№ 22 (3745), 30 ноября 2006 года
главная | оглавление | <... | ...>	наука

Исцеляющая мудрость общения

Из жизни философов

Что делают философы? Пишут научные работы. Преподают. Кто-то пробует себя в публицистике или популярных жанрах. Если оценивать вовлеченность философов в общественную жизнь, можно сказать, что в подавляющем большинстве своем они в ней не участвуют, соответственно, влияния на ее ход почти не оказывают. И это понятно: исследователь, чтобы всесторонне и глубоко изучить интересующий его предмет, вынужден, насколько возможно, отвлечься от обычного течения жизни, в противном случае ему для достижения цели не хватит внимания. А внимание – это все в той области знания, где прогресс не зависит от совершенства приборов, и где путь к научной новизне лежит только через предельное сосредоточение познавательного усилия. Чтобы совершить такое усилие, необходимо обладать определенной душевной организацией, не располагающей к ведению бурной светской жизни.

Каков конечный продукт работы философов? Студенты-неспециалисты, получив самое общее представление о философии, чаще всего утверждаются во мнении, что «это все ля-ля», и после зачета за версту огибают книжные прилавки с мудреными названиями. Многие студенты философских специальностей в ходе учебы входят во вкус обсуждаемых проблем, но продумать собственную мировоззренческую позицию до конца, как правило, не успевают, и потому после трудоустройства в какой-нибудь относительно смежной области в их воспоминаниях о факультете преобладает в основном легкая «философическая» грусть по поводу необратимости времени. Единицы становятся профессионалами.

Если говорить о современной печатной продукции, то с точки зрения человека философски не образованного, но просто начитанного и обладающего некоторым литературным вкусом, российская философия предстает не в самом выгодном свете. Оставив в стороне консервативную историю философии и обратившись к работам, наиболее явно определяющим лицо современности, мы получим в остатке противоестественное эстетство постмодернистов, непоэтичную лирику экзистенциалистов, сомнительное глубокомыслие феноменологов. Этой искусственной пищей могут питаться профессиональные философы, но народный организм ее не усваивает.

Проза повседневности

А как живет общество? Живут отдельные индивиды и социальные группы, но говорить о господстве в сознании людей неких общегосударственных или, тем более, общечеловеческих принципов общежития сегодня будет очевидной натяжкой. Не имея других объединяющих ценностей, народ молчаливо соглашается с «философией» проедания нефтедолларов. Российское общество заходит в мировоззренческий тупик. Ярчайшее свидетельство – тот факт, что важнейшие смыслообразующие понятия истина и справедливость известны только шутнику и демагогу.

Представление об истине устанавливает различие между знанием и незнанием и в силу этого является основанием любого знания, в том числе научного. Общественное сознание, уступающее мифу «информационной экономики», видит опасность в отсталости науки и переживает отсутствие прочных оснований познания крайне болезненно. А между тем отсутствие отчетливого представления об истине выбивает опору из-под ног естествоиспытателя, ограничивая его областью описательной науки и не позволяя ему воспользоваться плодами собственного труда для построения цельной объясняющей теории. В еще более бедственном положении оказывается гуманитарий, чья задача именно в том и состоит, чтобы из бескрайнего многообразия исторических фактов извлечь некий общезначимый для человечества смысл, будь то концепция культурного развития или психологическая закономерность. Не имея устойчивой точки отсчета, ученый-общественник начинает имитировать деятельность, в лучшем случае коллекционируя исторические диковинки, способные возбудить любопытство.

Дни перебургской философии. Пленарное заседание

Справедливость… Вряд ли надо говорить о том, что неумение отличить хорошее от плохого, достойное от недостойного, допустимое от недопустимого сильно затрудняет повседневное общение. Но есть и более серьезные последствия пренебрежительного отношения к справедливости: отсутствие этого ключевого понятия в юридическом языке – одна из причин низкого профессионализма силовых структур, судебной власти, института адвокатуры. Без осознанного усвоения отвлеченных понятий критерием для принятия правовых решений становятся не законодательство в полном объеме, а практика применения отдельных статей, порой весьма причудливая, или откровенно внешние правовой сфере стимулы. Законотворчество не подчиняется никакому системообразующему принципу, восстановление торжества закона превращается в оскорбительное крючкотворство, сам закон уподобляется дышлу.

Сегодня, похоже, никто уже не считает актуальным исследование вопроса об отношении истины к справедливости. Оба этих понятия признаются результатом некой конвенции – а поскольку субъектами договоренности выступают разные социальные группы, то и ожидать прямого соответствия между теоретическими и практическими принципами не приходится. Справедливость не как исторически обусловленная форма социального взаимодействия, а как истина человеческого общежития напрочь выпадает из поля зрения и практиков, и гуманитариев.

Печальная участь постигает любое понятие, которое становится хоть сколько-нибудь значимым в общественном сознании: «демократия» в России “притомилась” за десять лет, «толерантность» и того быстрее. При этом умилительна неспособность обыденного сознания удержать различие между понятием, которому следует подчинить личные устремления, и не соответствующей ему реальностью, которую кто-то почему-то этим понятием обозначает. В результате жертвой народного недовольства становится мышление, настойчиво приглашающее осмыслить содержание предлагаемых понятий.

Предварительный разбор полетов

Но что тому виной? Не в последнюю очередь, незаинтересованное отношение философов к окружающей действительности. Ведь философ – не святой-отшельник, социально значим не опыт его личной благочестивой жизни, а его способность дать общеприемлемое, то есть предельно обобщенное, но при этом однозначное истолкование условий человеческого бытия. «С одной стороны…, с другой стороны…» – эту бессмысленную «диалектику» обыденный рассудок, оказавшись перед ответственным выбором, охотно заимствует. А больше у современной философии ничего общеупотребительного нет.

Само представление о необходимости, о безусловном преимуществе одного поступка перед другим, одной культурной формы перед другими выветрилось из современной философской мысли, все поглотила ни к чему не обязывающая возможность. И релятивизм физиков, на который так часто ссылаются, здесь ни при чем. Никакая частная наука не может быть законодательницей в отношении философии: только сама философия решает, жить ей по закону или беззаконно. То, что во все времена вызывало иронию по отношению к философам – их анекдотическая непрактичность, – в ситуации мировоззренческого кризиса не веселит, а раздражает.

Безучастность философов привела к тому, что выходы из тупика ищут уже без них. При этом резко повышается вероятность, что найденный ответ на актуальные вопросы современности будет неудовлетворительным, примитивным, в перспективе, может быть, даже губительным…

Можно ли признать такое положение дел нормальным? Ни в коем случае. Можно ли что-то исправить? Готовы ли философы произнести слово, вдохновляющее на конкретные практические шаги, и взять на себя ответственность за последствия? Испытывает ли народ потребность жить мудро, по совести? И может ли при наличии обоюдного согласия философия повлиять на уровень мышления общества? С такими или примерно такими вопросами мы обращаемся к организаторам и участникам Дней петербургской философии.

«Здесь нет места профессиональному снобизму»

Ю.Н.СОЛОНИН, декан факультета философии и политологии СПбГУ, доктор философских наук, профессор.

– Юрий Никифорович, в чем смысл Дней петербургской философии? Есть ли в них какая-то «изюминка», отличающая их от множества других философских конференций?

Ю.Н.Солонин

– Для меня самое главное, что это не профессиональная конференция, а опыт открытой встречи философии с обществом. Здесь нет места профессиональному снобизму, приветствуются и публицистика, и свободные литературные формы. Сегодня очень важно установить связь между философией и обществом: профессионалам полезно знать, какие у людей есть идеи, какие претензии они предъявляют философам. Как показывает опыт проведения Дней, у людей есть что сказать практически по всем разделам философского осмысления жизни – это и социальная философия, и философия науки, и философия религии, и философия политики…

Философия подвержена соблазну вознестись над «толпой». Но и народ зачастую относится к философии с неоправданным пренебрежением. А ведь какими бы независимыми от философии люди себя ни считали, когда вспыхивает «всесветный пожар», бегут за советом не куда-нибудь – к философам. Потому что есть вопросы, ответ на которые должен быть дан в предельно универсальной форме, и в таком случае без философии никуда.

Сейчас наше общество разорвано, люди часто не могут найти общий язык друг с другом. В этих условиях философам вместо того, чтобы сетовать на превратности судьбы, на недостаточное финансирование и тому подобное, следует удовлетворять духовные потребности общества, не ища отговорок. Философ должен уподобиться поэту, который хоть с голоду помирает, а стихи все равно слагает. Философия должна держать ответ перед обществом, поскольку сама же в значительной мере и виновата во всех тех бедах, на которые жалуется. И для того чтобы заговорить с обществом на одном языке, философы должны расстаться со своим высокомерием, спуститься на уровень обычного человеческого понимания. Дни петербургской философии тем и замечательны, что не выстраивают терминологическую стену между профессиональным сообществом и остальным миром, а преодолевают ее. Узкопрофессиональных конференций сейчас много – может быть, даже больше, чем нужно.

– В чем вы видите культурное значение философии? Что вообще философия дает человеку? Если исходить из того, что у каждой исторической эпохи есть свои ключевые вопросы, то какую культурную задачу, на ваш взгляд, философия призвана решать в наше время?

– В 80-90-е годы общество предъявило философам и, шире, интеллектуалам острый вопрос о дальнейшем пути развития страны. А интеллектуалы ответили из рук вон плохо, просто продемонстрировали свою несостоятельность. Даже в рамках марксизма можно было дать вполне удовлетворительный ответ, но его не последовало. А что же было? Мы стали перетряхивать прошлое или увлеклись философской эзотерикой. Лосев, Мамардашвили и другие авторы пошли в оборот, но это слишком узко, их творчество удовлетворяло запросы профессионального сообщества, а большинству встревоженных сограждан по природе своей было чуждо. Установить какой-то контакт с народом удалось, пожалуй, только академику А.Д.Сахарову. А в подавляющем большинстве интеллектуалы, вместо поиска ответов на вопросы современности, выставили свой счет обществу – этого нет, того не хватает, – и обрушились с критикой на то, что уже рухнуло, на диктаторский режим. Забвению было предано то фундаментальное обстоятельство, что мысль человеческая свободна, моральный человек мыслит и в кандалах. А прошлое стали обвинять в моральных грехах ныне здравствующих.

Мы сейчас читаем западную литературу с отставанием на тридцать, а то и на пятьдесят лет. Мы реанимируем русскую философию начала прошлого века, не учитывая, что она отвечала на вопросы того общества, того времени, того человека, которых давно нет. В связи с этим наша философия насквозь анахронична. Отсюда проистекает философская мистика и псевдорелигиозный поиск изжитых ценностей.

Философия в некоторых отношениях универсальна, но это обстоятельство нельзя преувеличивать. Постмодернист Фуко писал философские тексты – но ведь там все другое, к нам не применимое. Его интересовали проблемы индивидуализма, секса, форм скрытого властного манипулирования, которые отнюдь не являются первоочередными для нас. Запад живет другой жизнью. А для понимания наших реалий требуется иная философия. Чужой язык не годится для описания и понимания собственных проблем. Чем хороши Дни петербургской философии, так это тем, что здесь совершается попытка выйти к народу. Профессиональные философы должны отвлечься от узкоспециальной терминологии и научиться говорить на языке нашей российской современности.

В обществе накопилась горечь, где-то даже обида на философов, которые, не предложив удовлетворительного решения первоочередных задач современности, по существу, не выполнили свой гражданский долг. Но говорить о разочаровании в философии как таковой нельзя. Ведь дать достаточно обобщенный ответ на имеющиеся вопросы способна только философия. Психология, социология или даже история не могут составить ей конкуренции.

Косвенно понимание роли философии обществом выражается в обыденном словоупотреблении, когда говорят о философии того или иного дела. В советское время такого не было. А сейчас все понимают, что любое серьезное дело должно иметь под собой ценностную основу, что-то еще, кроме «купил-продал». В информационном обществе иначе нельзя. Философия является скрепой для всех интеллектуальных наработок человечества, и не случайно ЮНЕСКО несколько лет назад ввела «День философии».

К сожалению, в России значение философии понимают еще не так хорошо, как на Западе. В прошлом году мы обратились в Законодательное Собрание и к губернатору с предложением внести День философии в список памятных дат Петербурга. Эта инициатива вызвала большой резонанс в обществе, о ней писали даже московские газеты. Почему? Потому что это не какая-нибудь там пиар-акция, а многообещающая идея: в городе обществоведов в несколько раз больше, чем искусствоведов или журналистов, но своего дня и своего помещения для собраний у них нет. Пока что ЗакС нашу идею просто уморил, но мы не опускаем руки. Наша идея встречает понимание у коллег из других регионов. Мы надеемся, что, узаконив День философии в нескольких крупных регионах, сможем пролоббировать внесение этого Дня и в список памятных дат федерального значения.

– Сколько на Днях философов и сколько — «народа»?

– Преобладают представители философского сообщества, но есть и писатели, и журналисты, и представители смежных философии специальностей, например, политологи, психологи.

Хочу подчеркнуть, что аналога нашим Дням нет нигде. Это организаторская находка. Нигде больше профессиональные философы не стремятся выстроить диалог с обществом. Обычно дело ограничивается тематическими конференциями, научное значение которых, может быть, и велико, но общественный резонанс – минимален.

– Как возможен диалог профессиональных философов с обществом? И в какой форме должен быть сформулирован ответ на «проклятые» вопросы современности, чтобы простой человек мог его понять и принять?

– Профессиональный язык философии малодоступен. Необходима промежуточная среда, насыщенная ответами философии на вопросы, актуальные для общества в целом. Философия должна донести свое содержание до общества через публицистику, художественную литературу, произведения искусства. Ну, и конечно, необходимы лекции перед широкой аудиторией, популярные книги. Долг философа – сделать результаты своих изысканий доступными простому читателю, поэтому надо стараться приспособить сложные идеи к уровню понимания общества. Эта задача не только насущная, но и решаемая: благодаря просветительской деятельности интеллектуалов конца XIX – начала XX веков общество доросло до понимания идей Шопенгаура, Маркса, Къеркегора, со временем сложная терминология стала прозрачна для простого читателя.

Но чтобы полноценный диалог мог состояться, общество тоже должно потрудиться. С одной стороны, оно может быть более взыскательно к нам. Надо прямо говорить философам: мы не получаем от вас того, что вы как профессионалы обязаны нам дать. С другой стороны, обществу следует быть более требовательным к себе. В самом деле, как можно дозреть до понимания тех ответов, которые предлагают обществу корифеи современной философии, если все время только и делать, что сосать пиво и жевать жвачку? Признавая вину интеллектуалов перед обществом, я должен отметить, что и народ тоже бывает виновником собственных бед. Советское общество было сервильно в целом, в соглашательстве с властью могут быть уличены не только писатели и художники. Народ должен признать свои ошибки, и другого пути избежать их повторения нет.

– Что такое петербургская философия? В Петербурге философия не такая, как везде?

– Конечно, это метафора. Ну проводится это мероприятие в Петербурге, потому и «петербургская». Но в то же время чуткое ухо улавливает: философия в России имеет культурно-региональные оттенки. Петербургский стиль философствования отличается большей рациональностью, связью с наукой, меньшей религиозной ангажированностью. Конечно, все это есть и в Москве, и в других городах. Но здесь речь не о том, что где-то что-то есть или где-то чего-то нет, а об определяющих стилевых признаках, которые сразу заметны взгляду профессионала. Конечно, определение региональной специфики философии – это не вопрос идей, не вопрос содержания и тем для размышления, а вопрос стиля. С одной стороны, стиль – это нечто неуловимое и эфемерное, а с другой, именно в стиле с наибольшей силой и отчетливостью сказывается дух той или иной традиции философствования.

Вероятно, свой отпечаток на стиль петербургского философствования накладывает и давность традиции, ведь в профессиональном смысле философия раньше всего утвердилась именно в Петербургском университете.

– Сознают ли современные авторы свою причастность традициям русской философии?

– Если говорить о ситуации в целом, то нет. Конечно, кто-то уделяет большое внимание тому, чтобы определить свое место в истории отечественной философской мысли, но большинство обходится без этого. В конце 80-х годов был ажиотаж по поводу возрождения русской философии, было модно ссылаться на представителей философско-религиозного ренессанса начала прошлого века. Но ожидания широкой публики, да и философского сообщества на этот счет не оправдались. Сращивания поколений не произошло.

В рамках Дней проходит большой круглый стол, участники которого попытаются ответить на вопрос: «К какому наследству мы примыкаем» (название перекликается со статьей Ленина «От какого наследства мы отказываемся»). Если отвечать в наиболее обобщенной форме, то можно сказать, что в столицах сейчас наблюдается устойчивый интерес к западным философским направлениям – экзистенциализму, феноменологии, постмодернизму, а подальше от столиц больше внимания уделяют российской философской традиции.

– В этом году философский факультет сменил название и стал факультетом философии и политологии. Чем вызван подобный шаг, и насколько он был необходим?

– Переименование факультета отразило фазу роста. В последние пятнадцать лет на факультете интенсивно шли перестроечные процессы. Признаюсь, меня самого они несколько утомили. И все равно, как мы ни тянулись за временем, а оно нас перегоняло. Итогом перемен стало, в частности, разрастание политологического отделения, которое в настоящий момент является вторым на факультете и по числу кафедр, и по числу сотрудников. После ряда дискуссий было решено вынести политологию в список титульных специальностей. Переименование факультета подтолкнуло СПбГУ немного вперед, так как больше нигде в России, включая и МГУ, политологии в перечне титульных специальностей нет.

Организационные моменты

Т.А.РУЩИНА, ответственный секретарь Санкт-Петербургского Философского общества.

– Татьяна Александровна, расскажите, пожалуйста, об организационной стороне Дней петербургской философии.

– Дни проводятся с 2001 года. Знаменательно, что независимо от нас ЮНЕСКО с 2002 отмечает Международный день философии, который назначен на третий четверг ноября и, таким образом, совпадает с открытием Дней петербургской философии. А еще в нынешнем году на тот же самый третий четверг, на 16 ноября, пришлась очередная годовщина отплытия Философского парохода в 1922 году. В эти Дни состоялась памятная акция «Философский пароход» у стелы на набережной Невы напротив 8-й и 9-й линий Васильевского острова.

Инициативу философского сообщества Петербурга активно поддержали коллеги со всей России. Среди гостей были руководители региональных отделений Российского философского общества, а региональные отделения Российского философского общества в первый День петербургской философии провели различные научные меро-приятия по всей России.

Интерес к Дням проявили и представители власти. Так, с докладом на тему «Политика лицом к обществу» выступил председатель Совета Федерации Федерального Собрания РФ С.М.Миронов.

Всего в рамках Дней в Петербурге прошли три десятка конференций, круглых столов, научно-практических семинаров, участие в которых приняли более шестисот человек из десятков городов России, Украины, Беларуси, Молдовы.

Пути русской философии

А.Ф.ЗАМАЛЕЕВ, доктор философских наук, профессор, заведующий кафедрой истории русской философии факультета философии и политологии СПбГУ.

– Александр Фазлаевич, можно ли сказать, что название Дней отражает не только географический смысл, но что петербургский способ философствования отличается от всех остальных? Каково вообще соотношение петербургской и российской философии?

– То, что петербургская философия относится к российской как частное к общему, не означает, что масштаб проблем и содержание идей скромнее, чем в других традициях российского философствования. Хотя, конечно, есть акценты, которые наиболее актуальны для петербургской школы по сравнению, скажем, с московской. Это было заметно уже в XIX веке, о чем свидетельствует разделение отечественных мыслителей на славянофилов и западников. Славянофилы называли себя московскими любомудрами, а философы Петербурга ориентировались на образцы западной мысли. Аналогичные тенденции заметны в XX веке, в советский период. В Москве предпочитали развивать гносеологические идеи, в Петербурге-Ленинграде – онтологические. Более точно будет сказать, что содержание петербургской философии определяется установкой на уяснение русского способа переживания и осмысления фундаментальных проблем философии.

Однако необходимо определиться с понятием русской философии. У нас в историографии утвердилось разграничение русской философии и философии в России. Предполагается, что первая «самобытна», причем критерием самобытности служит религиозность, прежде всего православная. А вторую традицию, якобы, отличает склонность к заимствованию – это о ней В.О.Ключевский писал как о работе русского ума над чужим идейным материалом.

А.Ф.Замалеев

На самом деле, дуализация отечественной мысли в значительной мере спорна. Ведь и наша религиозная философия не является всецело самобытной, она восходит к иудео-христианским истокам, сопряжена с традицией западноевропейского философствования и восточного мистицизма. Следовательно, она так же приспосабливалась к русским ментальным возможностям, как и философия немцев, англичан или французов. Поэтому правильнее считать русской философией весь спектр отношений русского ума к общечеловеческим интеллектуальным и духовным ценностям и весь совокупный опыт их приложения к реалиям национальной жизни. Словом, русская философия и философия в России суть одно и то же.

– Значит ли это, что русская философия однородна?

– В русской философии выделяются три тенденции, или направления: радикалистское, европоцентристское и религиозное. У каждого направления своя история, свои традиции, но они находятся во взаимодействии, сопряжены друг с другом – положительно или отрицательно, – образуя единую ткань философствования или, говоря словами А.С.Хомякова, «единство во многообразии». Вместе с тем, будущность у этих направлений разная.

Радикалистская философия, история которой прослеживается от Пестеля до Ленина и даже официального марксизма-ленинизма, безусловно, дискредитирована «коммунистической» эпохой XX века. Виной тому режим «сталинократии». Кроме того, и трансформация ленинизма в «зюгановизм» вряд ли способна увлечь общество и вызвать ростки новых философских прозрений. Влияние радикалистской философии ослабляется также тем, что сейчас у православия появилась социальная доктрина, близкая по духу социализму. Да-да, православие – и в еще большей степени евангельское христианство – близки к социализму. В России всякое радикальное движение возникало из евангелизма. Стоит только посмотреть на декабриста Оболенского, на Белинского, Достоевского, Морозова, чтобы в этом убедиться. Христоцентризм, выветрившийся, по словам архиепископа Иоанна Сан-Францисского (Шаховского), из официальной церковности, нашел прибежище в социалистической мысли. Даже у большевиков – Луначарского, Горького, Богданова – евангельский момент играл заметную роль. Луначарский, к примеру, уподоблял Маркса новому Саваофу, новому Христу.

Традиции евангелизма в России сильны. Сейчас заметны попытки реализовать идею С.Н.Булгакова и Г.П.Федотова о необходимости вернуть социализм в рамки православия. Попытки эти приводят к некоторым результатам. Так, несколько лет назад была принята социальная концепция русской православной церкви. В этой связи осмелюсь сделать прогноз: усиление роли православия в формировании общественного сознания более вероятно, чем «коммюнотаристская» радикализация.

Каковы перспективы европоцентристского направления? Сейчас оно доминирует. Я, пожалуй, единственный антизападник на факультете. Я убежден, что лучше читать евангелие, чем Делёза. Наше нынешнее «философское европейничание» (Н.Я.Данилевский) совершается в абсолютно новой ситуации. В XVIII-XIX веках обращение к философскому наследию Запада обогащало нас, делало сопричастными общечеловеческим философским исканиям. Тогда наша мысль следовала в русле идей Дидро, Канта, Гегеля, Шеллинга и других.

Какова же сегодняшняя философия Запада? В ней сильно развито ощущение духовного и интеллектуального кризиса. Это философия постмодерна. Виднейшие ее «классики» – Хайдеггер, Бодрийар, Делёз, Деррида, Лиотар и другие. Всё их философствование основано на стирании различий между смыслом и бессмыслицей, прекрасным и уродливым, значительным и незначительным. Их лозунг — «Нет ничего святого!» (Ж.Бодрийар). Отсюда вытекает установка на идейно-мировоззренческий плюрализм, на снятие «критериев» в сфере нравственности и сознания. Перенесение подобных воззрений на российскую философскую почву едва ли способно стимулировать утверждение позитивных духовных и интеллектуальных ценностей. В этом смысле очевидно, что европоцентристское направление также окажется (если уже не оказалось) в состоянии интеллектуальной безысходности и кризиса.

То, что сегодня кажется изысканной импортной новинкой, на самом деле давно известно русским философам. Возьмем, например, феноменологию. Дело даже не в том, что очаровавшая многих гуссерлевская феноменология продолжает давнюю традицию анализа форм сознания, получившую развитие в Европе еще в XVIII веке. Просто основная идея феноменологии была реализована – причем порой гораздо интереснее, чем у гуссерлианцев, – христианскими богословами и мистиками средневековья. Например, аскетические труды Иоанна Лествичника, помимо своего религиозно-практического значения, обладают и несомненными теоретическими достоинствами. Описание уровней сознания у него выгодно отличается от аналогичных опытов современных авторов феноменологического толка.

– Получается, что если нам нужна оригинальная философия, остается рассчитывать только на русскую религиозную мысль?

– Как ни странно, но в принципе у нас нет выбора. Сегодня мы можем рассчитывать только на собственную или, говоря точнее, исторически более широкую, более полнокровную духовно-интеллектуальную традицию. А такая традиция сложилась именно на почве освоения иудео-христианской религиозности.

– Означает ли это, что русская философия должна соединить свою судьбу с православием?

– Такую точку зрения активно отстаивает, в частности, С.С.Хоружий. Кратко его позиция может быть сформулирована так: встреча с православием – это единственная реальная перспектива развития русской философии. Это помогает привить русскому уму «недоверие и воздержание» в отношении всякого теоретизирования, развития отвлеченной мысли. Результатом такого «воздержания» станет «дискурс синергии», то есть устремление «тела, души и духа купно... к соединению с Божией энергией, сущей в мире благодатью Святого Духа». Вы скажете: только-то? Увы! Как видно, встреча русской философии с православием планируется исключительно в миссионерских целях, чтобы катехизировать русский ум, вырвать его из-под опеки разума, который, как, вероятно, полагает С.С.Хоружий, вредит успехам православия.

Идея неопатристического синтеза (в терминологии протоиерея Г.Флоровского и других) или синкретического плюрализма (в терминологии Столовича) – это наукообразный способ освоения духовного наследия православия. Философы, выдвигающие подобные идеи, не хотят считаться с тем, что абсолютно ясно любому церковному мыслителю. А именно, что русская религиозная философия не только не способна устремиться к встрече с православием, но она в большей мере является даже «антиправославной». Разумеется, если помнить, что антиправославность эта связана исключительно с осознанием «поместности», узкоцерковности официального синодального вероучения.

– Если русская религиозная философия отрицает официальное православное учение, то в чем же ее религиозность?

– Для русской религиозной философии православие – это, прежде всего, соответствие критериям евангелизма, опорой и формой выражения которого является христоцентризм. Даже такой, казалось бы, созвучный официальной церковности мыслитель, как Достоевский, в своем «символе веры» утверждает в качестве единственного вероисповедного авторитета не церковь, а Христа. Или возьмем тех же славянофилов: К.Аксаков, рассуждая о «русском воззрении», на первое место поставил следование национальной истории, обычаям и быту простого народа. Славянофилы прекрасно различали официальное православие и народное христианство. Поэтому совершенно справедливо утверждать, что русская религиозная философия предполагает несколько иной набор идентифицирующих русскую нацию принципов, нежели русское православие. Согласно церковной точке зрения, русское тождественно православному. В философском же понимании этой проблемы содержится более глубокий смысл. Причем осознание этого смысла во многом связано с развитием петербургской школы философии. В первую очередь, здесь должны быть упомянуты А.И.Введенский, Н.О.Лосский, С.Л.Франк и другие.

– Тема национальной идентификации сегодня против воли привлекает внимание. Только вот не- понятно, о какой нации сегодня может идти речь? В России веками бок о бок живут представители десятков национальностей…

– В XX веке в сознании общества все более укореняется мысль, что русскость не может быть сведена к чисто этнической категории. Этим понятием начинают охватываться все этнические общности и народности, живущие в России, думающие и говорящие на русском языке. Это не значит, что снимается вопрос о самобытности самого русского этноса. В литературе, действительно, встречаются попытки отказаться от такого «узкого» толкования русскости. В одной недавней публикации, к примеру, сказано: «русский народ – не этническое понятие, а культурное», поэтому, с этой точки зрения, русскость – «пустое понятие». Разумеется, согласиться с этим нельзя. Хотя несомненно и верно, что современный русский в каком-то отношении, действительно, «надэтничен», тем не менее, сама эта номинация является вторичной по отношению к русскому этносу, она есть следствие того, что русский народ – это реальность, это опора и стержень России как государственности. Но ни один народ не остается в пределах традиционной этносамобытности. Взаимоотношения с другими народами изменяют стереотипы его поведения, формы жизнедеятельности, и так постепенно совершается трансформация данного этноса в сторону большей синкретизации, большего слияния с другими народами. Такова же судьба и русского народа в том современном значении, которое утверждается в политической и социальной практике.

Все это говорит о том, что должны быть выработаны новые критерии самоидентификации русского народа. Такие критерии и предлагает русская философия. Прежде всего, это религиозность, особенно в форме христианского универсализма, отвергающего всякую поместность церковного сознания. Эту религиозность привлекает не столько теодицея, сколько антроподицея, она всегда была и остается по своим темам, по своему подходу экзистенциальной (Н.А.Бердяев).

– Складывается впечатление, что национальный вопрос был и остается чуть ли не главной темой русской философии. Так ли это?

– Собственно, две темы привлекают русскую философию, определяют ее перспективные задачи: во-первых, это разработка новой метафизики России, то есть осмысление места и исторического значения русского народа в общечеловеческом историческом процессе; во-вторых, это проблема национальной идентификации русского народа. Преимущественно на почве разработки именно этих идей формировалась петербургская школа русской философии.

Суть первой задачи можно пояснить на исторических примерах. В начале XVI века псковский старец Филофей сформулировал свой знаменитый тезис о Москве – Третьем Риме. В эпоху петровских преобразований сложилась идея имперской России. В XX веке СССР был провозглашен центром и опорой мирового социализма. Ни одна страна не может обойтись без соответствующей мессианской установки. Об этом хорошо сказали В.С.Соловьев и Н.А.Бердяев: важно не то, что народ думает о себе, а то, что Бог замыслил о нем в вечности. Никакой народ не может возвыситься до самосознания, если вся его деятельность ограничивается решением проблемы материального благополучия. Народу нужна идея, и эта идея не может быть отодвинута в будущее, она должна выражать смысл настоящих событий. Выработка такой идеи и должна стать делом философии.

Сейчас в России национальной идеи нет, надэмпирическое компенсируется эмпирическим. В общественном сознании отсутствует целокупное понимание бытия России.

– Что такое национальная идея применительно к современным российским реалиям?

– Собственная метафизическая константа появилась у России с падением Византии. Правда, и до этого были попытки разработать свою метафизику, например, представить Киев как второй Иерусалим. Но эти попытки не увенчались успехом, поскольку уподобление Киева Иерусалиму не давало достаточного стимула для подъема народного духа – Иерусалим-то пал к тому времени, а поражение не может быть национальной идеей. Вот почему в Хазарском каганате русские послы Владимира, отправленные на поиски веры, отказались принять иудаизм: дескать, и нам того же желаете, чем вас Бог наказал?

Русский народ стал основой для формирования российского народа через синтезирование с другими этносами. В петровское время были предпосылки трансформации этноса в нацию, но эти процессы быстро свернулись. В России не исчез ни один народ и ни одна культура – это хорошо, но процесс формирования единой нации затянулся. Интересы всех народов сталкиваются, и все обижаются на русских за русификацию.

Сейчас основная задача – отказаться от религиозной детерминации и этнического национализма. Мы и так упустили много времени, пора уже найти другую основу для объединения российской нации. Сегодня национальная идея не может быть этнической, она должна выражать интересы всей политико-культурной общности России.

– То есть сегодня уже правильнее говорить о русском начале только в историческом контексте?

– Недавно вышел трехтомник «Иное». Там некто Ушаков выдвинул утверждение, что русских больше нет. Но это не так! Уберите русских – и все развалится. За счет чего будет держаться российская нация, эта сложнейшая система связей? Только за счет державности русского народа. За счет участия государственности в устроении всех дел. Ни один народ без государства не может укрепить громаду российской нации. Как писал И.А.Ильин, русский народ – по сути своей державный народ. При этом следует иметь в виду, что державность не тождественна имперскости.

Не менее важен и другой момент – пространственность, влияющая на формирование сознания русского человека. Русскому за границей тесно. Пространство является идентифицирующим фактором всего населения России независимо от этнической принадлежности. Каждый житель России, выезжая за границу, вскоре начинает чувствовать, что ему там тесно.

Еще один философский принцип самоидентификации русского человека – его всечеловечность. Только русский легко входит в культуротворчество другого народа. Единственная препона – конкретные формы религиозности, так как и православие, и ислам, и другие религиозные учения ставят ограничения общечеловеческим ценностям.

Итак, есть четыре принципа, на которых может утвердиться российская национальная идея: религиозность (любая, не только православная), державность, пространственность и всечеловечность.

– И как, по-вашему, можно привить российскую национальную идею общественному сознанию?

– Практическая деятельность предшествует осознанию. Сначала надо что-то сделать, и потом можно гордиться содеянным. Но национальной гордости недостаточно – она трансформируется в национализм, если нет метафизики, общечеловеческих ценностей. Национализм сковывает отношения народа с другими народами. Мы десятилетиями пытались сориентироваться в проблемах, перед нами стоящих. Но есть осознание необходимости успеха. Без веры народ нищенствует плотью и духом. Национальная идея не тождественна успеху и материальному благополучию, но без них нельзя. Русская философия всегда утверждала: униженный народ не имеет идеи. Бунты, являющиеся следствием унижения – это проявление бессилия народа. Бунт препятствует утверждению национальной идеи, формированию национальности как таковой.

– В России основной темой философии является вопрос о судьбах России. Запад менее инфантилен, меньше любуется собой. Значит ли это, что русская и западная философия – параллельные миры, которые никогда не пересекаются?

– Действительно, западная философия по природе своей проблемна, а не национальна. Запад волнуют проблемы онтологические, гносеологические и прочие, там доминирует рациональность. А русская философия никогда не ориентировалась на логику, опираясь на интуицию, которая есть не что иное, как подспорье практики. Поэтому учения вроде феноменологии, экзистенциализма и так далее в России не приобретают национальной окраски. Однако разработка предложенных Западом проблем не остается бесполезной.

Всякое заимствование, даже если речь идет об отвлеченнейших идеях и принципах, в той или иной мере обусловлено практическими интересами. При Петре I в России преобладал интерес к натурфилософии, при Екатерине II – к правовым вопросам, при Александре I проявились тенденции к мистицизму. Если тематическая обусловленность первых двух периодов понятна, то вопрос, откуда взялся мистицизм, может вызвать затруднения. Однако присмотревшись к эпохе повнимательнее, мы увидим, что распространение внецерковной религиозности было вполне закономерной реакцией на обмирщение церкви. Ответом на кризис официальной религии стали духовные поиски, способствовавшие популярности учения о внутренней церкви (масонства).

В середине XIX века актуальной стала тема переустройства народной жизни в духе социализма. Почему социализм, а не либерализм? Чернышевский отвечал: потому что в крестьянской общине социализм и так уже существует, он близок пониманию простого народа.

А в конце XIX века силу набрало неокантианство. Почему неокантианство? Потому что легальный марксизм в исполнении будущих авторов сборника «Вехи» не предполагал политических переворотов и в качестве пути к обществу справедливости предлагал внутреннее совершенствование. Как видим, кантово учение было воспринято из вполне утилитарных соображений: невозможность приблизить идеальное состояние общества ведет к вере. Несколько позже Г.Г.Шпет критиковал гуссерлианскую феноменологию за отсутствие социальной константы, определяющей национальную специфику. Русскому уму непременно требуется опыт приложения теоретических результатов к национальной жизни.

– Какова главная практическая задача, стоящая перед русской философией?

– Сейчас у русской философии две основные задачи, решение которых ведет к единой цели: надо осознать метафизические основания истории, а затем поднять народ до осознания новой метафизической задачи, сообщить ему новые формы самоидентификации.

– Кто наиболее успешно разрабатывает эти проблемы?

– Впервые проблема историчности русской философии была осмыслена А.И.Введенским, который писал также и о психологии русского народа. Сегодня метафизические проблемы российской истории привлекают внимание многих исследователей. Это, например, А.С.Панарин и С.С.Хоружий в Москве. А в Петербурге – Г.Л.Тульчинский, Ю.Н.Солонин и, конечно, наша кафедра. Тема метафизики России затронута мною в «Учебнике русской политологии» (2002) и в «Истории русской культуры» (2005); сотрудником кафедры А.В.Малиновым – в докторской диссертации «Философия истории в России»; А.В.Прохоренко, главой Комитета по внешним связям Санкт-Петербурга – в докторской диссертации «Философское россиеведение». Кандидатские диссертации последнего времени также ориентированы на уяснение сегодняшнего положения России в мире и ее исторических перспектив.

– Если петербургская философия не тождественна московской, то, вероятно, и на главный вопрос о национальной идентичности они отвечают по-разному?

– В Петербурге равное внимание уделяется всем четырем указанным выше принципам, на которых может утвердиться российская национальная идея, – религиозности, державности, пространственности и всечеловечности, – в Москве же принято делать акцент на православности. Здесь больше консерватизма, отчетливее, чем в Петербурге, ориентация на представление о Москве – Третьем Риме. В частности, благодаря такому пониманию сегодня происходит сращивание государства с церковью.

– Можно ли говорить о школах философии в России? В чем специфика петербургского подхода к разработке философских проблем?

– Сегодня в России есть несколько философских школ. Кроме Петербурга и Москвы, школы есть в Екатеринбурге, Чите, Омске, Воронеже, Мурманске, Ростове. Однако ни одна из провинциальных школ не имеет достаточных ресурсов, чтобы стать самостоятельным центром, поэтому все они так или иначе тяготеют к Москве и Петербургу.

Для петербургских исследователей важно не то, что сказал тот или иной автор по тому или иному поводу, а целостное осмысление, способность видеть проблемы в истории философии с точки зрения их перспективности. В XIX веке предпринималась попытка разработки родиноведения. Но такой подход к метафизике России попахивает национализмом, поэтому мы его не возрождаем.

Историософия – это то, с чего начиналась русская философия. Мы занимаемся тем, что исследуем, как можно применить наработанные историософские формы к интерпретации современности. Если в Москве преобладает биографический подход к изучению истории философии, то в Петербурге – проблемный. В Москве принят такой подход: издать работы какого-нибудь автора и предварить их благосклонной, а то и апологетической статьей. Петербуржцам же интереснее не апологетика малоизвестных или, тем более, известных авторов, а уяснение, как раскрывалась та или иная проблема в их творчестве.

В своих исследованиях мы не оставляем без внимания и философию советского периода, которая отнюдь не тождественна диалектическому материализму. В советской философии были проблемы, изначально чуждые марксизму – например, проблемы личности, онтологии, философии природы. Вернадский удивлялся, что Энгельс, почитаемый марксистами-ленинцами за «Диалектику природы», не был знаком с основными представлениями описательного естествознания своего времени. Декан философского факультета ЛГУ В.П.Тугаринов писал о ценностях, хотя у классиков о них ни слова. Но проблема ценностей – это проблема принятия решений, поэтому марксизм, претендовавший на то, чтобы стать целостной философской концепцией, должен был допустить разработку и таких «неканонических» проблем. А последние привязывали советскую философию к западной мысли. Изучение таких общих для России и Запада проблем является одним из приоритетов петербургской школы философии.

– Как интересующийся читатель может познакомиться с последними наработками петербургской школы истории отечественной философии?

– При кафедре истории русской философии СПбГУ с 1994 года бесперебойно (!) выходит альманах «Вече». Сейчас готовится к печати восемнадцатый номер. В предыдущих номерах опубликованы работы более чем двухсот авторов. Помимо статей и рецензий, в альманахе есть раздел «Монография в номере», отражающий тенденции развития современной отечественной мысли. Кроме того, на нашей кафедре зреет проект издания и переиздания работ советского периода, ставших классическими, под рабочим названием «Русская философская классика советского периода». Это неправильно, что архивы бывших профессоров факультета А.А.Галактионова, П.Ф.Никандрова, В.И.Свидерского, бывшего декана М.В.Серебрякова и других до сих пор не разобраны.

– Какова стратегия развития вашей кафедры?

– Для нас важны три вещи. Во-первых, необходимо обрести свое узнаваемое лицо – и вот, кафедра существует уже шестнадцать лет. Во-вторых, необходима публикация источников. Мы уже выпустили шеститомную серию «Истоки отечественной мысли», продолжаем работу над серией «Русская государственная мысль», ведем общий проект с издательством «Троянова тропа» – в основном, публикуем сочинения философов Санкт-Петербургской Духовной академии. В общей сложности кафедрой за шестнадцать лет опубликовано около сорока томов сочинений отечественных мыслителей. В то же время, сотрудники кафедры ведут активную научную работу, которая находит отражение в многочисленных публикациях. Так, мною опубликовано около пятнадцати работ, по несколько монографий издали В.С.Никоненко, И.Д.Осипов, А.И.Бродский, А.В.Малинов. Наконец, в-третьих, мы понимаем, что в исследовании русской философии нельзя ограничиваться каким-то одним периодом, необходимо видеть любое интеллектуальное и духовное явление в перспективе тысячелетнего пути русской мысли. Это последнее обстоятельство наиболее отчетливо выявляет отличие петербургской школы от всех остальных.

Российская философия
глазами иностранцев

А.С.КОЛЕСНИКОВ, доктор философских наук, профессор кафедры истории философии факультета философии и политологии СПбГУ.

– Анатолий Сергеевич, вы долгое время занимаетесь философской компаративистикой. Что иностранцам в нас интересно?

А.С.Колесников

– Недавно к нам на кафедру приезжали две «остепененные» дамы из Словакии. Одна из них интересовалась В.С.Соловьевым, другая – российскими идеалистами начала прошлого века. Вообще же, в Европе мало знают отечественную философию, за исключением, пожалуй, марксизма. К тому же, у них и свой марксизм есть, поэтому советский опыт за рубежом учитывают, но больше критикуют. За границей ставят вопрос, от какого Маркса отталкиваться – от молодого, близкого романтикам, или от позднего, разработавшего диалектический материализм? В Советском Союзе вопрос так не стоял, сразу решили, что экономические проблемы имеют первоочередное значение, и обо всем остальном забыли.

– Что дала миру русская философия?

– В 1910-1912 годах вышла общая история философии в двух томах, где российская мысль почти не удостоилась внимания. Говорить о серьезном прогрессе за прошедшие сто лет нельзя. К достижениям отечественной мысли можно отнести теорию систем А.А.Богданова, теорию ценностей В.П.Тугаринова, диалектику Э.Ильенкова, феноменологию в оригинальном исполнении Мамардашвили и Пятигорского. Все эти авторы за границей практически неизвестны; впрочем, сказать, что их идеи могли бы сильно обогатить западную философию, будет преувеличением.

Из отечественных мыслителей за рубежом знали лингвиста Р.Якобсона и буддолога Ф.И.Щербатского, которые сразу выходили на европейскую аудиторию. Но в целом об уровне известности и популярности российской философии за рубежом лучше всего говорит тот факт, что там практически нет специальных курсов по истории русской философии. Сейчас, в эпоху увеличения интенсивности контактов между странами, возникла потребность узнать о России побольше, поэтому к нам и едут. На нашей кафедре стажируются профессора из Польши, Мексики и других стран.

– Можно ли говорить о философских школах в современной России?

– Можно. Если говорить об изучаемых проблемах, то существует диалектическая школа Э.Ильенкова в Москве, возрождается диалектика в Уфе. Есть историко-философская школа Н.В.Мотрошиловой при Институте философии РАН, в рамках которой детально изучается гуссерлианская феноменологическая традиция; эта школа признана в Германии. В том, что касается аналитической философии, очень много сделала М.С.Козлова, хотя говорить о школе в полном смысле слова в данном случае нельзя. Направление, на котором практически не наблюдается отставания от Запада и где мы в чем-то европейцев даже опережаем, – это философская антропология. В России, и в частности в Петербурге, есть свой постмодернизм.

Важно отметить, что по всем направлениям ведутся не только исторические, но и самостоятельные изыскания, российские исследователи предлагают порой весьма интересные ходы мысли. Нечто похожее на школы существует вокруг журналов, например, московского «Логоса».

– Изначально языком философии был древнегреческий, потом латинский, в XIX веке безусловным лидером стал немецкий. Можно ли сказать, что сегодня у философии есть национальность – наиболее адекватный язык выражения?

– На древнегреческом философия говорила по праву рождения, то же, с некоторыми оговорками, верно и по отношению к латыни. А в Новое время латынь утратила свое универсальное значение для философии, уступив место… математике. Да, сначала математике, лишь после этого философия заговорила на национальных языках. Сегодня складывается общая терминология.

– Насколько в России развиты совместные исследовательские проекты с иностранными учеными?

– Контакты не столь интенсивны, как хотелось бы, но есть. Так, мы совместно с Колумбийским, Нью-Йоркским и Гавайским университетами готовим учебник по компаративистской философии. Наша часть уже написана и выдержала в России три издания. Американцы до сих пор свою часть пишут. Когда завершат, мы переведем свой текст на английский и издадим в виде общего учебника.

– Охотно ли иностранцы включаются в совместные проекты?

– Все зависит от финансирования. Еще одно препятствие на пути к успешному сотрудничеству – языковой барьер. Можно только порадоваться за молодых коллег, которые проходят в школе языковую подготовку, качественно отличную от той, что была в свое время у нас. Пока же большинство исследователей недостаточно хорошо знают языки, чтобы сообща с зарубежными коллегами решать сложные исследовательские задачи.

– Сейчас многие наши специалисты ездят за рубеж. Как они себя позиционируют на Западе? Не пытаются ли слиться со средой, стесняясь своей русскости?

– Чего нет, того нет. И на конференциях, и на стажировках россияне сохраняют естественную манеру общения и ведения научной беседы. Например, мои аспиранты, стажировавшиеся во Франкфурте-на-Майне у Ю.Хабермаса и А.Хоннета, прямо давали своим коллегам понять, что они из России.

– Что нужно сделать, чтобы привлечь внимание зарубежной философской общественности к России?

– Надо, прежде всего, иметь возможность обеспечить приезд иностранных гостей. Кроме того, необходимо рекламировать наши научные проекты за рубежом. Например, на конференции, проводимые кафедрой философской антропологии, всегда приезжает много иностранцев – именно потому, что сотрудникам кафедры удалось распространить информацию за границей. Или возьмем конференцию по Николаю Кузанскому: приехали специалисты не только из Европы, но даже из Аргентины! Помимо финансирования и рекламы, необходимо еще предлагать интересные темы. Если эти условия будут соблюдаться, у Дней петербургской философии появится шанс стать серьезным международным форумом.

«… прислушиваться к тихой песне
собственного философского темперамента»

К.С.ПИГРОВ, доктор философских наук, профессор, заведующий кафедрой социальной философии и философии истории факультета философии и политологии СПбГУ.

– Константин Семенович, каково, на ваш взгляд, значение Дней петербургской философии для российской философии?

К.С.Пигров

– С Днями петербургской философии ситуация для нашего факультета очень выигрышная. Единственная форма сбора всех российских философов – Философский конгресс. Первый конгресс прошел именно в Петербурге, по инициативе молодых сотрудников факультета и при поддержке руководства. Дни продолжают добрую традицию – и здесь Петербург оказался первым. В отличие от конгресса, Дни проходят не раз в два года, а ежегодно. При этом они по своим масштабам приближаются к конгрессу. Так что активность философской общественности Петербурга радует.

– Какие темы наиболее удачно разрабатываются сегодня российскими философами?

– Для начала я бы упомянул о том, о чем у нас говорить не любят, а именно: в философском плане Россия – это провинция. Безусловными философскими центрами являются Франция и Германия. США на роль лидера философской мысли не претендуют, но общий уровень богатства позволяет американцам реализовывать интересные проекты. В России же философская мысль вторична, в основном мы занимаемся переводами. Философия Серебряного века, ставшая высочайшим взлетом русской мысли и снискавшая некоторую известность отечественной философии за рубежом, не может компенсировать нынешнее отсутствие самостоятельного творчества.

– Кто сегодня занимается философией в России?

– В большинстве своем это те же люди, которые преподавали марксизм-ленинизм, серьезной кадровой смены не произошло. Для контрастного сравнения можно привести пример Германии, где после распада советского блока с идеологами отжившего режима поступили жестко: был введен запрет на профессию, и всех марксистов-ленинцев отправили на пенсию. Даже тех, кто, обладая достаточно живым умом, был способен переучиться. У нас же марксизм в значительной мере сохраняет свои позиции. Чем бы ни занимался в силу необходимости философ старшего поколения, соответствующая закалка чувствуется. Марксизм для многих превратился в приятную привычку. Правда, наряду с силой инерции действуют и другие тенденции, так что можно выделить четыре основные группы философов.

Одну группу составляют марксисты зюгановского толка: ничего не забыли, ничему не научились. Правда, сегодняшних коммунистов следует охарактеризовать как «легальных марксистов», поскольку призыва к революционной борьбе с реакционным режимом в силу очевидных причин не слыхать. К такой «оппозиции» власть относится даже с благосклонностью.

Другая многочисленная группа состоит из тех, кто отказались от слова «марксизм», сохранив приверженность материализму и диалектике. Подобный ход позволяет окончательно снять остроту марксистских идей – здесь отрицается не только необходимость вооруженного восстания, которое в переводе на современный язык будет террором, но и принцип плановой экономики.

Также в философской среде распространена безответная любовь к Западу, которая выражается в том, что мы много переводим с западноевропейских языков – и по большей части хорошую литературу – не решаясь, однако, ничего предложить взамен.

Наконец, сильна позиция историков философии, которые часто сводят дело к тому, что подлинная философия возможна только как история философии, то есть исследование плодов чужой мысли. Я, как только могу, эту точку зрения оспариваю.

– Каково же, по-вашему, значение истории философии?

– Для меня очевидно, что историк философии должен видеть свою дисциплину в первую очередь как философию, а не как историю, – видеть свое место как философа в ряду других мыслителей. История философии обладает ценностью именно как инструмент самопонимания, но не более того. Живая философия должна твориться здесь и сейчас, в противном случае речь идет не о философии, а об археографическом, музейном интересе. В частности, выражением моей позиции стало то, что у нас на кафедре на стенах висят не портреты классиков, а фотографии ныне работающих сотрудников – от заведующего и до 22-летнего лаборанта Саши Егорова.

Только всерьез воспринимая себя самих, мы сможем творчески реализоваться. Подлинная история философии возможна как момент философии истории, то есть мыслящего рассмотрения истории. Мы же сейчас лелеем комплекс собственной неполноценности. В нас въелось порочное убеждение, что где-нибудь в Париже или Берлине – да, там может родиться серьезная, глубокая философия… А у нас что? Провинция – нечего и пытаться быть оригинальными. И вот мы уже определяем уровень научной работы количеством ссылок на модных зарубежных авторов. Все это было бы смешно… Ну, как нашему профессиональному сообществу доказать, что Секацкий не хуже Бодрийара? Вы сравните тексты – ведь не хуже!

– По всей видимости, сегодня читателю философской литературы такое сравнение дается с трудом. Многим сама мысль о возможности сопоставления отечественных авторов с зарубежными кажется кощунственной…

— Мы не верим в собственные силы. А нам нужно научиться любить себя, тогда появится и самоуважение, которое уже к чему-то обязывает, является творческим импульсом. Надо научиться прислушиваться к тихой песне собственного философского темперамента и не стесняться ее.

– А как иностранцы относятся к русской философии?

– Никак. Просто они мало о нас знают – преимущественно в связи с одиозным марксизмом-ленинизмом или эмигрантской традицией вековой давности – или не знают вовсе. В самом деле, что такого мы сделали, чтобы пробудить в них интерес к российской философии? В лучшем случае, заняты тем, что переводим их же западных авторов… Только самобытность может заинтересовать. И не так уж это невероятно, что, начав жить своим умом, мы станем интересны другим. Было же время, когда Ницше конспектировал «Преступление и наказание»!

– Можно ли сказать, что сейчас в России складываются философские школы, которые со временем могут переломить существующую тенденцию и обеспечить России равноправный диалог с ведущими философскими школами мира?

– Что касается научных и, в частности, философских школ, то здесь нам похвастать нечем. К тому же ситуация осложняется административным давлением. Власть, министерство, нам говорит: будет школа – будут и надбавки. Естественно, «школы» повырастали, как грибы. А ведь формирование школы – это процесс очень интимный, его сверху регулировать невозможно. Вот, например, на нашей кафедре Николай Борисович Иванов собирает вокруг себя молодежь, студенты и аспиранты за ним неотвязно ходят. Он докторскую диссертацию не защитил, но в сборник, который готовится к выпуску в связи с его пятидесятилетием, уже подано материалов на восемьсот страниц – вот где истинный рейтинг популярности ученого-философа.

Школа должна основываться на выдающейся индивидуальности, причем педагогической индивидуальности. А индивидуальность надо культивировать. В этом смысле установлению благоприятного климата в философском сообществе факультета способствует издание сборников в честь сотрудников. Уже вышли сборники, посвященные моему юбилею и доценту нашей кафедры Е.К.Краснухиной («Философия желания»), готовятся к печати сборники, приуроченные к юбилеям Н.Б.Иванова и П.Н.Хмылева. Может быть, мы поздравим таким образом и нашего тридцатилетнего сотрудника А.А.Погребняка, который, кстати, в 2003 году был признан лучшим молодым преподавателем университета.

– Каковы вообще задачи философии, в чем смысл этой извечной ненаучной науки?

– Философия состоит не столько в достижении потрясающих результатов, сколько в общении друг с другом, в разговорах о возвышенном. По-моему, «Декамерон» – это фундаментальная притча о том, что даже во время чумы в высоком дружеском общении душа способна возвыситься до восприятия предельных оснований бытия. Очень важно эту душевную чуткость сохранять.

У нас есть Санкт-Петербургский философский клуб – собрание самодеятельных философов. Большинство профессионалов над ними посмеиваются, и для этого есть основания: дилетанты часто склонны не к учению, а к поучению. Однако посмотрим на ситуацию шире, не ограничиваясь оценкой научных достоинств самодеятельной философии. В клуб приходят люди, которые находят в беседах друг с другом утешение от бед и спасение от повседневной рутины. Этой функцией утешения – вспомним Боэция! – философия не должна пренебрегать. К сожалению, философская молодежь это понимает не всегда, намеренно отгораживается от внешней среды. Сейчас самодеятельные философы собираются на философском факультете, и это значимо для их самосознания.

Любительские клубы ценны еще и тем, что представляют собой формы бытия гражданского общества. Петербургские самодеятельные философы достигли столь высокого уровня самоорганизации, что намерены провести всероссийский философский конгресс самодеятельной философии. Это хороший пример для других гражданских инициатив. Замечу еще в связи с темой воспитания гражданского самосознания, что образование клуба философов-любителей вписывается в общемировую тенденцию. В девяностых годах по всему миру в моду вошли философские кафе. Этот жанр предполагает выступление профессионала перед интересующейся публикой в каком-нибудь кафе и последующую дискуссию. У нас такое кафе есть на Пушкинской, 10.

Феномен самодеятельной философии важен еще и по другой причине. Философия здесь выступает не только благодетельницей, но и, так сказать, стратегическим инвестором. Поддерживая в широкой публике интерес к философии, профессионалы обеспечивают себе читателей. Кроме того, весьма вероятно, что люди, имеющие вкус к философии, приведут на факультет своих детей. Таким образом, воспитание философской публики является одной из основных задач, стоящих сегодня перед философским сообществом. Значение самодеятельной философии руководством факультета осознается, в находящемся в печати сборнике «Феномен самодеятельной философии» есть статья Ю.Н.Солонина.

– Однако несмотря на все усилия профессиональных и самодеятельных философов, интерес к философии в обществе падает. В частности, это выражается в дискуссии по поводу необходимости кандидатского минимума по философии, которую и так уже свели, в угоду прагматичной современности, к философии науки. С чем это связано?

– Действительно, восприятие философии обществом за последние лет пятьдесят-шестьдесят сильно изменилось. В первые годы советской власти Ленин и Сталин, да и все прочие большевистские лидеры, считали своим долгом высказываться по тем или иным философским вопросам. За вождями тянулась партия, и даже рядовому партийцу, хотя бы в общих чертах, был внятен смысл постановления ЦК 1931 г. с критикой «меньшевиствующего идеализма». С 50-х же годов руководство перешло от жанра философско-полемической статьи к вольному жанру воспоминаний: таковы сочинения Хрущева и Брежнева. Андропов писал стихи, хотя и не публиковал в партийной печати. У Горбачева одно время было намерение написать философский труд, но этот замысел так и остался нереализованным.

В то же время, сейчас наблюдается невиданный экстенсивный рост философии. На книжных прилавках – небывалое изобилие. Все хочется прочесть а на это нет ни достаточных средств, ни, главное, времени. И при всем этом богатстве книжных магазинов реальная значимость философского слова невелика, веры философам нет. Перефразируем Н.С.Гумилева: нынче словом города не разрушить. Но хорошая философия может и создавать прекрасные города…

– Что философы делают, чтобы вернуть философии подобающее ей значение мировоззренческой основы?

– Многие ощущают неудовлетворительность настоящего положения, но беда заключается в том, что у философов нет общего понимания ситуации, соответственно, и общей стратегии поведения. В этих условиях наша кафедра старается сделать философию по крайней мере интересной. Студентам мы предложили новый «жанр» – лекция в диалоге: два преподавателя сидят рядом и вдвоем читают лекцию, тут же в аудитории выражая несогласие с коллегой и предлагая альтернативный взгляд на проблему. Впрочем, лекции Александра Секацкого, который известен благодаря своим блестящим эссе, и так пользуются популярностью в городе: на них ходят светские дамы, не имеющие никакого отношения к факультету…

Пароход или локомотив?

Философское сообщество России многочисленно. Советская идеологическая машина, утратив импульс движения, в основном сохраняет свои технические характеристики. Однако при отсутствии четко обозначенных целей эта громада простаивает без дела, и расходы на амортизацию превышают выгоды, получаемые от ее использования. Есть два выхода из ситуации: либо назвать эту машину пароходом и отправить в вольное плавание за пределами России, либо найти ей достойное применение и сделать ее локомотивом подлинно демократических реформ. Третий вариант – возврат к удобным временам застоя – невозможен.

Как и в прочих областях государственной жизни, в гуманитарной сфере сейчас нет настолько масштабных госзаказов, чтобы возникла необходимость задействовать машину на полную мощность. Продуманной концепции исторического процесса у действующей власти нет, а для проведения точечных манипулятивных операций над общественным сознанием сегодня есть более дешевые и не менее эффективные инструменты. Поэтому философское сообщество в том виде, в каком оно сейчас существует, может сохранить себя и стать легитимным, лишь открываясь глобальным вызовам современности и добровольно принимая на себя ответственность за совершаемый народом исторический выбор.

Образ будущего страны и перспективы философии в значительной мере зависят от того, как философы поведут себя сегодня, – позволят ли они своим Дням стать очередной модной тусовкой избранных или действительно смогут наладить предметный диалог с обществом.  

Петр Нешитов

© Журнал «Санкт-Петербургский университет», 1995-2005 Дизайн и сопровождение: Сергей Ушаков