он был атлетической…” До болезни это было действительно так. Фигуры он был атлетической, душа его была ранима и до конца, как любая душа, не раскрылась. Судьба, наградившая моего друга многими талантами, не позволила ему в полной мере ими распорядиться. Время, которое казалось вечным, удивительно быстро иссякло: не договорили, не додружили, не долюбили… Многое осталось только в памяти, что-то – в написанных Кириллом стихах – эта память с нами, знавшими и любившими его.
С.И.Фокин
|
Давайте выпьем за печаль,
За терпкий вкус потерь,
КОНЕЦ – начало всех начал
И завтра, и теперь.
Любви, ума и красоты
Останется ли след? –
В глазницах Вечности пустых
Прочти простой ответ.
Давайте пить за то, что жив
Проклятый Моби Дик,
Что остров правды в море лжи
Угрюм и невелик.
За ярость солнечных лучей
В чудовищных мирах,
За этот странный смысл вещей,
Что обратятся в прах…
Ведь только в сутолоке зла
Ты примешь как судьбу
Прохладную ладонь добра
На воспаленном лбу.
В Тюмень – не в темень. Дай вам Бог!
Что Петербург? – Дожди и камень,
Но да не станет каждый вздох
Сибирью или Соловками!……
Он здесь, безудержный арап!
За пуншем новый день встречает.
Мороз. Туман. И конский всхрап.
И солнце шпилями играет…
И здесь, не веря, плача, злясь,
Он тяжкой пулей брошен оземь
И снег, теплее и дымясь,
Расцвел, как Болдинская осень.
Он жив, он к выстрелу готов.
Цел мозг, и сердца не задели,
Но, как в предчувствии стихов,
Виски уже похолодели.
И он, невнятно матерясь,
Наводит дуло пистолета.
Наталья, слухи, сплетни, грязь –
Все чушь. Он дрался за ПОЭТА…
Закружит ли Сибирский тракт
Иконой в смутном свете свечки?
Пусть неотчетливо, но факт:
НАМ НЕ УЙТИ ОТ ЧЕРНОЙ РЕЧКИ.
…………………………………
Уже не повторить весны.
Вдали зима. И осень – скоро…
Мы навсегда осенены
Крылом Казанского собора.
|
***
Границей суши и воды
Бредешь, глядясь в гранит,
Но не прочтешь ее следы
В кроссворде серых плит.
Пролет Литейного моста
Простелен сквозняком.
Пойми – твоя душа пуста,
Не думай ни о ком.
Не верь, не верь, не верь Неве
Ее волна темна.
Гляди, шевелится как зверь
Глухая глубина.
А там, за цепью серых льдин
На правом берегу,
Угрюмо смотрит равелин
В декабрьскую пургу…
К весне зазолотится шпиль,
Проткнувший небосвод.
И радугу развесит пыль
Хрустальных невских вод!
Мне помнится: во сне я горько плакал –
Я потерялся много лет назад,
Стелил листву моим усталым лапам
Задумчивый осенний листопад.
Детенышем в глухой и дикой чаще
Скитаясь дни и ночи напролет,
Бездомный, косолапый и дрожащий
Я думал, что она меня найдет.
Чужих следов затягивались петли,
Туман косматый тихо подползал,
И в нем горели, точно искры в пепле,
Других зверей холодные глаза.
Кругом стволы чернели как проклятья,
И я не мог поверить и понять:
Еловых лап не развести объятья,
На шкуре мха сосков не отыскать.
Кусты и сучья обдирали спину,
Секли глаза холодные дожди,
Я бормотал на языке зверином:
Найди меня, найди меня, найди…
Сон миновал. И годы миновали.
И горько сознавать, что сны не лгут:
Меня, конечно, где-то потеряли,
Меня, наверно, больше не найдут.
***
Жизнь была бы глупой шуткой,
Если б не было так больно.
Для души живой и чуткой
Невозможен путь окольный.
Только Боль сближает с Богом,
Обнажая суть событий.
И судьбу с ее итогом –
За страданья – не кляните.
|
 
|
