№ 22 (3745), 30 ноября 2006 года
главная | оглавление | <... | ...>	университетский ученый

Перпендикулярное
решение

Однажды они дежурили в карауле. Клонило в сон. Филолог решил, что, как старший по взводу, он вполне может подежурить один, а ребят отпустить спать. Психолог, понимая, что взводный тоже устал, заявил, что сам прекрасно подежурит. Завязался спор. Один был старше по званию, а второй – упорнее по натуре. Кончилось тем, что психолог ушел. И запер друга в караулке – так что тому оставалось только расслабиться и лечь спать. Впоследствии Виктор Михайлович Аллахвердов неоднократно в ситуациях гораздо более серьезных находил третье решение, перпендикулярное предложенным альтернативам.

Подпись

А Михаил Васильевич Иванов понял, что его друг – тот, глядя на кого, понимаешь, как важно любить талантливого человека «таким живым и настоящим». Именно так появилось это интервью – может быть, не совсем о профессоре Аллахвердове, а о том настоящем времени и пространстве, в котором он живет.

Эпоха термометров

– Научная школа для филологов или, например, физиков – явление достаточно привычное. Почему в современной отечественной психологии это скорее исключительный случай?

– Психология как оформленная наука появилась сравнительно недавно. Формально она возникла только в 70-х годах XIX века, при этом психологи в основном были медиками. Некоторые шли от физики – Фехнер, например. Психология до сих пор не сорганизовалась как наука. Физика и химия опирались на исходную лабораторную базу. Нужно было решать какую-то задачу, и ученые собирались вместе, чтобы ее обсудить. Реальная работа обрастала некоторыми «академическими реверансами». А с психологией в этом смысле случилась беда. Врачи регулярно собираются, чтобы обсудить случаи из практики. В педагогике есть педсоветы. Когда планируют атомную бомбу или делают военный корабль, сначала происходит некая организация работы. А психология вообще сорганизовалась так же, как группа импрессионистов – салон отверженных. Первая отчетливо выраженная школа психологии – это школа Фрейда. Он и его коллеги не получали званий докторов наук, трудно становились профессорами. Фрейд и его окружение создавали свой орган взаимного обмена и взаимной поддержки. Только значительно позже психологи стали организовываться вокруг университетов. Впервые это произошло в Германии, когда появились гештальтисты. Но там случилась трагедия: большинство психологов, немцев и австрийцев, оказались еврейского происхождения и были вытеснены из Германии, стали путешествовать по свету и оказались в Соединенных Штатах. Бихевиористы были связаны либо с медициной, с исследованием поведения животных, а инженерная психология появилась на базе военного дела. А если взять нашу историю, то первая настоящая психологическая школа была у Выготского. Но ее разгромили в пользу вульгарно понимаемого Павлова. А когда Павлов умер, «павловцев» сильно потеснили. Традиция Выготского должна была как-то расщепиться. С одной стороны, появилась московская, а с другой – ленинградская и впоследствии петербургская школы. Причем ни та, ни другая не имели настоящего центра, не имели отдельного факультета. В Москве осели те, кто продолжил линию Выготского, и они были скорее «леонтьевцы» – Алексей Александрович Леонтьев был главой этой школы, и так как Московский университет был ближе к правительству, она была более идеологична. Теория деятельности, теория новых коллективов и так далее.

И ленинградская школа Ананьева была своеобразной. Если использовать терминологию Виктора Михайловича, она существовала «от противного». Они больше говорили об эксперименте, через это они могли «протаскивать» западные теории, потому что сам по себе экспериментальный опыт нейтрален с точки зрения идеологического оформления. Зато возможна бихевиористская линия. Москвичи больше внимания уделяли идеологии, хотя рисковали утратить собственно научную специфику. А петербуржцы стали скрупулезными экспериментаторами, но возникала опасность эдакой мелкотравчатой пестроты: научные факты накапливаются, а что с ними делать, никто не знает. Впоследствии самым большим авторитетом в психологии стал Ломов, выходец из ленинградской школы. Он говорил: чем больше теорий и исследований, тем лучше. Избыток плюрализма мнений – это проявление кризиса в психологии, это допустимо во время обсуждений, но не в момент создания научной базы и системы аксиом. Кроме того, в течение тридцати-сорока лет психология теряла свой статус отдельной независимой науки. Она должна была быть либо при павловских собаках, либо при кафедре философского факультета. Оказалось, что не существует того, что мы могли бы назвать организационной традицией как таковой. На Западе она постепенно оформлялась через объединения вокруг университетов, как в Америке, или вокруг специалистов нового профиля, как это было в Австрии и Германии.

Если взять школу математиков или физиков, то они всегда имели ясные процедуры, традиции конгрессов и конференций. А психология всегда была наукой, которая находилась на положении сироты. И когда сошли с арены Ананьев и Леонтьев, школы стали более размытыми в своих границах. Особой личной вражды никогда не было, но концептуальное различие было. Потом они стали все больше сходиться. Но так как не было людей, которые обозначили бы новую концептуальную традицию, все распалось по кафедрам. И в Москве, и у нас кафедры психологии все больше и больше плодились. И от этого наблюдается одна печальная вещь. Если психологию обозначить как науку, близкую к технике, то ситуацию можно описать так: главное, что аппарат работает, и хорошо, даже если невозможно дать ему нормальное теоретическое объяснение. Поэтому самые разные техники и технологии, которые работают в медицинской или спортивной психологии, дозволены, и можно иметь свой хлеб, не особо тревожась относительно того, что происходит в психологии вообще. Но школу в таких условиях можно создать, только если она будет похожа на секту. Школа может приносить практические результаты – помогать людям разобраться в своих проблемах, например. Но действие это будет обусловлено тем, что человек во многом зависит от того, какая у него концепция мира и себя самого. Достаточно внушить ему новую концепцию. В итоге появилось множество кафедр, которые знаменуют собой хлебное начало в психологии.

– Это напоминает историю создания термометра – прибор работает, но теория эфира, которая объясняет, почему он работает, неверна. Так что ничего сложнее термометра с помощью этой теории создать невозможно.

– Конечно. И поэтому стремление Виктора Михайловича создать направление является не то что своевременным, а даже несколько запоздалым. Когда он писал свои первые книги, я и его коллеги говорили ему: «Даже если ты напишешь самую умную книгу, это ничего не значит. Нужно выступать на конференциях, чтобы к тебе привыкли, чтобы у тебя появились ученики, нужно повышать значимость этого слова не формальными ссылками на теорию, а тем, что в рамках этого учения проводятся эксперименты, и можно объяснять явления, проходящие в сфере научных интересов других кафедр».

Кафедра общей психологии находится на уровне «мета-кафедры». Она занимается более абстрактными моделями, которые должны захватывать психику.

В 70-80 годы психологические книги издавались так: соберутся несколько хороших, знающих психологов, представляющих одну школу. Скажем, когнитивную. И ведут беседу. Потом выходит книга бесед, почти как платоновские диалоги. У нас наиболее ударным событием была международная конференция на тему бессознательного в Тбилиси в конце 70-х годов. Туда приехал Роман Якобсон, приехали французские психологи, собрались самые разные люди. Бессознательное позволяло говорить о Фрейде. Фрейд не был запрещен тогда, но всегда надо было указывать на его идеологические затруднения. Одна очень идейная дама хотела заявить, что главное – решать социальные проблемы, но оговорилась и сказала «сексуальные проблемы». Выступавший француз на месте произвел легкий анализ ее намерений. Примерно так все начиналось.

Когда Виктор Михайлович издал свою первую книгу «Опыт теоретической психологии» и заявил, что психология стремится быть единой, встал вопрос: а кто будет проводить батареи исследований и проверять множество побочных гипотез? Голова у него хоть и большая и вмещает много информации, но совершенно ясно, что наука не делается одной головой. Ясно, что либо его должно разорвать изнутри, но он человек крепкий, выдержит, либо какие-то идеи будут затухать и увядать, если не будет никакого диалога. В Ленинградский университет с нашей кафедры в ЛИИЖТе он ушел именно поэтому. Я, будучи его замом, стал заведовать кафедрой. А он начал читать лекции, связанные с теорией психологии, и разрабатывать когнитивные проблемы сознания. Постепенно стало формироваться некоторое единство, потому что каких бы то ни было конкурирующих предложений создать единую психологию, в которой были бы логические соединения разветвлений, не наблюдалось. И Москва в какой-то момент зашевелилась, потому что и там тоже нет прямой теории, которая бы соединяла психологию с достижениями таких наук, как лингвистика и психолингвистика, теория интерпретации текста, история, физиология и философия. Ввиду того, что возникала возможность синтезировать психологическое знание с учетом достаточно большого количества наук, Виктор Михайлович начал будить умы студентов и начинающих аспирантов. Наука вообще не может развиваться стремительно: вот пришел новый ученый, и никто сразу не поймет, сказал он действительно новое слово или скрытую тривиальность. И все продолжат работать в прежнем направлении. Ученые верят в ресурсы того аппарата аксиом, который у них есть. И если так, то требуется некоторая свобода исходного выбора. А она есть у людей молодых.

Поэтому формирование школы и сейчас происходит медленно, но происходит. Можно говорить о положениях теории этой школы, потому что она оказывает некоторое влияние. Но организационно она будет формироваться еще очень долго. Потому что сейчас время не для школ.

– А для чего?

– Года полтора назад у нас летом была международная конференция в университете. Приехал выпускник нашего университета, который работает в США. И он сказал: «Я вас просто не понимаю. Чтобы в Америке собрались люди и стали обсуждать вопросы схем сознания – да никто слушать не будет. Другое дело, если они соберутся и скажут, каким образом влияет звуковая модуляция, наложенная на фильм или рекламу, или как снять напряжение учителей начальных классов – какая угодно степень конкретности должна быть. Вот тогда все придут записать конкретные пожелания, посмотреть на конкретные эксперименты».

– Требуются рецептурные знания. Время не для фундаментальной науки?

– Господствующий материальный вкус направлен не на теоретическую науку. Ведь теоретическую науку делают люди, которые стоят вне этого вкуса. Зачем нужно было Лобачевскому создавать свою математику? Математику, над которой он так долго думал, при этом ходил с клеймом психически больного человека, хорошо знающего геометрию и к тому же немного сдвинутого. Общие теории всегда строили люди бескорыстного знания. Фрейд писал, что наука говорит спокойным и тихим голосом, и как бы на нее ни кричали, ввиду того, что она проявляет волю и продолжает говорить, ее рано или поздно услышат. Но сейчас все очень трудно с теоретической наукой. Потому что мы живем в эпоху, когда говорят не о гениальных книгах, а о бестселлерах – книгах, которые хорошо раскупаются.

Леонардо был диссидентом?

– Вы рассказали, что школа Фрейда существовала как группа отверженных, «от противного». Студенческое объединение «Леонардо» тоже существовало против закономерностей своего времени. И хотя вы писали в своей статье, что они не занимались «показыванием политических кукишей в кармане», возникает вопрос, насколько Виктор Михайлович был близок к идеям диссидентов?

– Я его знаю со студенческих лет. И диссидентом, который готов во имя своих общеполитических и социальных убеждений ворваться в общественную деятельность, Виктор Михайлович никогда не был. Это никоим образом не ставит под вопрос его смелость. Дело в том, что диссидентство большей частью было делом москвичей. В столице было проще – она находилась в поле внимания и нашей, и западной печати. Петербург в силу своей некоторой периферийности не был диссидентским даже потому, что в диссидентстве непонятно, чего было больше, резкости или аристократизма. Так же принимали декабристов. Крестьянская традиция говорит, что нужно выживать в той ситуации, которая есть, делать дело, не делать пакостей, не вмешиваться в те системы, где стену лбом не прошибешь.

Видимо, сам дух «Леонардо» и самой питерской системы был иным. Когда перед Виктором Михайловичем на нашей кафедре в ЛИИЖТе ставили альтернативу «или-или», то он всегда находил какой-то перпендикулярный выход. Не то и не другое, а нечто, относительно чего нельзя сказать, хорошо это или плохо. Вне интерпретаций. Собрались, скажем, ребята-психологи в «Леонардо» и стали обсуждать вопрос: какова базовая психологическая теория? И студенты профессорам заявляют: «А мы не знаем такой психологической теории, которая была бы влиятельной и серьезной». Профессора как-то даже растерялись. Это диссидентство, бунт или просто теоретическая, профессиональная потребность организовать свое мышление? О писателе Гайдаре, стоит вопрос, он хороший или плохой? «Тимур и его команда» – рассказ об объединении людей, которые могут творить добро. Сейчас говорят: это произведение имело большое воспитательное значение, но если бы детки так объединились, то посадили бы и деток, и их родителей. То есть это была виртуальная реальность. А если создается такая организация в действительности, то распадется, потому что ее разгонят даже не потому, что сейчас она реально опасна, а потому, что власть не может держать ее под контролем. Люди собираются вместе, говорят о научных теориях, говорят о поэзии, немножко дурачатся в духе КВНов. Приглашают художников. С одной стороны, нельзя сказать, что эти художники выступили с каким-то политическим выпадом, но они рисуют какие-то кубы, квадраты, их своеобразный взгляд далек от фотографического канона соцреализма. Эти художники были загнаны в углы, тратили свои последние деньги на краски и не получали никакого отклика. И вот им предложили провести неформальную выставку живописи. Есть руководящая линия партии, есть приводные ремни в виде профсоюзов. Все находится под контролем – кадровым и идеологическим. Власть спокойна. И тут оказывается, что собрались люди, которых нельзя контролировать.

«Леонардо» объединял людей, которые предлагали свои личные начинания и интересы. Стихи Мандельштама читались тогда, когда нельзя было сказать, Мандельштам осужден или нет. Культ личности осужден. Но Мандельштам не реабилитирован и не издан. Доклад Жданова был отменен лишь в конкретных оценках Зощенко и Ахматовой. А студенты читают Мандельштама. Галич уехал за границу. Студенты поют песни Галича. Он написал сценарий к фильму «Третья молодость». Фильм запрещен или нет? Он лишь не демонстрируется. Песни Галича сами по себе могли иметь политический подтекст, но не текст. И клуб называется «Леонардо». С одной стороны, это великий ученый, с другой – абсолютно самостоятельный человек, который своим глазам и рукам верил больше, чем каким бы то ни было высказываниям. Один из первых исторически и социально принятых людей, который все делал вне церкви. Вот мантии, которые носят члены клуба, – вроде бы продолжение традиции крупнейших европейских университетов. Люди живо встречаются, о чем-то хорошо говорят. А с другой стороны, никак нельзя сказать, что это сопровождалось благодетельными усилиями партийных органов. Сие уже серьезно. Дождались конкретного повода, повод был пустой, но Виктора Михайловича надо было отправить с клеймом, потому что другого способа не находили. Аспирант Аллахвердов имел очень большой личный моральный авторитет. Власти беспокоились, потому что они думали, что так сильно раздробили нашу общественную жизнь, что ничего не может произойти без них, властей. А тут возникали некие организационные предложения, которые демонстрировали, что и без указаний из райкома люди могут сделать все, что им надо. Нужен музыкальный инструмент, но оказалось, что даже если люди заработали деньги, то на эти деньги нельзя купить в комиссионном магазине рояль. Можно купить только выпускаемую нынешней промышленностью далеко не кондиционную продукцию струнно-дребезжащего характера. И члены клуба делают так, что чуть ли не Совет Министров РСФСР разрешает им произвести эту покупку. Хорошо это или плохо? Нельзя сказать определенно, потому что, с одной стороны, это бескорыстно, и все идет на баланс факультета – рояль до сих пор стоит и звучит. А с другой – они своей деятельностью подтверждают, что каналы самодеятельности не могут себя обеспечить ни социально, ни финансово. Сложное дело. Поэтому «Леонардо» не был диссидентским объединением, но существовал в некотором пространстве, параметры которого нельзя было измерить. И в конце концов перетревожившиеся власти приняли меры. В 1973 году Брежнев сходил с колес как государственный деятель. Ни о каких реформах или надеждах речи не шло.

– Поэтому Виктор Михайлович был на факультете какое-то время персоной нон грата?

– Он никогда не был персоной нон грата в мнении людей. Но декану Бодалеву было строго указано, чтобы его здесь не было. Никто не собирался его нарочито затаптывать. Но было суровое желание отправить его куда-нибудь подальше, чтобы по распределению он оказался преподавателем где-нибудь в Туркменистане. Он сумел добиться распределения в наш институт. Представьте себе – декан говорит: сейчас три часа дня, если завтра к полудню не будет распределения, то распределим «в глушь, в Саратов». И за это время находится распределение. Ректор Железнодорожного института подписывает бумагу, и аспиранта Аллахвердова направляют в его институт.

– Почему сейчас нет аналогичного клуба? Гражданская инициатива зарождается только при давлении окружающих обстоятельств?

– «Леонардо» был студенческой инициативой. И сейчас встает вопрос о том, что такое контингент современных студентов. Вы знаете, что у нас при демографической яме скоро окажется, что мест в вузе больше, чем школьников-выпускников. Еще есть очень странное правило оценки качества деятельности современного вуза. В большом числе вузов научная продуктивность кафедры оценивается по сумме договоров, которые она заключила с другими организациями, сколько денег она принесла своему вузу. Вы только представьте себе! Даже если это лженаука, но деньги за нее платят – это эффективная научная деятельность. Такое направление приводит к развращению преподавателей. Теоретически возможно такое: молодого специалиста не возьмут на работу на кафедру, пока он не принесет прибыльный договор. Дело не только в этом. Те студенты, которые платят деньги, часто считают, что они уже внесли свой вклад в процесс обучения и должны получить свой диплом в любом случае. Выгоните меня – лишитесь дополнительного заработка. Пусть это будут псевдостуденты. Я не знаю, какова их доля, но думаю, что их число растет. Но возьмем настоящих студентов. Перед выпускником стоит много неразрешимых задач. Иногороднему надо упрочить свое материальное положение, чтобы не пришлось возвращаться к себе в Урюпинск. Городскому тоже часто приходится искать себе отдельное жилье. Для выпускников вузов проблема заработка – точнее, его размера – стоит намного острее, чем для доцента или профессора. Профессор скорее согласится получать меньшие деньги, чем выпускник, которому надо немедленно что-то решать, устраивать свою жизнь.

А социальная определенность связана именно с прикладным началом в психологии. И раз это так, студенческие объединения не имеют должной базы. Чтобы объединиться в социально значимую организацию, нужно, чтобы была некоторая доля независимости от данного момента. Я думаю, что это станет возможным, когда появятся студенты третьего-четвертого поколения богатых. Чарлз Дарвин жил на наследство своих родителей и спокойно мог рассуждать о научных проблемах. Мендель сидел в монастыре, возделывал грядки, и у него тоже все было в порядке. Нужна такая ситуация, в которой нет серьезной заботы о будущем. Кроме того, у нас есть смешение социальных ориентиров. Люди, которые составляют соль нашей нации, должны осознаваться таковыми. А пока в чести те, кто издает лучшие бестселлеры, то есть одну и ту же книгу пересказывает в десяти вариантах. Как могут люди объединяться в какую-то организацию, которая дает умственный продукт, если в нынешних условиях, даже если ты напишешь гениальную книгу, тебе придется через год выдать еще одну, а еще через год – следующую. Ричард Бах, который написал книгу о чайке Джонатане, получил свои миллионы и теперь плавает на яхте и проводит свои дни в служении истине, а у нас даже теоретически нельзя представить, чтобы кто-то написал одну книгу и за счет нее мог бы жить. Деятельность ученого нерентабельна. А это значит, что его образ в нашей системе координат пока очень бледно смотрится. Виктор Михайлович не случайно говорит, что нужно построить социальные критерии, которые придавали бы значимость человеку не в денежном эквиваленте. Потому что денежный эквивалент сам по себе, то, что «пипл хавает», вполне может ориентировать любую деятельность на обман и халтуру, красивую обертку в виде рекламы. Если эта система захлестнет университет – к счастью, пока этого не случилось, – мы получим все формальные параметры Болонского процесса, но будем выпускать людей, про которых тот же западный работодатель скажет: они ничего не знают. И русский диплом за полноценный все равно считать не будут. Все идет к этому. И то, что у нас сохраняется традиция, и есть люди вроде Виктора Михайловича, очень много значит. На кафедру общей психологии студенты не идут толпой, чтобы получать образование, хотя эта кафедра с точки зрения формирования навыков, способов мышления является ключевой. Более популярны кафедры, специализирующиеся на прикладной тематике.

Сейчас нужно сохранить традицию общения преподавателя и студента. Это личностное влияние, а не организационное. Обратите внимание – наш факультет психологии имеет студенческое научное общество и является центром объединения психологов города. Организационные формы, которые объединяли бы студентов, на факультете, все-таки существуют. Когда приезжал легендарный профессор Зимбардо, ребята пригласили меня на дискуссию, которая проходила после лекции. Я думаю, что начинается время медленного подъема. И это не результат социально-политических благих преобразований. Просто люди уже стукнулись о дно социального отчаяния и поняли, что пора самим что-то решать в своей жизни.

Профессор? – Учитель!

– То есть нам необходим «восточный вариант» передачи знаний от учителя к ученику?

– Я думаю, это единственно верный подход. Когда в наш институт приезжали коллеги из Испании, у меня было ощущение, что со мной беседуют, как с наследным принцем. Для них профессор – фигура не менее значительная, чем ректор. Потому что он олицетворяет собой некую школу или движение. Иначе он должен уйти и передать свое место более инициативному коллеге. Закрытие или открытие новых кафедр – это очень динамический процесс. Около 10% кафедр внутри университета ежегодно меняются. Там объединение вокруг личности имеет решающее значение. В Гарварде (а Гарвард едва ли является гуманитарным центром) такой личностью был Ричард Пайпс – историк, занимающийся Россией. Он выпустил невиданное количество кандидатов наук и докторов, но большинство советологов его ужасно не любили. Он написал великолепные мемуары, которые называются «Воспоминания неприсоединившегося». Виктор Михайлович мог бы так же назвать свои мемуары, если бы взялся их писать. Историк Пайпс вел свою линию, и когда многие считали, что надо как-то конвергировать с Советским Союзом, он говорил: какие ковергенции, Советский Союз сам себя съест и не даст жить другим, пока не рухнет. Он оказался прав. А профессора смотрели на него как на бунтаря-экстремиста. И вокруг него была школа. Студенты должны объединяться вокруг того или иного профессора, но у них должны быть и другие интересы – интересы быта, спортивные организации и так далее. Когда это будет делаться, неизвестно, но что-то понемногу появляется. Сегодня даже люди более старшего поколения нуждаются в дополнительных внутренних ресурсах, чтобы поддержать себя на пути нематериального успеха. Потому что объяснить себе, почему ты так живешь, не всегда просто. Около сорока лет я думал над решением какого-то вопроса и одним жестом должен все это вычеркнуть, чтобы мне открылась какая-то финансовая перспектива. Но жизнь такова, что она заставляет тебя подумать и еще раз сформулировать, почему ты придерживаешься такого пути, а не другого. А что уж говорить о молодых, которые прямо спрашивают: если ты такой умный, то почему ты такой бедный?

– Виктор Михайлович много общается со студентами. Почему занятой человек тратит свое время на их абсурдные идеи?

– Он отнюдь не заигрывает со студентами. Он совершенно точно в контексте современной культуры не рекламен. Ему не нужен такой рекламный менеджмент. Он восстанавливает дореволюционную традицию профессоров, которые были готовы даже с первокурсниками говорить на иностранных языках, называть имена ученых и считать, что студенты должны их знать. «Не знаете – так узнайте, но не считайте, что я нарушил некий принцип доступности. Я не собираюсь начинать с преодоления дефектов школьного обучения». В этом смысле Виктор Михайлович всегда последователен и серьезен и берет не количеством, а качеством. Почему он реагирует на сумасшедшие идеи? Как лектор он сводит студентов с ума. Он приходит и начинает говорить ударными фразами и страшными парадоксами. «Если я что-то вспоминаю, то почему? Если этой информации у меня в голове нет, то как можно ее вспомнить? А если есть, то почему она забыта?» Какой-то водоворот идей. Он сейчас наберет в грудь воздуха, а ты боишься, выдохнет ли он, вот так увлеченно он начинает говорить. Студент чувствует, что это сделано не для того, чтобы его одурманить. Аллахвердов всегда говорит о крайних вопросах, которые и выводят студента на уровень науки. Что такое наука? То, что было известно когда-то как научное открытие и стало общим достоянием? Например, существование бактерий сейчас находится скорее на уровне здравого смысла. А наука всегда на границе известного и неизвестного.

Многие ли ученые позволят себе цитировать большие куски текстов своих коллег – и после этого писать: «Ничего не понимаю!» Но действительно, тексты непонятные. Аллахвердов учит студента критическому взгляду на вещи. Наивный студент нуждается в рецептуре, а лектор с ним начинает говорить о трагедии человеческого организма и о проблеме стресса. Да ты мне дай лекарство, чтобы голова не так болела. Я запишу название лекарства и смогу прописывать его, как настоящий врач. Такие студенты должны перетерпеть кризис, что ли. У Фонвизина учитель Митрофанушки, дьячок, ушел из семинарии, «убоявшись бездны премудрости». А если ты не убоялся этой бездны, то попадаешь в «поле незнаемо», как в «Слове о полку Игореве» говорится. А в поле незнаемом неизвестно, чем кончится поход. Часть студентов, когда с ними разговаривают на таком высоком уровне, могут решить, что это мудрствование. Госпожа Простакова так и сказала: «Чего не знает Митрофанушка, уж все то вздор». Другие студенты считают, что это интересно, но не их тема, а третьи – начинают думать: как же без этого знания можно жить? И тогда они приходят со своими идеями, которые частью завиральные, частью странные, у студентов нет опыта и знаний, но у них возникают вопросы. И вот тут есть очень важное педагогическое начало, которому я у Виктора Михайловича научился. Оно заключается в особом способе принимать экзамены. Существуют репродуктивные формы, при которых тебе пересказывают то, что нужно пересказать. А представьте себе, что на экзамене студентам самим предлагают задавать вопросы. Если бы по такому принципу принимал экзамен шахматист, то выглядела бы эта процедура так: один экзаменующийся просто спрашивает, как ходит конь. А другой говорит: «Вы не могли бы объяснить, как на 26 ходу в атаке Маршалла при ходе пешки на d6 отвечать на атаку коня на g5?» Два вопроса задано, но они разного уровня. Виктор Михайлович уверен, что по вопросам можно провести диагностику знаний человека. У кого горох крупен, а у кого жемчуг мелок. Эта-то пословица иронически говорит о тщетности проблем богатых, но если взять интеллектуальные вопросы, то человека начинают беспокоить кардинальные вопросы, когда он переработал уже полученные знания, многое пересмотрел и что-то не понял. И когда студенты приходят к нему с заумными вопросами и предложениями, то надо смотреть, а какие это вопросы. Оказывается, некоторые студенты остаются в своих рамках шизофренической замкнутости, а другие, когда им что-то проясняют, открывают для себя что-то новое. Фактически, если есть вопрос, то на него можно ответить.

Виктор Михайлович понемногу это делает. И результат становится очевиден. Есть прекрасное изречение: сильно тот ошибается, кто думает, что может обойтись без других людей, но еще сильнее ошибается тот, кто думает, что не обойдутся без него.

И вот когда студенты начинают понимать, что умный и перспективный преподаватель лично без этого студента обойдется, то вступает в силу важное правило. Фундаментальное. Оно взято из гражданской обороны. Как сделать так, чтобы бомбоубежище не было отравлено при взрыве поблизости ядовитого вещества? Обычно говорят, что нужно замазать щели или надеть противогазы. А все проще – нужно, чтобы внутри бомбоубежища давление воздуха было хоть чуть-чуть выше, чем на улице. В нашем случае это правило звучит так: давление потребности студента прийти к преподавателю должно быть больше, чем у преподавателя к студенту. К преподавателю приходят люди, которые совершили свой ответственный выбор. Их не нужно заманивать. Они сами себе будут объяснять, для чего они пришли. Если учитель сказал непонятное, то вопрос будет не «объясните, пожалуйста, еще раз», а «я понял вас так-то, может быть, я неправильно вас понял»? И такого рода практика существует у Виктора Михайловича. Он не «подлаживается» под аудиторию, но всегда уважает студентов. Есть хорошее высказывание у Диогена. Однажды у него сбежал раб по имени Манет. И когда сказали, что надо его искать, Диоген ответил: уж если Манет обошелся без Диогена, то Диоген обойдется без Манета. В этом смысле дверь аудитории Виктора Михайловича имеет надпись: да войдет желающий.

– Существует ли отбраковка желающих?

– Мне не известно ни одного случая прямого отвержения, в духе «изыди, окаянный». Виктор Михайлович действует последовательно и разумно. Приходят люди, появляется, как говорят студенты, «аллахвердятник». Внутри него возникают не только вертикальные, но и горизонтальные связи. Виктор Михайлович не только что-то рассказывает студентам, но и предлагает темы для самостоятельного обсуждения, для подготовки в парах. Одних это заражает, других отталкивает. Но самое главное, что решает дело, – работаешь ты в команде или не работаешь. Важно, что Виктор Михайлович помогает студентам понять, что именно они сделали. Почему обработка эксперимента сделана так, а не иначе? Ведь если сделать расчеты по другому методу, то обнаружится статистически значимая закономерность. Кто готов к такому переворачиванию ситуации, взгляду с другой стороны, идет дальше. Другой ищет более надежные и менее обязывающие пути.

– Методология – еще одна тема, которую разрабатывает Виктор Михайлович. За модным сегодня методологическим либерализмом видится некая метафора ситуации в обществе, когда нет различий между хорошим и плохим, черным и белым. Имеет ли методология отношение к нравственным проблемам?

– Методология Виктора Михайловича сложилась под влиянием одной идеи. Она не связана даже с психологией. Если мы живем по разным схемам и эти схемы независимы, то мир будет все время сотрясаться от кризисов и столкновений. Виктор Михайлович никогда не приводил этот пример, но я могу привести – Вальдорфская школа. Детей нужно научить не только тому, как сосчитать количество ромашек, но и понять, что когда ромашки растут, надо погладить их лепестки и увидеть, как они красивы. Не следует воспитывать специалистов в арифметике, которые могут сделать то, что осудил Вертинский: «Разве можно топтать каблуками сирень?». Не должен математик говорить: я растоптал пять букетов сирени каблуками. Вальдорфцы уверены: есть сферы социальная и экономическая. Вот экономисты пусть как хотят, так и действуют в своей сфере, но мы их не пускаем в правительство и в культуру. И если они поработали, получили деньги, пусть переходят в другую сферу деятельности, но до тех пор не дают оценок культурным явлениям. Получается ситуация «Игры в бисер» Гессе: есть Касталия, которая живет чистыми идеями, и есть бренный мир. В общем, разделение на град земной и град Божий, которое описано еще у Августина. А вот Виктор Михайлович говорит, что это не так. Если главная задача, которая стоит перед человеком – познание, то богач считает, что справляется с нею, потому что у него растет кошелек. И если это и есть правильный критерий, то он этим кошельком может задавить кого угодно. Политик же говорит: мне подчиняются миллионы! Выдвигается другой критерий истины. Но человек вошел в мир не для того, чтобы жить долго. Критерии Дарвина не действуют – выживание не главная задача индивида. Иначе Сократ должен был испугаться чаши с ядом. Человек рождается не для того, чтобы быть богаче или посылать другого человека властным взглядом на смерть. И смотреть на других свысока: вот у меня эти критерии, а вы, ребята, просто неправильно познали жизнь. Достаточно почитать «Господина из Сан-Франциско» Бунина, чтобы это понять: вот герой пожил, накопил деньжат, поехал куда-то отдыхать, а продолжил путешествие в свинцовом гробу в трюме того же корабля. Оказывается, что если мы будем признавать некоторое методологическое правило серьезного отношения к жизни, то это правило – познание. Значит, нельзя рассматривать психологию как букет разных теорий, которые независимы друг от друга. Что же тогда говорить о других сферах жизни? С методологической проблемой связана проблема ответственности – одна из первых статей Бахтина именно на эту тему. Размышляющее сознание ответственно. Человек должен осмысленно прожить эту жизнь, жизнь была бы другой, если бы этого человека вовсе не было. Раз так, то методологические проблемы – это не просто вопрос единства науки, а ограничение для тех, кто самые безнравственные, корыстные и прагматические идеи продвигает как звено в интеллектуальной цепи, потому что они как-то подтвердились на практике. Очень уважаемый Виктором Михайловичем Карл Попер рассуждал так: Маркс выводит идею прогресса, предсказывая будущее. Но если бы Гете сказали, что случится в 1933 году в Германии, он что, посвятил бы жизнь тому, чтобы прокладывать дорогу к фашизму? Наличие успеха здесь и сейчас – отнюдь не основание для того, чтобы считать познание правильным.

Существуют экономика, политика и нравственность – как составляющие общего социального процесса. У человека для познания мира есть зрительные анализаторы, тактильные, разные. Почему мир не кажется нам иллюзией? Потому что если моя слуховая гипотеза совпадает со зрительной или тактильной, то есть очень большая вероятность того, что мое познание правильное. Мы должны суметь построить познание так, чтобы независимые контуры совпадали и согласовывались. А если я одну руку вынимаю из холодной воды, другую из теплой и погружаю руки в третий сосуд с водой – у меня будут разные ощущения температуры, я начинаю размышлять и строить интеллектуальную схему. Так же и в социальном процессе – никакой цинизм успеха, который сейчас пропагандируется, не был последним словом: мол, вот только так живите, только так думайте. Поэтому должна быть ясная логика познания. Другого субъекта познания, кроме отдельного человека, нет. Если собрались для обсуждения десять человек, нельзя же сказать, что образовался некий коллективный мозг. Просто взаимный контакт между людьми позволяет каждому человеку более богато и скоординированно проинтерпретировать мир. Если это так, то все модели: социальная, экономическая, социологическая, этическая, философская – должны быть согласованы в непротиворечивом сочетании. Тогда человек будет действовать наиболее оптимально. Виктор Михайлович прямо этого не говорит, но к этому подводит. Я знаю его вкус и научные работы. Методологическая проблема неустранима, если от нее отказаться, то мы можем получить эффект того самого царя Мидаса, который потребовал, чтобы все, к чему он прикоснется, превращалось в золото. И ничего не мог есть. В этом смысле Виктор Михайлович Аллахвердов является человеком, который, на мой взгляд, рассматривает научные проблемы в масштабах эпохи Возрождения. Тогда пытались построить духовную структуру, которая могла бы охватить весь мир в его гармонии. Несмотря на то что Аллахвердов живет парадоксами, он понимает, что любое разрешение парадоксов нового уровня может быть только при согласовании уже существующих парадоксов. Неэтичная политика и экономика должны быть неразумны, если этика является концентрацией духовного и разумного опыта всех людей за тысячи лет. Поэтому методологическая проблема – это проблема ответственности за будущее. Не случайно Виктор Михайлович считает, что психология – это наука XXI века, а может, и XXII. Она должна задать модель, при которой люди очень серьезно задумаются над происходящим. Представьте себе, если школьный учитель начнет восприниматься учениками как официант: ты меня обслуживаешь, даешь некую порцию знания, но таким, как ты, я не хотел бы быть. Как же пойдет образовательный процесс?

– Это уже происходит.

– Да. Именно поэтому в школах так трудно работать. И мне сейчас легче преподавать в обычных школах, чем в элитных. Потому что там на тебя смотрят вежливо, но… нагло-вежливо. Если образование становится видом услуг, то получаются страшные вещи.

Методология Аллахвердова – это способ построить новую духовную культуру элиты. Эпоха Просвещения исходила из идеи, что если умные люди воплотят законы мироздания в правила общества, то все пойдет, как надо. А эпоха Возрождения больше верила в самостоятельность человека и во зле, и в добре, и говорила: пока ты сам не будешь вырабатывать какие-то правила своего интеллектуального и бытового поведения, дело будет плохо. Разница в том, что не голубиная книга или скрижали с неба упадут, а человек сам установит эти правила. Если в древности главная задача человека была жить по истине, то в современности стоит вопрос: что есть истина? Ее надо уметь продуцировать. Познавательный процесс станет процессом эффективного социального поведения.

– Но многие индивидуальные истины не сложатся в одну.

– Почему же? Если в шахматной задаче есть только начало выигрышной позиции, то вариантов дальнейшего развития событий – множество. Можно дать знания, но как дать ума? И когда мы вырабатываем знания, то в них входит обязательная вещь – умение вести диалог с другим, чтобы знание подтверждалось и укреплялось. Иначе шизофренически выработанные внутри тебя правила не будут работать. Критериев разнообразия моих органов чувств недостаточно, чтобы познать истину.

Есть опыты с двойными картинками – когда в одном и том же изображении люди видят разные смыслы. В некоторых случаях изображения легко просматриваются. А в случае, например, картинки «Жена-Теща» человек, видящий молодую женщину, только тогда поверит и увидит старуху, когда убедится, что «Тещу» видят другие. Иначе блокировка информации будет слишком сильной. Социальная жизнь – это работа по развитию индивидуального сознания в более эффективной проверочной деятельности и обратной связи с другими людьми. Это ответственная выработка индивидуальных решений и критериев.

СМОТРЮ В КНИГУ – ВИЖУ ФИГУ
(«Иллюстрированный учебник
ботаники», раздел «Тропические растения»)

– Можно ли строить текст по принципу двойных изображений?

– Любой текст заведомо таков, что всегда может восприниматься по-разному. Библеисты спорят: ну с чего решили, что Дева Мария должна родить, будучи непорочной? Одно из пророчеств гласит, что спасителя родит юная женщина. Но в древнееврейском слове не подразумевалось тех различий, которые есть в нашем словаре: не уточнялось, будет ли она непорочной девушкой или семейной дамой. Скорее, это указание на возраст. В Англии есть понятие «сиблинг», а у нас – только «братья» и «сестры». И если в комнату «входит сиблинг», мы не поймем, какого пола вошедший персонаж. В тексте всегда заложены самые разные возможности. Например, во второй главе «Евгения Онегина» есть разговор Онегина с Ленским. И там совершенно непонятно, к кому он обращается: «Пошел, пошел, Андрюшка!». К кучеру или к коню?

Любой текст – это пунктир, который заполняется контекстом. И гарантировать возрождение точно того же контекста, который был у создателя текста, мы не можем. Более того, может оказаться, что человек и не предполагал, что на это надо обращать внимание в тексте. Невозможно создать текст, который не имел бы веера интерпретаций.

И борьба за абсолютную однозначность безнадежна и часто комична. Например, нормальное название «Ленинградский дом торговли» обкомовцы в 1990-х годах переделали в корявое словосочетание «Дом ленинградской торговли» только потому, что первая аббревиатура (ЛДТ) могла породить воспоминание о Льве Давидовиче Троцком.

– А информационное сообщение? Оно предполагает некую однозначность.

– Относительная однозначность возможна только тогда, когда она закреплена одинаково понимаемым контекстом. Например, судебный приговор. Он подразумевает, что обе стороны в живом процессе слушали свидетелей, защитника, обвинителя, и этот текст неизбежно будет избыточным. Но даже в судебном приговоре будут самые разные сложности.

– Может быть, это проблема герменевтики, а не психологии?

– Когда я обучал технике интерпретации, в качестве примера брал рассказ Бунина. Два человека из аудитории – судьи. И им все остальные, выслушав рассказ, объясняют его фабулу. Видели бы вы, что происходит! Даже количество героев не совпадает. А когда они доходят до таких вопросов, как «Правильно ли поступил герой?», начинается просто разброд. Я не случайно так люблю шахматы. На доске стоят фигуры, и наши глаза отражают одну и ту же картину, а видят – разное. Чемпион мира Ласкер играл с очень хорошим гроссмейстером Тартаковером. И выиграл. Тартаковер говорит: «Да, я понял, ошибка пошла вот с этого хода». Ласкер расставляет фигуры и переворачивает доску: давай играть. И обыгрывает его снова. Потом еще и еще. Все вокруг удивлены, а Ласкер говорит: «Нужно иметь голову на плечах». А Тартаковер был человеком остроумным и заметил: «Он свою голову имеет в виду». Мы живем в неоднозначном мире. Простые люди вообще удивляются – зачем нужны адвокаты, если я не виноват? Не понимают, что постижение истины – не просто познавательный процесс, который неизбежно сталкивается с множественностью происходящего. Сознание пытается привести действительность к какой-то однозначности. Но одна из самых важных идей заключается в том, что развитое сознание – это то сознание, которое сумело перемолоть свою надменность и сказать, что оно может и пересмотреть свои позиции. Потому что сформулировать первоначальную гипотезу и долбить ее до конца – легко. А пересмотреть взгляды, как Сократ, Декарт или Юм, могут не все. Именно эту традицию продолжает Виктор Михайлович Аллахвердов.  

Венера Галеева

© Журнал «Санкт-Петербургский университет», 1995-2005 Дизайн и сопровождение: Сергей Ушаков