|
|
|
№ 1 (3722), 23 января 2006 года
|
 |
|
к 100-летию со дня рождения Г.А.Бялого
|
|
|
Благодарность
за недосказанное
Продолжение. Начало в № 28-29 за 2005 г.
«Да, я тебя понимаю»
Доброта, тактичность, неугасающая сердечность позволили Бялому сойтись с замечательными людьми самого разного характера. Сдержанный и немногословный Пропп отмечает в своем дневнике, что, о радость! пришли к нему в гости Бялые — все лучшее на стол. Эйхенбаум отличался резкостью суждений и некоторой холодностью. Но именно он нашел в Григории Абрамовиче друга и теплого собеседника, когда оба профессора были вывезены из блокадного Ленинграда в Саратов. Борис Михайлович потерял своего любимого сына, внучку, погибла его завершенная рукопись книги. И в беседах со своим младшим коллегой Эйхенбаум получал то, от чего оттаивало его сердце.
Но, конечно же, особенно заметными были дружеский спор и веселое соперничество двух Г.А. — Григория Абрамовича Бялого и Григория Александровича Гуковского. Гуковский был на три года старше Бялого и выдвинулся в филологическом мире раньше: он был первым из тех молодых профессоров, в трудах которых старая филологическая гвардия услышала новое слово. Веселый, остроумный, гремящий полемическими выпадами, импровизирующий в аудитории, выбрасывающий фонтан блестящих идей в книгах — таков был Гуковский. Его лекции демонстрировали верность ломоносовскому началу: «Восторг внезапный ум пленил». Бялый же вел задушевную беседу и при этом своей «тихостью» собирал не меньшую публику. Шутливо соревнуясь, они высоко ценили друг друга. На одном из юбилеев Гуковского Бялый, перефразировав Лермонтова, так воздал хвалу Григорию Александровичу:
«Я думал — странный человек,
Чего он хочет? Небо ясно,
Под небом места много всем,
Но он упорно и прекрасно…
Читает лекции. Зачем?»
|
 |
Г.А.Бялый. 1955 г. |
|
Гуковский настолько высоко ставил талант и профессионализм Бялого, что готов был даже уступить ему свой курс: историю русской литературы начала XIX века. А Гуковский никогда не отдавал свои курсы в плохие руки. Григорий Абрамович рассказывал мне, как по возвращении из Саратова в Ленинград Гуковский сказал ему, что устал говорить о пушкинском времени, что хочет перейти к следующим десятилетиям и просит его, Бялого, взять этот курс на себя, хотя бы сейчас. Бялый удивился и ответил, что не очень знаком с материалом. На что Гуковский заявил: «Это вы-то не знакомы? Вы все знаете. Возьмите мою книжку «Пушкин и русские романтики» — и вперед!» Я заинтересовался: «И как же, вы прочли курс?» — Григорий Абрамович сказал «да» и объяснил: «Филолог должен делать любое дело. Как-то давно мне эту мысль высказал Павел Наумович Берков. Я в ответ: «Так вы, например, можете прочесть курс медицинской статистики?» — «Ну нет, медицинской — едва ли. А вот курс статистики могу»». (Кстати, в конце 1940-х годов Бялому грозило увольнение из университета по делу космополитов. Крупнейший пушкинист и инженер по образованию, Борис Викторович Томашевский сказал Григорию Абрамовичу, что сам пойдет читать в технический вуз математику и возьмет его с собой, чуть-чуть его подучит и отправит к студентам.)
До сих пор почти не опубликованы тексты Г.А.Бялого, имеющие личный характер. Поэтому особую ценность представляет магнитофонная запись выступления Григория Абрамовича в 1982 году на юбилее Георгия Пантелеймоновича Макогоненко. Один фрагмент этой речи очень ярко описывает и научную атмосферу 1940-х годов, и взаимоотношения Бялого и его коллег:
«Однажды Григорий Александрович Гуковский начал говорить о том, что в нашей науке царит рутина, что ученые звания, докторские диссертации — вот критерий оценки ученого. «Все это неправильно. И степени нужно давать молодым людям, если они этого заслуживают, и место соответствующее они должны занимать в науке. Вот, например, я считаю позором для нашей науки, что Макогоненко не доктор». Я удивленно спросил: «Прости, пожалуйста, а кто это— Макогоненко?». Он мне ответил: «Это мой аспирант». Я опять-таки с удивлением спросил: «Но почему же твой аспирант должен стать доктором наук?». Он: «Ну вот, видишь, значит, ты тоже из тех же рутинеров, о которых я только что говорил, если ты Макогоненко не знаешь. Вот ты с ним познакомишься, ты увидишь. Тогда, может быть, ты поймешь!». И когда я потом, спустя некоторое время, познакомился с Георгием Пантелеймоновичем, я сказал Григорию Александровичу, что «да, я тебя понимаю». «Ну, вот видишь. Сразу видно, что ты настоящий филолог!» Таким образом, я получил комплимент от Григория Александровича за то, что признал его ученика — тогда еще только аспиранта.
И будущее показало, что Григорий Александрович не ошибся, что его ученик действительно пошел в науку быстрыми шагами и скоро занял в науке то место, которое ему принадлежало по праву, и стал известен уже многим и многим читателям русских литературоведческих трудов. Потом он стал заведующим кафедрой. И это было тоже нелегкое дело, потому что нашей кафедрой, опять-таки на моей памяти, заведовали Григорий Александрович Гуковский, Сергей Дмитриевич Балухатый, Борис Михайлович Эйхенбаум, Николай Иванович Мордовченко, Игорь Петрович Ерёмин, Владимир Яковлевич Пропп. И вот Георгий Пантелеймонович, заняв этот пост, оказался достоин своих славных предшественников, чьи традиции он не только продолжает, но и приумножает.
Когда-то Григорий Александрович Гуковский, вернувшись из Саратова, стал вторично заведовать кафедрой — после Николая Ивановича Мордовченко и Бориса Михайловича Эйхенбаума. Открывая первое заседание, он сказал, что очень смущен, потому что принимает сейчас кафедру и... продолжил цитатой из «Бориса Годунова»:
Наследую могущим Иоаннам —
Наследую и ангелу-царю!
Когда Георгий Пантелеймонович принял кафедру, он тоже мог бы это сказать. Стоя во главе кафедры, он сделал чрезвычайно много за те 15 лет, которые он кафедрой с блеском управляет...»
До самой своей кончины Григорий Абрамович был дружен с Лидией Михайловной Лотман: они обменивались своими публикациями, обсуждали их. Лидия Михайловна оставила замечательные воспоминания о Григории Абрамовиче, в которых он мыслит, улыбается и грустит, «такой живой и настоящий».
Однажды, в конце 1970-х годов, я спросил своего учителя, Георгия Пантелеймоновича Макогоненко, каков был Эйхенбаум: похож на Бялого? «Ну что вы,— ответил Георгий Пантелеймонович.— Борис Михайлович был остер, как клинок, и от него веяло холодком. А Григорий Абрамович — ангел». Я даже не сразу понял услышанное. Обычно мы используем фразеологизм «по сравнению с ним ангел», сопоставляя и оттеняя характеры людей. В словах же Макогоненко этот оттенок относительности как бы пропадал.
Достоинство и стыд
Погром «космополитов» в 1949 году не мог обойти Григория Абрамовича — еврея, блестящего лектора, отягощенного порочным родством (его брат Илья был репрессирован в 1938 году). К текстам Бялого было очень трудно придраться. Его интерес относился к литературе той эпохи, когда наша словесность скорее учила западную, чем училась у нее — Толстой, Чехов! С этими именами трудно связать «преклонение» перед Западом. Бялый в редчайших случаях упоминал европейских авторов в работах о русских писателях. Цитировал научные труды он также очень сдержанно. Повод нашли смехотворный: Бялый-де слишком увлечен дореволюционной русской литературой, противопоставляя тем самым ее литературе советского времени и косвенно принижая детище социалистического реализма.
Л.М.Лотман пишет: «В тяжелые месяцы антикосмополитической кампании для меня твердая, полная достоинства позиция Г.А.Бялого была образцом и примером» (К 90-летию. С. 180). На критику в свой адрес Григорий Абрамович не отвечал и в кругу близких людей со смущенной улыбкой говорил: «Неужели нужно доказывать, что я люблю Россию? Ведь это стыдно». Он не произнес ни одного слова осуждения в адрес своих коллег, ставших жертвами преследования, — а ведь только так можно было надеяться на спасение. Если использовать символику Генриха Белля, то можно сказать: приняв «причастие агнца», Бялый ни за что не соглашался склониться перед «причастием буйвола».
«Гражданина Бялого» вызвали в Большой дом — в это каменное гнездо КГБ на Литейном. И потребовали, чтобы он изобличил своего коллегу, сочинившего сионистскую листовку – да еще в стихах. И там есть такие строки:
«Кто сей народ? И что их сила,
И кто их вождь и отчего
Сердца их дерзость воспалила,
И их надежда на кого?»
|
 |
Г.А.Бялый в кругу семьи. 1976 г. |
|
Григорий Абрамович проявил эрудицию и хладнокровно заявил, что автор этой «сионистской листовки» — Пушкин, написавший в 1835 году стихотворение «Когда владыка ассирийский // Народы казнию казнил». Изумленный следователь тут же отпустил многумного филолога. И, видимо, вчитавшись в текст, понял, что это обоюдоострый меч, который может срубить голову и ему, дознавателю. Ибо сей «владыка ассирийский» был библейский Олоферн, какового обезглавила Юдифь. Обвинить современного поэта в гнусных намеках на «вождя» еще дозволялось. Но выискивать пророчества столетней давности, да еще идущие от Пушкина – это было уж слишком. Уже в те времена ходил такой анекдот. Комендант Кремля приводит к Сталину какого-то пьянчужку, заявив, что тот кричал на Красной площади: «Позор усатому диктатору!» — «Кого вы имели в виду?» — спросил генсек. «Ну, конечно же, Гитлера. Сколько он убил наших людей! Сколько сжег сел…» «Все понятно, — прервал его Сталин. – А вы кого имели в виду, товарищ комендант?»… В общем, следователь просто закрыл это «филологическое» дело и выпустил арестованного на свободу.
Мне Григорий Абрамович рассказывал, что «разоблачал» его Федор Абрамов и – Бялый всегда находил возможность смягчать суровые воспоминания – «разоблачал как-то вежливо, интеллигентно». А интеллигентность он всегда ценил. Примерно в 1968 году меня в коридоре остановил заведующий кафедрой античной литературы Аристид Иванович Доватур. В своей привычной возбужденно-иронической и очень доброй манере он стал изливать мне свое изумление: «Ваш Бялый-то каков! У нас на кафедре учится один из его родственников, и весьма умеренно. Я подхожу к Григорию Абрамовичу и говорю: «Ведь это же интеллигентный бездельник. Что может быть хуже?» Бялый чуть подумал и произнес: «Что может быть хуже? – Неинтеллигентный бездельник!»»
«Квота на милосердие»
Сейчас об «интеллигентном» разоблачении можно говорить, «слезы с улыбкою мешая, как апрель». А в том апреле 1949 года было страшно, жутко.
Ученик Григория Абрамовича (ныне профессор, доктор филологии) Борис Федорович Егоров посвятил его в свои решительные планы: выступить с протестной речью на заседании, где готовилась расправа над Гуковским, Эйхенбаумом, Жирмунским и Азадовским. Бялый, придя в сильное волнение, сказал: «Вы можете решать свою собственную судьбу, но в данном случае вы примешиваете к ней и мою; на факультете знают, что вы мой ученик, недруги будут очень рады разнести слух, что я вас подбил на выступление»… Борис Федорович отказался от задуманного, а потом, через несколько лет понял, что учитель спас ему жизнь.
Жизнь же Бялого висела на волоске. Как вспоминает А.Я.Альтшуллер, однажды он заговорил с Бялым о докторской степени. «Григорий Абрамович считал, что через это надо пройти, потому что у нас с почтением относятся ко всякого рода титулам и званиям и неизвестно, когда это может пригодиться. «Кому-то степень помогла получить работу, кому-то прибавила зарплату, а мне она, возможно, спасла жизнь… Когда шло государственное преследование ученых-«космополитов», были составлены списки на арест. Я попал туда…Но существовало такое правило: арест докторов наук и профессоров должен быть санкционирован отделом науки ЦК КПСС. Там работал в то время Д.Д.Обломиевский, известный филолог, специалист по французской литературе. Он, наверно, имел право на какую-то «квоту на помилование» и почему-то вычеркнул мою фамилию».( К 90-летию.С. 197)
Но сохраняя веру в доброе и надежду, Григорий Абрамович отнюдь не являлся наивным идеалистом. Чего стоит одна его филологическая реплика! Б.Ф.Егоров вспоминает, что как-то на скучном ученом совете коллеги Бялого заговорили о том, почему так странно стали использовать управление к слову «характеристика»: не беспредложный родительный падеж (кого?), а винительный с предлогом (НА кого?). Может быть, это калька с французского? Бялый не удержался: «Какое там с французского! Это русская калька: «донос на» – отсюда и «характеристика на»».
В те времена филологи должны были читать не только художественную литературу, но и передовицы газет – и читать внимательно, профессионально. Ученик Бялого Б.В.Аверин вспоминает, как учитель рассказал ему о ценности нескАзанного:
«В начале 1955 года просматриваю я газету «Правда». Передовая статья называется «Новый год в сети партийно-политического просвещения». И вдруг читаю такое, что буквально не могу поверить глазам… как обухом по голове. Бегу к телефону, Звоню Борису Михайловичу Эйхенбауму: «Борис Михайлович, вы читали?!»
— Григорий Абрамович! Что же там было написано?
— Так прямо и сказано: «Необходимо углубленно изучать классиков марксизма-ленинизма – Маркса, Энгельса, Ленина.
— Ну и что?
— Так ведь Сталина не назвали!» ( К 90-летию.С.212)
Когда разжались политические тиски, поредевшая старая гвардия уже уходила. В 1950-е годы умирают Томашевский, Эйхенбаум, Азадовский. В 1962 году скончался уже сверстник Бялого Еремин. В 1960-е годы свертывается педагогическая деятельность Жирмунского и Проппа. И Бялый оказывается одним из немногих воспитанников «серебряного века», кто «наследует могущим Иоаннам».
Григорий Абрамович был дружен с замечательным артистом Александром Федоровичем Борисовым – тоже добрым, мягким и интеллигентным человеком. Борисов великолепно исполнял в Пушкинском театре роль царя Федора Иоанновича в одноименной трагедии А.К.Толстого. Будь Бялый актером, он по своей «фактуре» с успехом бы мог воплотить на сцене образ этого «ангела-царя». Но местом творчества Бялого была кафедра. 
М.В.Иванов
(Продолжение следует)
|
