|
|
|
№ 24 (3747), 30 декабря 2006 года
|
 |
|
культура
|
|
|
Игорь Лифанов:
«Лучше быть добрым и смешным,
чем корчить из себя звЯзду»
Десять лет человек работал в БДТ, и никто из широкой публики не знал о его существовании. Потом первый, второй, десятый сериал – и жизнь артиста превратилась в рождественскую сказку. Днем, отряхивая снег, он может подниматься в атаку с криком «За Родину, За Сталина!», а вечером, если в съемках прореха – махнуть на Гоа…
Никто не видел всех ролей Лифанова во всех сериалах. Но образ сложился. «Чисто конкретный», немногословный мужик, вылитый из бетона. Он кочует из сериала в сериал, меняя спецназовский бронежилет на малиновый пиджак или егерские нашивки. Он востребован, потому что где бы он ни находился – в бандитской бригаде или в спецгруппе ГРУ, – он может навести порядок.
– Игорь, все меньше иронии в твоих бетонных изваяниях, что происходит?
– Это не ко мне. Я всеядный. Хочешь, буду нежный, хочешь, буду злой бандит. Но режиссеры – странные люди. Кто-то увидел, какой вышел из меня спецназовец: «Ага, – говорит ассистенту, – зови, давай, пусть будет». Ирония, нежность, подтекст ему не нужны, он их не берет. А я же артист, мне интересно на площадке. Я прихожу и вижу, что нужен. На меня выставляют и свет, и камеру, и оператор кивает – «левее, правее», я в этом варюсь, это все мое, как тело. Я же не могу сидеть и думать о карьере: «Этот, типа, фильм не выгоден, он мой имидж подпортит. Или, наоборот, – в прошлый раз я был негодяем, теперь хорошо бы «прозвучать в положительным ключе». Плевал я на такие стратегии. Я не собираюсь сидеть и ждать. Снимусь и там, и там.
– Где?
– Ну, сейчас из Керчи приехал. На Ялтинской киностудии снимаем полный метр. Называется «Полное дыхание». Играю обычного мужика, рыбака, точнее браконьера из прибрежного поселка. Крепкий здоровый дядька, вроде меня подвижный, тертый и нравственно незамутненный, ходит на своей лодочке через Керченский пролив, чтобы помочь девочке, которую увидел, поматросил и бросил московский разбитной гуляка. Продюсеры разрешили снимать помедленнее, без сериальной нервотрепки, и мы делаем все обстоятельно и качественно.
– Редкий случай?
– Да, в кино теперь принято быть жесткими, переступать через людей, иначе ничего не сделаешь. Продюсер не достанет деньги, если не будет гонять съемочную группу, режиссер не получит смету, если будет брать своих любимых людей, а не звезд, а артисту остается выбирать – будет он участвовать в том, что ему противно, или нет.
– Ты почему согласился?
– Понравился сценарий. Москвичи, он и она, парочка, ездят по Крыму, отдыхают в тех местах, где парень когда-то бывал. Останавливаются в деревушке под Керчью. И он встречает другую девочку, деревенскую, вторгается в особое, другое, не столичное течение жизни и разрушает его. Взрывает. Потому что с любовью не шутят.
– Морализируешь?
– Нет, сам я очень не люблю тех, кто учит жить только потому, что у него печень не выдерживает. Я таких презираю, но пожив, считаю тоже, что нельзя целоваться без любви. Это понять – кайф. Огромное, как оказалось, наслаждение. И съемки приятные, природа, море. У меня, видно, такое лицо или характер – я притягиваю людей: монтировщиков, водителей. Хорошо, кстати, к ним всегда отношусь, здороваюсь за руку. Но как только отойду в сторонку подумать или просто посидеть, обязательно кто-нибудь подойдет и расскажет историю своей жизни.
– А ты в ответ?
– Ну, все мои истории не для печати. Они всегда с привкусом пошлости, с матом или на сексуальную тему. Потому что все остальное людей уже не смешит.
– А сериалы людей смешат, забавляют?
– Наверное, иначе их не снимали бы в таких количествах. Мне очень моя роль нравится в сериале «Последний бой майора Пугачева» – по НТВ показывали. Сталинские лагеря, все такое. Я все свои роли в сериалах люблю. Они все мои дети.
– Не делишь их на «талантливых» и «бездарных»?
– Нет. Если приглядеться – у меня абсолютных отморозков нет. А если и были, то в каждом из них я искал добро. Про пацана того, из «Четырнадцати цветов радуги» – по пьянке что-то там стащившего, режиссер Светозаров сразу сказал: «Не дай Бог будешь Джеймса Бонда изображать!» Он зек, маленький, смешной человек. Украл кошелек, отсидел, вышел, подрался, стал рецидивистом. Пошел за три моря счастья искать и погиб – смертью храбрых. Слава Богу, сейчас, вместе со всем этим временем чумовым, беспредельным, которое тянулось от начала перестройки, постепенно заканчивается и романтика бандитизма. Но, тем не менее, никто и никому сейчас точно не скажет, где заканчивается криминал и начинается общество всеобщего благоденствия. Вот светозаровский же «Барон»– герой стопроцентный, но загнанный историей – советской, досоветской, постсоветской – в угол. Нельзя загонять. Надо понимать, что человек либо прогибается и ложится на пол, либо поднимается и идет вперед. Но становится при этом зол и опасен.
– Ты в театре расслабляешься, тебе в театре легче? Скажем, в спектакле «Я должен убрать президента»?
– Во всяком случае, не надо ждать свою реплику два часа. Но этот спектакль – приятный, веселый, он по мотивам фильма «Зануда». Наемный убийца готовится совершить покушение на президента французской республики. Снимает номер, в котором уже сидит неудачливый коммивояжер, жалкий тип, ждущий свидания с убежавшей от него женой. Зануду играет Сергей Барковский. Он – тонкий и ранимый, а мой Гомес – закрытый и грубый. Для одного важна работа, для другого – любовь. У одного на кону – вопрос жизни. У другого – чести. Плюс и минус сходятся, завязываются человеческие отношения, сентиментальные и трогательные. А про что еще играть? Любовь, одиночество и – смерть. Любовь как единственная возможность выйти из одиночества. И смерть – как одиночество, возведенное в степень бесконечности. Одиночество – вообще единственная тема.
– В сериалах сам ищешь зерна роли, или помогает кто?
– Чаще сам. Очки одел на меня Светозаров в «Бароне», и случилась роль. Сними с моего Павла очки, и он – голый. Ты обращал внимание, что заикающиеся люди никогда не врут? А толстые не бывают злыми. А маленькие не бывают тихими. Они всегда живчики. Наполеончики. Я все могу сыграть.
– Деньги в кино давно уже крутятся очень приличные, поэтому нетрудно предположить, что все эти денежные взаимоотношения строятся на той же основе, что и бизнес у нас. Могут артиста кинуть? Тебя кидали?
– Нет, но я человек, пардон, известный. Я люблю так: пришел, сыграл и получил. А для особенно хитрож…пых продюсеров есть у меня свои методы. Как только начинаются какие-то проблемы, говорю: «Если будете выпендриваться, пойду в любую поселковую поликлинику и возьму за 20 рублей справку, поддельную, конечно, что у меня, культурно говоря, диарея. 4 дня не буду приходить на площадку, или неделю. И ваше кино тупо встанет, и вы потеряете гораздо больше, чем не хотите выплатить мне. Это вам не Голливуд». Они, конечно, соглашаются, но поскольку законы либо не прописаны, либо не действуют, большинство артистов действительно беззащитны. Особенно те, которых никто не знает. Они могут просто получить поджопник. Вот сейчас должны мне практически все каналы энные суммы. Ну и куда я с их расписками? В суд? Это смешно.
– Но ты не бедствуешь?
– Да нет, все, что надо для жизни, есть. Дочке хочу образование дать хорошее. Она рисовать стала неплохо. Художник – профессия, конечно, неприбыльная, но Бог с нею, с прибылью. Главное, чтобы человек мог запереться и все, что надо, нарисовать.
– Судьба героев проецируется на твою судьбу? Они формируют новые черты характера?
– Да, наверное. Конечно. Мама так и сказала: «Нельзя никуда заигрываться». Бывает, персонаж мой с ледяными глазками, нехорошо так смотрит и шутит с наглым и опасным оскалом – и я туда же. Пошутишь так однажды – глядь, и дочку напугаешь. Это настораживает. Хотя, по идее, все мои злодеи должны формировать чувство полного отторжения зла. С ними, конечно, аккуратнее надо. Они как дети. Дети ведь тоже нас учат.
– А заданность амплуа не угнетает? Что-то необычное хотелось бы сыграть?
– Голубого, что ли?
– А можешь?
– Конечно, очень хотел бы. Это была бы бомба. Но не анекдотичного, не из наших анекдотов. А как у Альмадовера. Без поцелуев, конечно, всяких, но в платье. Вот есть человек, он любит так. И он страдает. Почему нет?
– Дочку чему учишь, к чему готовишь?
– Всему понемножку. Ей двенадцать лет, если захочет узнать что-нибудь о сексе, я ей скажу, что секс – это великая и прекрасная вещь. Это главная движущая сила жизни. Но я обязательно скажу, нельзя целоваться не любя. Мне ее очень жалко. Я смотрю на нее и знаю, будет день, и приведет она мальчика и скажет: «Хочу за него замуж». Или не мальчика, а старого дядьку – а я и не знаю, что ей посоветовать, чтобы прожить жизнь без ошибок. Молодой – бросит, старый помрет… Мы все – больные. Артисты, я имею в виду. Голова раскалывается оттого, что все надо замечать. И всякие нюансы превращать в истории. Они тебе помогают, конечно, делать роль. Но мешают жить. Вот что я напридумывал. Девочке 12 лет. Все у нее будет хорошо, если плюшками не будет увлекаться.
– Чего ты больше всего в себе боишься?
– Боюсь, могу покалечить. Не сдержаться и убить. Опасность в себе чувствую. Как говорится в восточных единоборствах – если можешь убежать, лучше убежать.
– Минуты усталости, минуты депрессии наступают иногда?
– Нет, когда пошла маза, когда драйв, ты не можешь уставать. Вот пришел друг и сказал: «А поехали на Гоа», и ты, даже если двое суток не спал, – должен соглашаться. Жизнь – короткая, до пенсии – рукой подать, там и отоспимся.
– А ты девочке своей желаешь большого богатства, богатой и роскошной жизни? Или так – достатка?
– Большое богатство или известность чрезмерная, они – наоборот – обедняют. Вот я не могу пойти в забегаловку какую-нибудь пообедать. Надо идти либо в хороший ресторан, либо есть дома. А ресторан – это, значит, целый поход получается: костюм, туфли, бриться. Богатство – это тяжело. Тем более что сама дочь его вряд ли добьется. Значит – мужик. А если он будет сильно богатый – она окажется как птичка в клетке. Которая будет делать маникюр своей собачке. И сходить с ума от безделья. Достаток – наверно, лучше всего. Она французский изучает, и я хочу, чтобы она стала европейской такой девчонкой. Изучала бы искусство где-нибудь во Франции. И я был бы спокоен.
– А почему бы тебе ее в Муху или в Петербургский университет не отдать на учение?
– Захочет – поступит. Деньги не проблема. Но если выбирать между платным образованием (а бесплатное у нас, вроде как, кончается) в родных пенатах или в Сорбонне, пусть лучше в Сорбонне. Расширяет кругозор.
– Ты тусовщик по натуре?
– Я тебя умоляю. Все эти наши звезды часто не знают, что над ними все ржут. Что они не звезды, а посмешища. Я думаю, лучше быть добрым и смешным, чем корчить из себя звязду. Не люблю тусоваться, люблю один. Или вдвоем. Сейчас приехал из Керчи, и меня колбасит – так, словно из деревни в большой город, в столицу приехал. Неуютно. Болезненно, как у Николь Кидман – из дома в машину, из машины в дом, — а если на улицу выйти... Умрет. От страха. Мне одному хорошо. Потому что обязательно нужно хоть иногда молчать. У меня мечта – уехать. Реально, куда-нибудь в лес. Но нельзя. Потому что всегда что-то может произойти.
– В общем, ты хозяин своей судьбы?
– Наверное, да. Но ведь десять лет я был в БДТ, и почти не снимался. И честно учился профессии и ждал звонка. И дождался.
– Когда почувствовал, что есть в твоей жизни фарт?
– Не в молодости. Но он есть, точно: все всегда срастается, чего хочу. Я знаю, что если пробка, и опаздываю на самолет – все равно улечу.
– Тебе нравится судьба свободного художника, охотника за ролями?
– Очень. Я на Украину иногда езжу в гости. Смотрю: да, ужасно, когда учительница торгует носками, а кандидат наук – салом. Но то, что они отказались от химер прежней жизни, ни на кого не надеются кроме себя – благо. Они от этого умнеют, у них появляется любовь к жизни, азарт. Мне так же, как им, в один прекрасный момент, был предоставлен выбор. Я мог сидеть в стационарном театре, ждать у моря погоды. Причитать, как Платонов из чеховской пьесы: «Почему я не Шопенгауэр?!» Мог бы плакать или бежать топиться в пруду. А я иду в антрепризу, к Светозарову, к Рахлину. И мне везет. Был шанс, – использовал его. Не знал английский, – пролетел с четырьмя иностранными ролями. Так мне и надо. Буду учить. Дочке дам образование, любое. С музыкой, спортом, со всеми делами, с нормальной подготовкой к жизни. Потому что – я точно знаю – есть процентов десять людей, жутко талантливых, которым не везет. Но все остальные достойны того, что имеют. Надо отходить от тупого снобизма: «Ах, типа, козлы, еще не знаете, кого потеряли». Надо лезть во все дыры, стремиться к победе и быть готовым к неудаче. Лет десять назад я дерганный был, растрачивал себя. Теперь стал как вода. Берешь, допустим, воду в кулак, а она просачивается сквозь пальцы. Надо просачиваться…
– Тебе хорошо жить в России?
– В России – самое лучшее место для жизни. Конечно, законы слабоваты, и все это граничит с вседозволенностью. Демократии, конечно, нет. Но у нас есть свобода. Я чувствую себя совершенно свободным. И еще Россия очень жизнеспособна. Вот скажи, разве начали бы мы, как в Новом Орлеане, убивать друг друга из-за консервов, если бы нас затопило? Нет, конечно, мы залезли бы на крышу, развели костры, спели бы народные песни, почувствовав единение и сплочение. Было бы торжественно и величаво, как во время войны.
– А страшно потерять успех и славу?
– Конечно. Сейчас у меня расписано все на полгода вперед, но всегда есть черта, за которой ты можешь оказаться никому не нужным. Надо бы вложиться в какую-нибудь мойку, что ли. Но пока подожду, так острее.
– Чему еще хотел бы научиться?
– Быть спокойным. Хотел бы сыграть, как когда-то в БДТ – классику. Где ты спокойно ходишь три часа с тростью и говоришь возвышенные фразы. Сыграть спокойную психологическую роль, без всех этих штампов, которые у меня есть. 
Беседу вел Игорь Евсеев
|
