|
|
|
№ 24 (3747), 30 декабря 2006 года
|
 |
|
наука
|
|
|
Литература в круге
Одно из интереснейших университетских начинаний последнего времени – круглые столы, посвященные современной русской литературе. Эта серия семинаров не вполне обычна для университета: участие в них принимают одновременно и профессионалы-филологи, и писатели.
Первый круглый стол прошёл 12 апреля, и назывался «Современность: поэтическая или прозаическая эпоха в истории русской литературы». Второй – «Смерть автора: научная гипотеза или литературная реальность» – состоялся 31 мая. Третий – «Не только текст: современная петербургская литературная реальность» – 27 октября.
|
 |
П.Е.Бухаркин |
|
15 декабря – дата четвертого круглого стола, который посвящен проблеме места и роли читателя в современном литературном процессе.
Семинары проходят в здании Смольного института на набережной Лейтенанта Шмидта, подробную информацию о них можно получить на сайте кафедры истории русской литературы: http://lit.phil.pu.ru.
Литература, в традиционном понимании, сегодня во многом утратила свою социальную значимость (так, например, песня – одно из наиболее востребованных сегодня явлений – может ли рассматриваться как явление литературное?). О социальной значимости, наверное, можно говорить лишь в связи со словесностью, включающей в себя как некий причудливый рудимент и традиционную, книжную, письменную литературу.
Словесность же, стремящаяся одновременно к красоте и к истине, соединяющая в себе эстетическое и когнитивное, познавательное начало – это явление неумирающее.
И всё же нам трудно перестроиться. В России, наверное, еще столетие будут говорить именно о литературе.
«Литература отражает жизнь» – когда-то эта формула была в чести. Позднее стала как-то вопиюще очевидна иллюзорность связанных с ней представлений… Ничего нет проще, чем сказать: «Литература не отражает жизни»; с таким же успехом можно, однако, говорить: «Игры животных не отражают жизни животных».
Мы понимаем, в играх животных нет чего-то такого, чего не было бы в самих животных… Вместе с тем, в этих самых играх вырабатываются новые, нестандартные, не существовавшие прежде формы поведения – об этом говорят нам данные этологии.
Литература как форма и как функция, литература как часть человеческой природы доступна различным формам наблюдения, не менее причудливым порой, чем сама литература.
Литература как одна из форм жизни – в единении автора, текста и читателя – это один из предметов филологических круглых столов. Что же касается форм наблюдения, круглые столы, помимо традиционных, предлагают самонаблюдение и наблюдение над самонаблюдением.
***
Рассказывает профессор П.Е.Бухаркин:
– Идея круглых столов возникла в результате наших с Машей (с Марией Борисовой — корр.) бесед, и в основе её лежит очень важная проблема. С одной стороны, современную литературу очень трудно изучать дистанцированно: всё в ней текуче, всё неопределенно; при этом огромную роль играют внутренние движения, которые видны лишь участникам литературного процесса. В течение уже многих десятилетий мне кажется, что наиболее адекватные представления о современном литературном процессе может дать писательский взгляд на литературу.
Но с другой стороны, взгляд писателей субъективен и лишён, как правило, филологической основательности. Зачастую писателям просто не хватает литературоведческих знаний, чтобы более или менее объективно оценить то, что происходит. Таким образом, нужен и взгляд со стороны. И мы знаем очень удачные опыты такого взгляда.
В основе наших круглых столов – замысел обсуждать литературные проблемы, современную литературную жизнь, объединив и писателей, и литературоведов, чтобы показать взгляд извне и изнутри. Чтобы наши круглые столы не рассыпались, мы всегда выбираем какую-то одну определенную проблему для обсуждения.
|
 |
Мария Борисова |
|
Мария Борисова: Если посмотреть на круг университетских событий, то мы увидим: у студентов, с одной стороны, существует «научный досуг» – различные спецкурсы и семинары. С другой стороны, есть собрания, вроде дискуссионного клуба Георгия Медведева, куда обычно приглашается какой-то интересный человек, которому предстоит ответить на вопросы о его взглядах, творчестве и так далее. А промежуточных, «научно-популярных» форм у нас в течение долгого времени недоставало. Вместе с тем, потребность в них была. Я вспоминаю проведенный два года назад круглый стол по проблемам языка и взгляда литератора на язык, объединивший около двадцати участников (в основном, писателей), который привлёк тогда очень большое внимание. Уже тогда было ясно, что подобные мероприятия, быть может, не такие масштабные, вполне можно устраивать раз в полтора-два месяца, и они будут востребованы. Можно сказать, что в университетской жизни существовала своеобразная лакуна, которую мы попытались заполнить.
П.Е.Бухаркин: Живой интерес к этим заседаниям очевиден. Если говорить о филологах, для наших студентов и аспирантов очень важной оказывается возможность сравнения научного и писательского подхода к творчеству.
Опасно как чрезмерное доверие к писательскому восприятию (автоинтерпретации, как правило, неверны), так и снобистское высокомерие, взгляд на писателя свысока. Ведь писатель – это всё-таки не растение, а мы не ботаники, изучающие неодушевлённую природу. Писатель – это человек, в котором, как и во всяком человеке – образ Божий. Писатель лучше, чем мы, понимает, что такое творение слова.
И мне даже кажется, что если бы дерево или цветок обладали бы душой и сознанием – они тоже могли бы рассказать о себе больше, чем любой ботаник…
Особое значение наши круглые столы приобретают в контексте давней традиции русского литературоведения (о ней много размышлял, в частности, выдающийся литературовед С.Г.Бочаров), в которой литературоведение является одной из форм литературы. Можно вспомнить сборник, посвященный 75-летию С.Г.Бочарова, который называется «Литературоведение как литература».
Круглые столы, позволяющие увидеть и точки соприкосновения, и принципиальные расхождения между писателями и литературоведами, – приносят и конкретную педагогическую пользу. Отнюдь не случайно инициатором этих семинаров выступил Центр повышения квалификации по филологии и лингвострановедению, который и должен заниматься тем, что принято называть «высшими гуманитарными исследованиями» – более высоким уровнем изучения и языка, и литературы, в сравнении с обычными филологическими штудиями. То, что мы предлагаем, в каком-то смысле является восхождением на этот более высокий уровень, поскольку мы видим одновременно два разных взгляда: взгляд творца, делателя слова, и взгляд человека, это слово анализирующего.
Писатели, которые всё-таки
не растения…
– Как вы выбираете писателей – участников круглых столов?
– Мы выбираем писателей, чье творчество представляется нам интересным. До сих пор это были петербуржцы (за исключением писателя Михаила Генделева, который, чтобы принять участие в нашем первом круглом столе, приехал из Москвы), но мы надеемся, что со временем география участников будет расширяться.
Известно, что талантливые писатели далеко не всегда блестяще говорят. Когда мы выбираем участников, мы думаем о них не только как о писателях, но и как о потенциальных ораторах. Но, конечно, поскольку наше мероприятие носит всё же академический характер, мы не можем гнаться только за внешним блеском.
– Чьё выступление показалось вам наиболее интересным?
Мария Борисова: Говоря о моих собственных симпатиях, я бы особо отметила выступление Михаила Генделева. Это был вообще первый писатель, который высказался на нашем семинаре – особенно дорог он нам и поэтому.
В отличие от многих литераторов, которые – вопреки словам Петра Евгеньевича – часто ведут себя как растения, как существа сами в себе, – Михаил Генделев проявил себя и как яркий писатель, и как интеллектуал. Он не только создает свой автономный художественный мир, но и много размышляет о том, что происходит, подходя к литературе и как теоретик. Если мы обсуждаем какую-то проблему, а не просто пришли посмотреть на выдающегося человека, то именно такой взгляд, соединяющей в себе точку зрения художника и попытку анализировать и систематизировать, наиболее интересен.
П.Е.Бухаркин: Выступление Михаила Генделева действительно можно, наверное, назвать образцовым. Михаил Генделев – это настоящий художник, творец, и в основе создаваемых им текстов – чувственное, образное восприятие мира. Но, в то же время, это человек, способный к глубокой саморефлексии.
Мне очень понравилось выступление Александра Секацкого. Но это всё-таки было выступление в большей степени интеллектуала, а не художника. Литературное творчество этого очень яркого и живого человека – это скорее продукт его интеллектуальных усилий, а не чувственного восприятия.
Очень большое впечатление на меня произвели выступления Сергея Носова, одного из наиболее ярких современных писателей, и замечательного поэта Анджея Иконникова-Галицкого. И вот что меня поразило. Оба писателя представляют новую литературу (мне не хотелось бы пользоваться здесь надоевшим и лишённым, пожалуй, точного смысла термином «постмодернизм»). Оба писателя существуют в новом культурном пространстве. И прозаик Носов, и поэт Иконников-Галицкий казались мне, прежде всего, замечательными делателями слова. И вдруг и Носов, и Иконников-Галицкий говорят о поэзии, о творчестве так, как будто перед нами Валентин Распутин, или Солженицын, или покойный Николай Рубцов. Творчество для них существует в пространстве дара, пророчества, долга. В то время как для филолога, для читателя их творчество находится совершенно в ином пространстве. Меня поразило это глубокое несовпадение внутреннего самоощущения и взгляда со стороны – причём взгляда сочувственного: я очень высоко ценю обоих писателей. Это глубокое несовпадение интеллектуального, научного взгляда и взгляда писательского отметили очень многие.
При этом нельзя, конечно, однозначно сказать, кто прав. После выступления Сергея Носова и Анджея Иконникова-Галицкого мое осознание их литературной деятельности претерпело изменения.
– Таким образом, культурный контекст, культурная ситуация в целом может определять наше читательское восприятие даже в большей степени, чем авторский замысел. И субъективный произвол читательского восприятия, принимающий массовый характер, следует, по-видимому, рассматривать уже как объективное явление культуры…
П.Е.Бухаркин: Еще одно сильное впечатление, основанное на несовпадении и повлекшее за собой глубокие размышления, связано с нашим последним круглым столом, в котором принимали участие писатели Аркадий Драгомощенко и Павел Крусанов и филологи Б.В.Аверин и А.Ф.Белоусов.
Мы ожидали разговора о литературе: о конкретных реалиях петербургской литературы, причем вне понятия «петербургский текст», введенного выдающимся филологом В.Н.Топоровым. Но получили мы нечто совсем иное. Несмотря на все попытки вернуться к литературе, все мы говорили о Петербурге. Именно о городе: о зданиях, о жизни людей, о разрушении петербургской атмосферы, и так далее. А.Ф.Белоусов, замечательный филолог, в ходе круглого стола очень справедливо отметил, что мы всё-таки говорим именно о петербургском тексте – рассуждая не о литературе, а о городе, который порождает определенное к себе отношение и, соответственно, литературу.
Никогда реализация нашего замысла не входила в такое жесткое противоречие с самим замыслом, как на этом третьем круглом столе, посвященном, казалось бы, милой петербургской теме.
Мария Борисова: Вообще, интересно, что с каждым следующим круглым столом мы всё больше склоняемся к рефлексии по поводу происходившего…
П.Е.Бухаркин: Наше стремление прокомментировать, осмыслить происходившее – вполне закономерно. Цель круглых столов не сводится к тому, чтобы поговорить с интересными людьми. Круглые столы проводят филологи, а их цель – осмыслить современный литературный процесс.
Эти заседания во многом отражают реальность нашей литературной жизни. Очень важно, что сказанное на каждом из наших круглых столов записывается и затем расшифровывается. Очень скоро выйдет сборник с расшифрованными записями I и II круглых столов. Я часто думаю о том, как было бы замечательно обладать подобного рода свидетельствами, связанными если не с XVIII, то хотя бы с XIX и XX веками. Но это, увы, неосуществимая мечта. Даже стенограмм, связанных с литературной жизнью XX века, очень немного, и они совсем не так живо отражают содержание выступлений и диалогов, как наши записи.
Назад, в будущее!..
– Круглые столы как форма познания и творчества, причём коллективного, являясь одной из реалий нашей культуры, – на каком-то уровне, конечно, отражают состояние культуры в целом. Так, III круглый стол, посвященный петербургской литературе, еще раз продемонстрировал, что литература сегодня не занимает центрального положения в нашей культуре.
Что представляет собой современная литература?
Мария Борисова: С грустью или, наоборот, с меньшей или большей степенью энтузиазма все наши участники – и литераторы, и филологи – возвращались к вопросу о том, что еще совсем недавно литература была центром нашей культуры, но теперь она им уже не является; к пресловутому вопросу о конце русского литературоцентризма.
Представление о том, что литература – это нечто наиважнейшее и обязательное для всех, – позиция интеллектуалистская и связанная скорее с прошлым, чем с настоящим. Участники наших семинаров, как люди не самые древние, не абсолютные, так сказать, динозавры – не только скорбели об утрате литературоцентризма, не только оплакивали еще памятное им время, когда литература была в центре всего, – но и пытались осмыслить это как движение не то чтобы к лучшему, но к чему-то другому. Литература занимает то нормальное место, которое она уже давно занимает в западной культуре, становясь одной из частей сложной культурной системы, куда входят и прочие виды искусства, и журналистика, и средства массовой информации – и где всё существует более или менее равноправно.
– Выходит ли, по вашему мнению, сегодня в русской культуре что-то на центровую позицию? Что вам, как «потребителям культуры», представляется наиболее значимым?
– Казалось бы, ответ напрашивается – и именно так чаще всего отвечают в такой ситуации: на первый план выходят средства массовой информации, которые начинают играть определяющую роль и даже заменяют собой искусства. Но мне этот ответ не кажется верным. Для меня, например, как для потребителя, средства массовой информации абсолютно не существуют.
По-моему, абсолютно верно то, о чём говорила Маша. Сегодня, как бы дико это ни показалось филологу, занимающемуся классической русской литературой, мы оказываемся в пространстве более «правильном», более естественном: пространстве сложно структурированном и не обладающим единым центром. Я возразил бы Маше лишь в одном. Настоящий взгляд интеллектуала, по-моему, тем и отличается от старого русского взгляда (который лично я бы интеллектуальным не назвал), что он видит литературу не как центр, но лишь как одно из многих: наряду с литературой, существуют и иные центры.
Вспоминается замечательная, прочувствованная мысль В.В.Розанова, который не раз говорил о том, что литература – не главное, литература – для избранных; и в свойственной ему хулиганской форме выражался примерно так: «Книга – не девка, она должна дорого стоить». Литература, очевидно, виделась ему именно как одна из частей культуры, важная – но одна.
Уже не как «потребитель», а как историк русской культуры хочу обратить ваше внимание на то, что представления о литературоцентризме относятся ведь к очень небольшому историческому пространству русской культуры. Даже Пушкин скорее не считал поэзию центром жизни.
Литературоцентризма не было ни в Древней Руси, ни в XVIII веке. И читатели, и даже филологи зачастую строят свои представления о русской культуре, исходя из двух веков, – но ведь русская культура – это десять веков! Как ни парадоксально, то, что было в древнерусской культуре, и особенно в XVIII веке, гораздо ближе к нам: литература важна, литература ценится, но не она – главная. С XIX веком у нас в этом отношении значительно меньше общего. И в этом, конечно, нет ничего трагического, это – объективное явление.
Нация на отдыхе
– Что интересно вам в современной культуре? Может быть, кино, музыка?
Мария Борисова: Несмотря на смерть литературоцентризма, я всё-таки интересуюсь литературой. Наверное, это мой собственный литературоцентризм. Искусством максимально далёким от развлечения и максимально близким к мысли сегодня для меня является литература.
Что касается средств массовой информации, о которых говорил Петр Евгеньевич, нужно понимать, что средства массовой информации – это именно средства. Содержательным центром они быть не могут. Средства массовой информации – это очень удобный инструмент, который может связать все возможные содержания, самые различные виды искусства, выступив для них в качестве рамы и поставщика, и оставаясь при этом лишь средством.
П.Е.Бухаркин: С этим я полностью согласен.
Если же попытаться определить для себя что-то главное – для меня главным, конечно, тоже является литература.
Сейчас, как никогда в истории русской культуры последних двух веков, произошла дифференциация интеллектуальной жизни. Начиная с 40-х годов XIX века, в России происходила небывалая культурная, интеллектуальная демократизация. Сегодня эпоха такой демократизации закончилась. И вполне естественно, что кто-то читает книги, кто-то – газеты, а кто-то – играет в компьютерные игры.
Не могу не поделиться здесь одним воспоминанием. В прошлом году в Ялте, в разгар курортного сезона, я зашел проверить электронную почту – и весь, довольно большой, компьютерный центр до отказа был забит молодыми людьми, которые, вместо того чтобы купаться в море, сидели и играли в тупые компьютерные игры. Конечно, это характеризовало лишь определенный слой людей, но это произвело на меня сильное и тягостное впечатление.
– Это, конечно, интереснейший материал для антрополога…
Мария Борисова: Ситуация, когда одни люди читают книжки, а другие играют в компьютерные игры, нормальна. Искусственна скорее была ситуация интеллектуального демократизма, которая в советское время была связана с дефицитом развлекательного искусства.
П.Е.Бухаркин: Я вспоминаю, что в годы моей юности все, казалось бы, читали, причём классическую литературу: Мопассана, Золя, – но читали с таким чувством, с каким сегодня читают полупорнографическую литературу.
Мария Борисова: В связи с этим возникает вопрос: что же эти люди вычитали в Мопассане и Золя?
П.Е.Бухаркин: Нет ничего хорошего в том, когда в значительной степени серьезная литература читается, прежде всего, с точки зрения развлекательности.
Я полагаю, что сложная структурированность культуры – благо. Чем более сложно структурирована культура – тем она более устойчива. Константин Леонтьев очень справедливо писал о том, что простота удобопревратна, в то время как сложность – напротив, устойчива.
– Можно вспомнить, что средневековая культура продержалась гораздо дольше, чем, скажем, эпоха русского литературоцентризма.
Мария Борисова: Наличие альтернатив позволяет сохранять баланс: перетекание воды в сосудах культуры продлевает этой самой культуре жизнь.
– Итак, если попытаться сделать прогноз – нас ждет век устойчивости и монотонности культуры?
Мария Борисова: Скорее всего, нас ждет не расцвет, не золотой век – но нормальное, естественное развитие.
П.Е.Бухаркин: Говоря о расцвете, мы иногда забываем, что нация не может постоянно напрягаться в какой-то одной сфере своей деятельности.
Глубокий знаток русской литературы, чешский ученый Мирослав Дрозда замечательно начал свою книгу о русской прозе XIX – начала XX века со слов о том, что нужно осознать (он имел в виду западных читателей): мы сталкиваемся с феноменом абсолютно исключительным – такого же масштаба, как немецкая классическая философия или голландская живопись. Но ведь что такое голландская живопись – это два века!.. Немецкая классическая философия – и того меньше…
Можно вспомнить всплеск испанской литературы Золотого века – но что было потом?
– Итальянская живопись, австрийская музыка…
П.Е.Бухаркин: В мировую культуру нация вносит свой определенный вклад, а после этого, в каком-то смысле, отдыхает.
Сейчас наступает время отдыха – в том отношении, что мы станем менее своеобразными и более похожими на других. В этом нет ничего плохого, потому что свою непохожесть мы уже манифестировали, причём на безусловном, на абсолютном уровне.
И вновь о действии
центростремительных и центробежных сил
П.Е.Бухаркин: Я не люблю современную литературу, в особенности прозу, – хотя, разумеется, читаю её. Когда я читаю много современных авторов, время от времени я просто вынужден обращаться к классической литературе: к особенно любимому мной Толстому, к Гоголю, к Пушкину, – чтобы отдохнуть душой.
Но это не означает, что современная литература – плохая, просто она другая. Она абсолютно естественна в масштабах европейской культуры.
Не случайно и Толстой, и Гоголь, совершая свою экспансию на жизнь, пытались выйти за пределы литературы. Причём для обоих это закончилось не лучшим образом.
– Если попытаться отрешиться от своей профессии и взглянуть на современную петербургскую культуру в целом – что сегодня представляется вам наиболее интересным?
Мария Борисова: Мне представляется интересной, к примеру, деятельность Льва Додина – это первое, что приходит в голову.
П.Е.Бухаркин: Я в данном случае всё-таки не могу отделить себя от своей профессии.
Сегодня мы наблюдаем явный и очень яркий расцвет именно петербургской литературы – в сравнении с 1960-70 годами. В годы моей юности петербургская литература хирела. Были яркие поэты: Кушнер, Шефнер, Семенов, Соснора. Но с прозой всё обстояло совсем не благополучно. Федора Абрамова можно назвать петербургским писателем только в том смысле, что он жил в Петербурге. Гранин, при всех достоинствах этого замечательного человека, – это не тот автор, который может увлечь нас как читателей.
Сегодня же мы видим множество писателей, и очень интересных: Курсанов, Носов, любимый мною Евгений Звягин, Мелихов, Столяров, Секацкий; если говорить о более старшем поколении – Валерий Попов, Андрей Битов… Много замечательных и очень разных поэтов, что не может не радовать.
Мне трудно определить, в чём специфика петербургской литературы, но читатели и сами авторы её ощущают. Трудно однозначно сказать, с чем это связано. Наш третий круглый стол показал, что город живет в сознании писателей – недаром такие болезненные чувства вызвал переезд Дома книги (который теперь вернулся на прежнее место, что очень приятно) или закрытие пирожковой на углу Литейного. Немыслимо представить себе, чтобы московские авторы рассуждали подобным образом. В петербургской литературе за всем стоит город, и именно город вызывает эту литературу – очень яркую, очень живую…
Интересна, конечно, и деятельность Додина, и деятельность Валерия Гергиева – которая сейчас, быть может, несколько утратила былую остроту, но всё-таки продолжает быть очень насыщенной. Музыкальная жизнь в Петербурге сегодня очень живая. Но для меня все-таки особенно интересна литература.
***
Есть замечательный многотомник под названием «Жизнь растений». Иногда я беру одну из этих книг и читаю – так, как кто-то читает любовные романы или детективы: перед сном, «для засыпания» (что вовсе не говорит об усыпляющем эффекте такого чтения).
Произведения древнерусской, да и вообще древней литературы во многом напоминают эти ботанические «Четьи Минеи». Смертельно скучными они представляются читателю другой литературы…
Сегодня нам требуются определенные усилия, для того чтобы осознать: растительная жизнь – это тоже жизнь, и со своим внутренним драматизмом.
Мангровые леса… Ризома…
Однако кто знает, быть может, всех нас еще ожидает эта самая жизнь растений, – и даже не ввиду потребеления генетически модифицированной провизии. 
Вадим Хохряков
|
