№ 18 (3741), 29 сентября 2006
главная | оглавление | <... | ...>	культура

Лунный календарь гипербореев

Феликс Равдоникас – международно известный органолог, обладатель сертификата Who’s Who of Intellectuals (IBC, Cambridge, UK, 1983). Его исследования по системе музыкальных тонов публикуются с 1980 гг. и вызывают всё более пристальный интерес специалистов. Готовится к выходу в свет второе издание монографии “Музыкальный синтаксис”.

Нам стало известно, что задолго до этого ему удалось заметить особенности петроглифов Онежского озера, ускользавшие от внимания археологов, но свидетельствующие о существовании ранее не известной разновидности лунного календаря. Этот результат был получен в 1968 г., но опубликован лишь в 1978 г. – увы, не полностью и не без досадных редакционных огрехов. В 1998 г. автор издал работу в надлежащем объёме и, что удивляет, в сборнике статей по теории музыки. Нижеизложенная беседа убеждает, что в этом нет ничего удивительного, и что сюжет о древнем календаре захватывающе интересен.

Феликс Равдоникас

– Вы как-то упоминали, что дали достаточно строгое и хорошо обоснованное определение музыки как аудиально данной хронометрии.

– В принципе да, но правильнее сказать, что определение было выведено из того, что ныне известно о пифагоровой гармонии сфер. Эта идея популярна у алхимиков, астрологов, оккультистов, но с лёгкой руки Аристотеля осталась за пределами естественных и точных наук. Между тем, являясь доктриной об аудиально данной структуре времени, пифагорова гармония эквивалентна евклидовой геометрии как доктрине о визуально данной структуре пространства, то есть может быть дана теоремами, доказываемыми на основе нескольких постулатов.

– Геометрические теоремы известны всякому, однако мы впервые слышим о хронологических теоремах.

– И не только вы. Но из того, что геометрия разработана полнее, чем гармония, следует лишь то, что мнение о независимости математики от чувственного опыта является эффективным предрассудком. Трудно поверить, что принадлежность двух точек к одной прямой может быть установлена слухом (а разрешение диссонанса в консонанс - зрением). Самоочевидность евклидовых постулатов скорее визуальна, чем умозрительна. Пифагору посчастливилось заметить, что бестелесность объектов аудиальной эмпирики лишает геометрический подход надлежащей строгости, и разработать гармонию, абстрагирующую хронометрический опыт. Принято связывать его гармонию с отношением скоростей планет. На самом деле это - лишь одно из приложений глубокой идеи о сводимости хронологии к аудиально верифицируемым принципам. Полезно напомнить, что теорию музыкальной системы относили к хронологическим дисциплинам и древние китайцы.

– Тем не менее современная наука наделяет гармонию музыковедческим статусом и, насколько нам известно, не испытывает хронологических трудностей.

– Правильнее сказать: не испытывала. Отказ от гармонического подхода связан с тем, что с эпохи Архимеда европейская наука перестаёт рассматривать время как существенную особенность первоосновы вещей. Это упрощало естественнонаучные построения и в известной мере компенсировалось тем, что они включают наблюдение и эксперимент. Декартова ось t обеспечила геометрическую трактовку времени. Однако вскоре появляется знаменитый тезис Барроу, знаменитого наставника Ньютона: «Поскольку математики часто пользуются идеей времени, они должны иметь определённое представление о значении этого слова, в противном случае они являются шарлатанами». Представления же меняются от «абсолютного истинного математического времени» самого Ньютона до релятивистского времени Эйнштейна, идей Уайтхеда, Мактагарта, Вейля, квантовомеханической декларации Ватанабе: «Будущее является математической конструкцией, которая может быть изменена наблюдением», причинной механики Козырева и тому подобного. Надлежащим эпилогом этой гонки определённостей оказались слова Синга (1959 г.): «Евклид направил нас по ложному пути, взяв в качестве первичного понятия науки пространство, а не время».

Он был бы ещё более прав, если бы упомянул нашу неготовность признать различие между комфортностью и универсальностью визуальной эмпирики. Предпочтение, некогда оказанное геометрии, обусловлено тем, что обращение к аудиальным феноменам требует переориентации и интенсификации мыслительных усилий. Фундаментальность (если угодно, тривиальность) фактов гармонии позволяет им ускользать от самого искушённого внимания. Так, полагая, что мы лишены непосредственной интуиции равенства интервалов времени, великий Пуанкаре упускает из вида феномены музыки, свидетельствующие, что аудиальное восприятие наделено хронометрическими способностями с высоким разрешением.

– Но что общего между слухом и хронологией?

– «Музыкальная гамма, – заметил Гельмгольц, – представляет собой разделённый на части масштаб, которым мы измеряем высоту тона точно так же, как ритмом – время. Поэтому аналогия между гаммой и ритмом всегда поражала как древних музыкальных теоретиков, так и новейших». Современники выдающегося немецкого учёного несомненно испытывали взволнованное недоумение. Те же из древних теоретиков, кто владел комбинаторным аспектом музыкальной шкалы, восходящим к хронометрической подоплёке счёта и числа, поразились бы скорее тому, что Гельмгольц не вполне осмотрительно использовал понятия «измерение времени», «высота тона», «ритм», «гамма», «масштаб».

Во-первых, расход времени, не порождающий непосредственно распознаваемый смысл, не является измерением.

Во-вторых, ритм не является непосредственно распознаваемой мерой, поскольку требует сравнения с заранее оговорённым эталоном (например, метрономом). Высота тона распознаётся непосредственно и с высоким разрешением (так называемый 6-центовый порог).

В третьих, распознавание интервалов не зависит от их высотности. Мажорная гамма субконтроктавы не более и не менее мажорна, чем мажорная гамма пятой октавы, следовательно, не является масштабом, которым можно измерить высоту тона.

В четвёртых, масштаб гаммы образован геометрическими прогрессиями частот, масштаб ритма - арифметическими прогрессиями долей. Взаимная нелинейность масштабов едва ли оправдывает выражение “точно так же”.

Тем не менее мысль о гамме как хронологическом феномене, пусть даже изложенная не самым тщательным образом, является наиболее глубоким из мнений теоретиков европейской профессиональной музыки по этому поводу.

Материальные отображения музыкальной шкалы (голос, инструмент) способны предъявлять время, структурированное точными повторениями его наперёд заданных частей, то есть являются часами в важнейшем значении этого слова. Иначе говоря, время непосредственно предъявлено слуху высотами музыкальных тонов. Ритм конструирует мелодию, то есть распознаваемую и воспроизводимую историю этих предъявлений. Гельмгольц был ближе к пифагоровой гармонии, если бы заметил и исследовал аналогию гаммы и летоисчисления.

– Зачем исследовать такие аналогии, если летоисчисление обеспечено визуальным наблюдением движений небесных светил?

– На этот вопрос можно ответить вопросом: что общего между летоисчислением и структурой времени истории, то есть фундаментальными ритмами существования человечества? Пифагорова гармония сфер понадобилась прежде всего потому, что структура календарного времени не имеет рациональной связи с ритмами импульсов познания, культуры, политики. Между тем историческая истина, будучи таковой, должна быть и тем, чему надлежит произойти в уверенно датируемом будущем.

Тот же ход мысли присущ музыкальным трактатам древнекитайского историка Сыма Цяня. Они имеют предметом цикличность явлений земной природы – возникновение и разрушение, процветание и угасание «всего существующего и произрастающего» – всецело обусловленную борьбой Инь и Ян. При таких коннотациях древнекитайская музыкальная система Люй приобретает смысл представления аудиально данной структуры времени, допускающей – в силу единства микрокосма и макрокосма – экстраполяцию на причинную структуру биосферы. Более того, музыковедение Сыма Цяня – это психология управления, инструмент политического диагноза, ресурс историко-дидактических иносказаний.

Вот образец: «Если эти пять тонов не перепутаны, то нет и негармоничных мелодий. Если тон Гун расстроен, то звуки беспорядочны – значит, правитель высокомерен, если тон Шан расстроен, то звуки грубы – значит, чиновники испорчены, если тон Цзюэ расстроен, то звуки тревожны – значит, народ недоволен, если тон Чжи расстроен, то звуки печальны – значит, народ изнурён трудами, если тон Юй расстроен, то звуки отрывисты – значит, богатства государства оскудели. Когда же все пять тонов расстроены, они постоянно мешают друг другу, и это называется мань – распущенность. При таком положении дни гибели государства близки».

– Вы хотите сказать, что время истории не поддаётся визуальному контролю?

– Не совсем так. Напомню, что мы беседуем не о времени, а о метрической структуре времени. Календарное время дано визуально устанавливаемыми событиями небесной механики, но ставит хронометрию в зависимость от пространственных измерений. Между тем феномены гармонии свободны от этой зависимости. Время нейронных процессов внеположно скорости звука в атмосфере. Отношения высот тонов, получаемых делением монохорда, не зависят от того, какова именно его длина. Фигура числа – один из фундаментальных объектов пифагорейской математики – подразумевает счёт как гармонический аспект степеней свободы (измерений) пространства и неодномерную конфигурацию как геометрический аспект времени. Иными словами, аудиальная хронометрия не зависит от геометрических представлений, допускаемых лишь при том принципиально важном условии, что их пространство является символическим (фазовым).

Это объясняет (но отнюдь не оправдывает!) странное предпочтение, оказываемое визуальной эмпирике и в профанном, и в научном обиходе. Мы с давних пор используем пространственные представления времени (календарь, часы, декартова ось t), тогда как их инверсии, то есть временные представления пространства, всё ещё не стали орудием научного познания.

– Известно однако, что Аристотель определил время как число движения и что, являясь фундаментальным для физики (и не только для неё), понятие движения не зависит от того, к каким видам восприятия оно восходит.

– Вы забываете добавить, что это знаменитое определение лишено хронометрического содержания, и что попытки наделить его таким содержанием увенчались как вышеупомянутой зависимостью хронологии от пространственных измерений, так и всё ещё не решённой проблемой однородности метрических структур пространства и времени. Между тем эта проблема сыграла роль в судьбе теории относительности. Похоже, что, в отличие от Эйнштейна и Минковского, Лоренц придавал ей значение и именно поэтому не считал своё преобразование группой, и что Пуанкаре, сформулировавший принцип относительности до Эйнштейна, из тех же соображений не рискнул придать ему то же значение, что последний.

– И всё же вряд ли можно спорить с тем, что первоначально время было дано видимыми движениями светил по небосводу.

– Вообще-то время не может быть дано инстанции, лишённой хронометрической рефлексии. Иными словами, хронологии предшествует сфера сознания, которую можно назвать интуицией гармонии. Она ответственна за навигационную эмпирику, то есть поведение в пространстве-времени, и отнюдь не является исключительной особенностью человека. Вспомним время первых, вторых и третьих петухов, или некоторые виды рыб, с незапамятных времён пересекающих океан, чтобы прибывать к местам нереста с точностью курьерского поезда. ЧИСЛО – первоначальный факт пифагоровой реальности постольку, поскольку в силу интенсивности своей метрической природы более “знакомо” восприятию, чем СЛОВО.

Выше упоминалось также, что расход времени, не порождающий непосредственно распознаваемые значимости, не является измерением. Остаётся добавить, что видимые значимости даны зрению пространством, структурированным источниками света, слышимые значимости даны слуху временем, структурированным источниками звука. Таковы оговорки, касающиеся хронометрической семантики движений.

А теперь предлагаю вам взглянуть на небо и определить час, число, месяц и год нашей беседы. Будучи более чем хронологической инстанцией, мы не можем дать это простейшее определение лишь потому, что наша интуиция гармонии подавлена благами цивилизации.

– Не будем забывать о том, что к этим благам принадлежит картина мира, доступная любому посетителю научной библиотеки.

– Не будем забывать и о том, что реальность подозрительно легко поддаётся весьма различным описаниям, и о том, что обилие традиций истолкования моисеева Пятикнижия, аристотелевой Метафизики, ньютоновой Principia mathematica, или, скажем, эйнштейновой теории относительности указывает на непреодолимо приблизительный характер постижения любого из таких описаний. Иными словами, речь о реальности едва ли не более загадочна, чем сама реальность.

– По-видимому, иного не дано, но именно борьба идей определяет прогресс познания, и именно библиотека обеспечивает сопоставление идей и истолкований.

– Здесь самое время напомнить, что именно культ Книг (меткое слово Борхеса) не признаёт фактов, не подвергнутых текстуализирующим обрядам, и измеряет успех познания индексом цитирования. Между тем истории неизвестны универсальные тексты, тогда как специфичный текст не может не влиять на итог познания.

Контроль этого влияния предполагает взаимно-обратную связь текста и фактов. Похоже, однако, что наука не является самоосуществляющимся обеспечением такой связи. Кроме того, из специфичности текстов следует вопрос: являются ли они везде плотными относительно реальности? Отрицательный ответ означал бы зависимость числа и содержания научных законов от символов, использованных для их выведения и формулировки.

Вдобавок ко всему профессионализм как глубокая специализация рассудка учёного способен вступать в коллизии с его интуицией истины.

– Позвольте, но судьба, скажем, Галилея – пример коллизии этой интуиции с общепринятыми воззрениями, единственной причиной которой был профессионализм.

– Единственной причиной был талант, позволивший ему преодолеть свой профессионализм, то есть хорошо усвоенные общепринятые воззрения, столь поощряющие человеческую способность считать корректным привычное. В силу и только в силу этой способности всякий галилей имеет сонм коллег, не обязательно поддерживающих обвинительный вердикт, но продолжающих профессиональную деятельность так, словно плод галилеевой интуиции не существует, не может и не должен существовать.

– Но это и есть консерватизм, отсутствие которого делало бы невозможной науку как таковую.

– Разумеется, но не будем путать возможность науки с возможностями учёных. Два примера вносят ясность и известны мне по личному опыту. Первый – консерватизм музыковедения, с упоминания о котором началась наша беседа, второй – профессионализм талантливого археолога. Начну по порядку. В начале 60 гг. известный исследователь онежских петроглифов предложил мне сделать иллюстрации к работе, готовившейся им к публикации. Представив проблематику этого знаменитого памятника неолитического искусства, он сделал меня своим сторонником и, как вскоре выяснилось, конкурентом.

Ключевое значение в понимании памятника получил класс фигур в форме кругов и полумесяцев с отходящими лучами. Согласно одной из версий, они являются изображениями капканов, наделяя прочие петроглифы значением обширной серии картин существования, обычаев и хозяйственной деятельности охотничье-рыболовного племени.

Согласно другой версии, фигуры являются знаками Солнца и Луны, свидетельствуя о существовании у создателей петроглифов космических представлений и придавая памятнику значение святилища, запечатлевшего миф и обряды солярного культа.

Что до капканной версии, то поражает обилие (более 60) фигур и разнообразие их морфологических типов. На разного зверя разные капканы, – уверяют её сторонники, нимало не смущаясь ни тем, что добыча этого вида охоты представлена исключительно фигурами птиц и людей, ни тем, что подавляющее большинство капканов изображено в бездействии. Между тем гарпуны, остроги, копья и прочие метательные орудия, представленные петроглифами, неотвратимо разят рыб, медведей, дичь и тому подобное.

Что до солярной версии, то фигуры в форме круга с отходящими лучами могут быть трактованы и как символы Солнца, и как символы Луны (в фазе полнолуния), из чего следует необходимость дополнительных аргументов в пользу солярной семантики. Поскольку фигуры в форме полумесяца с отходящими лучами исключают солярную трактовку, то вторая возможность не требует особой аргументации и устанавливает семантическую однородность всего класса фигур. Известно также, что солярные знаки, подобные онежским, встречаются в петроглифах южной Швеции, тогда как лунарные знаки составляют исключительную особенность онежского памятника, наделяя его особым статусом и приобретая доминирующее значение в его понимании.

Что до аргументации, то, судя по полуторавековой истории изучения онежских петроглифов, археологи более чем изобретательны в подборе мифологических, иконографических, этнографических, исторических и тому подобных параллелей своих мнений, но избегают комбинаторно-статистических методов изучения исходного материала, результаты которых считаются разумной объективной основой для принятия решений в естественнонаучных или, скажем, лингвистических исследованиях.

Таков, так сказать, идеологический фон работы с иллюстрациями, в ходе которой я заметил, что лучеобразные элементы многих солярных и лунарных знаков имеют одинаковую направленность или, что точнее, визируют один и тот же азимут. Заказчик отнёсся к этому скептически: «Вряд ли здесь есть нечто большее, чем случайное совпадение. Вот если бы все знаки были ориентированы одинаково».

Проявив упорство и любознательность, я измерил азимуты, визируемые всеми знаками, и получил полную, но довольно сложную картину. Однако сама по себе сложность не равносильна случайности, причём последняя поддаётся количественной оценке. Метод является статистическим (то есть не используется археологами) и состоит в сравнении наблюдаемого распределения азимутов с теоретическим распределением Пуассона, рассчитанным для тех же параметров. Критерий согласия этих распределений свидетельствовал, что картина азимутов, визируемых знаками, могла возникнуть случайно с вероятностью 0,1%. Ориентация прочих петроглифов, исследованная для контроля тем же способом, оказалась достоверно случайной (вероятность 95%).

Эти оценки устраняли сомнения в существовании закономерности и оправдывали усилия по её отысканию. Астрономический характер задачи следовал из того, что знаки с солярной и (или) лунарной семантикой визируют азимуты горизонта, то есть могли ориентироваться только по восходам и заходам Солнца и (или) Луны. Распределение азимутов этих событий является функцией значений склонения светила и зависит только от широты местности, на которой ведутся наблюдения. Для того чтобы вычислять азимуты любых восходов и заходов, достаточно знать, что Бесов нос – центральный мыс памятника – расположен на 61^о 40’ с.ш,. и что величины склонений светил даны в Астрономическом ежегоднике.

Солярная версия легко исключалась тем фактом, что на широте Бесова носа Солнце не заходит (не восходит) южнее 213^о (157^о) и севернее 321^о (33^о), тогда как азимуты четырнадцати из 60 знаков (в том числе “солярных”) нарушают это условие.

Что до лунарной версии, то на широте Бесова носа выполняется условие незаходимости Луны. Иными словами, азимуты её восходов и заходов распределены здесь по всему горизонту. Тем не менее распределение азимутов всех восходов и заходов Луны, наблюдаемых с Бесова носа, имеет мало общего с распределением азимутов, визируемых знаками.

Результат обескураживал, пока я не догадался, что, означая ориентирование знаков по наугад (вспомним закон больших чисел) выбранным восходам и заходам Луны, согласие этих распределений опровергало бы гипотезу о закономерности. Отсутствие согласия означало, что знаки ориентировались по восходам и заходам, выбор которых имел наперёд заданную систему.

– Иначе говоря, святилище, запечатлевшее миф и обряды лунарного культа?

– Пожалуй, но с той единственной оговоркой, что по сей день все, включая меня и вас, усердно свершают обряды множества разновидностей этого культа, называя его счётом секунд, минут, часов, дней, недель, месяцев, лет, веков и так далее. Выбор периодически повторяющихся астрономических событий, какова бы ни была его система, является формой хронометрии, называемой календарём.

Для того чтобы повторить распределение азимутов, визируемых знаками, следует взять азимуты всех терминальных и медиальных восходов Луны на широте Бесова носа (азимуты заходов светила симметричны относительно меридиана азимутам непосредственно предшествующих им восходов). Её терминальные восходы аналогичны восходам Солнца в дни солнцестояний. В такие моменты Луна имеет максимальные (по абсолютной величине) значения склонений. Медиальные восходы Луны аналогичны восходам Солнца в дни равноденствий. Значения её склонений в такие моменты близки или равны нулю.

Терминальные и медиальные восходы Луны чередуются через четверти синодического месяца. Если же брать их в какой-либо одной её фазе, то интервалы будут равны примерно четверти тропического года. Кроме того, азимуты терминальных восходов Луны (в отличие от терминальных восходов Солнца) закономерно меняются из года в год с циклом 18,6 года (так называемый цикл вращения узлов лунной орбиты).

– Мы наслышаны о лунных календарях древнего Китая, Персии, Вавилона. Какая из разновидностей представлена онежскими петроглифами?

– Вынужден сообщить, что онежский лунный календарь не принадлежит ни к одной из ранее известных разновидностей. Начнём с того, что выбор астрономических явлений, бравшихся за основу календаря, обусловлен широтными условиями ареала появления календаря. Древние календари, возникшие в условиях низкоширотной астрономии (в том числе в упомянутых вами странах), используют так называемые гелиакальные восходы светил, совпадения вступлений Луны в определённую фазу с определёнными датами тропического года. Полезно напомнить, что “неочевидность” таких явлений предполагает значительный опыт наблюдений и вычислений. Астрономия высокоширотных ареалов более наглядна, так как характеризуется такими явлениями, как незаходимость светила меньшего.

Севернее 71^о 41’ с.ш. незаходящую Луну можно видеть каждый месяц. Чем ниже широта местности, тем больший интервал времени разделяет эпохи, в которые выполняется условие незаходимости Луны. В северном полушарии ниже 61^о 25’ с.ш. это условие не выполняется никогда. Бесов нос расположен почти на границе этого “лунного полярного круга”. Лишь в течение одного года здесь можно наблюдать незаходящую Луну, что даёт весьма наглядное начало отсчёта лет 18,6-летнего цикла. Величины ежегодных перемещений азимутов терминальных восходов достаточно велики (от 2^о до 9^о), чтобы поддаваться приблизительным измерениям, орудием которых являлись (и всё ещё являются) фигуры.

Как известно, восходы и заходы светил являются главным объектом внимания стадиально ранних астрономов. Это объясняется отсутствием измерительных приборов, роль которых исполняет горизонт, опосредованный конкретным ландшафтом, размеченный “земными ориентирами”. Становится понятным выбор места для нанесения фигур – пологие гранитные скалы мысов, далеко вдающихся в акваторию огромного озера, то есть обеспечивающих обозрение бoльшей части идеального горизонта.

– Итак, петроглифы в форме кругов и полумесяцев с отходящими лучами визируют набор азимутов, полный относительно некоторого класса астрономических событий. Имеются ли дополнительные свидетельства того, что они являются знаковой системой?

– На это указывают их форма и размеры. Морфологическая классификация выявляет неиндифферентность (слишком много прочерков на илл. 1) комбинирования элементов фигур, а частотный анализ его тенденций убеждает, что совокупность не содержит достоверно обособленных групп, то есть дифференцирует коренные типы. Из этого следует её семантическое единство. Кроме того, используется дифференциация по метрическим признакам (например, создатели петроглифов различали крупные – “заглавные” и мелкие – “рядовые” знаки; илл. 2). Эти факты не оставляют сомнений в том, что фигуры представляют собой более унифицированные знаковые единицы, чем стилистически разнородные идеограммы.

– Какова связь лунарных знаков с прочими петроглифами?

-Прежде всего это лигатуры (знаки, визирующие терминальные и медиальные азимуты, но присоединённые к другим фигурам; илл. 3). Имеется четыре “сюжета”: лось, лодка, человек, лебедь. Использование этой четвёрки в терминальном и медиальном контекстах указывает на различение четвертей 18,6-летнего «круга Луны» (а также лет и четвертей лет). На календарную семантику онежского памятника указывает и тот факт, что изображения лодки, птиц (то есть не только лебедя), лося и человека составляют вместе с лунарными знаками более 90% всех определимых петроглифов.

Кроме того, повторения фигур лодки, лося, лебедя и человека в разных комплексах петроглифов имеют операционально-счислительный характер. Обычно это так или иначе изолированные (пространственные, масштабные или ориентационные обособления) графемы, построенные по однорядному, двухрядному или трёхрядному позиционному принципу, то есть систематически повторяющие и исключающие какие-то сюжеты.

Лебедь наделяется приоритетным значением. Ни один из прочих сюжетов не трактован концентрическими полосами, характеризующими ряд крупных изображений лебедя. Кроме того, он ни разу не использован в синтетических символах, тогда как лодка, как правило, – «лоселодка» (то есть имеет на носу голову лося), человек может оказываться «человеколосем» (ср. илл. 3). Эти факты подкрепляются известными из литературы свидетельствами особого значения, некогда придававшегося изображениям лебедя, и не исключено, что к его употреблениям принадлежало титулование «круга Луны» в целом.

Вместе с тем, смена четвертей не могла не мотивировать интерес к порядку чередования сюжетов, важному для их позиционного использования. Некоторые графемы (лебедь только с кругом, лось только с полумесяцем) могут представлять сюжеты в качестве символов четвертей. Возможно также, что лебедем титуловалась четверть, начинающая календарный цикл, птенцами лебедя – годы. Порядок и число фигур в графемах на илл. 4, фиг. 1, 2, 3, 4 выражают при этом счёт хронометрических событий (сравните: титульные знаки – лось, лодка, лебедь и вспомогательные – птенцы), тогда как левому и правому движениям птиц (по дугам!) могут соответствовать N- и S- направления (от начала к середине цикла и обратно) считывания летоисчисляющих шкал.

Счисление вовлекает метрические ранги. Так, графема 5 комбинирует две заглавных и одну рядовую фигуры, однонаправленность движения которых наводит на мысль о двух с четвертью «кругах Луны» как возможном значении.

Впечатление об исчисляющей компетенции позиционного комбинирования усиливается синтактикой направлений, которую демонстрируют удваивающие объединения: встречное движение (6), его альтернатива (7) с лигатурным вариантом (8), встречное движение в четвертных инверсиях (9), вертикальные объединения в однонаправленном движении (10, 12), полная (11) и половинная (13) инверсии из взаимно обратных движений. Петроглифы изобилуют примерами той же синтактики в графемах с лосем, лодкой и человеком.

Ясно также, что, выглядя необъяснимыми в контексте охотничье-промысловой трактовки онежских петроглифов, эти операционально-счислительные детали как нельзя лучше выражают интригу календарного мифа.

– Если лунарные знаки исчисляют годы, то есть солнечные циклы, то не правильнее было бы назвать календарь солярным?

– Счёт, сам по себе расходующий время, налагает ограничения на хронометрию. В частности, невозможно заново предъявить солнечные циклы или отличить их друг от друга. Такую возможность обеспечивают наблюдения над лунными циклами, что и определяет характер календаря. Посетители библиотек редко отдают себе отчёт в том, что календарные мифы предполагают объём естественнонаучных знаний мифотворца, доступный далеко не всякому мифологу. Создатели петроглифов сочли бы равно наивными и солярную, и лунарную трактовку их хронологических сюжетов. Любое высказывание о развитых солярных (лунарных) представлениях подразумевает столь же развитые лунарные (солярные) представления, поскольку развитие космологических идей не может не иметь хронометрической мотивации, и поскольку счёту земного времени присуща всё ещё не преодолённая солярно-лунарная амбивалентность.

Что до онежского календаря, то синхронизация видимого движения Солнца с периодом вращения узлов лунной орбиты даёт 19 модусов различения тропического года (то есть “долгоиграющий” календарь, период повторений которого равен периоду смены поколений наблюдателей). Остаётся напомнить, что движение узлов ответственно и за затмения, и за нетривиальные ритмы полярных феноменов Луны. (Теория календаря и обсуждение его мифологических коннотаций даны в работе: Равдоникас Ф.В. Календарная система онежских петроглифов // Тексты перцептуальной хронометрии. СПб., 1998, с. 64-94. Сборник можно найти в Российской Национальной библиотеке и Библиотеке Российской Академии наук).

– Что известно о создателях петроглифов?

– Я вынужден отдать предпочтение сведениям Геродота о псоглавцах (ср. илл. 3) и гипербореях. Что до прочих историков, то географическая близость онежского памятника к петроглифам Белого моря и южной Швеции дала им поводы для всевозможных гипотез (от принадлежности к единой североевропейской культуре до радикального противополагания карельских и скандинавских феноменов). Столь же разнообразны и непримиримы взгляды на датировку петроглифов (от неолита до бронзового века и даже эпохи раннего феодализма) и на этническую принадлежность их создателей (от протоскандинавской версии до палеофинноугорской).

– Как восприняли ваше открытие специалисты?

– Астроном (ныне директор Пулковской обсерватории), рецензировавший в 1973 г. работу, готовившуюся к публикации, поддержал календарную трактовку петроглифов, особо отметив астрономические познания автора и успешность их применения.

Археолог (тогда заведующий кафедрой археологии истфака ЛГУ) инициировал академическую публикацию автора, не принадлежащего к академической среде, но сделал оговорку, перешедшую в редакторское предисловие к сборнику: «морфологически подобные, но стилистически очень различающиеся знаки рассматриваются Ф.В.Равдоникасом, по существу, вне развития, как строго одновременные».

Иными словами, привычное, но никем научно не доказанное мнение о хронологической неоднородности фигур предпочитается результату комбинаторно-статистического анализа их формы и размеров. Важней всего «развитие», пусть даже подразумевающее допущение, согласно которому итогом «строго разновременных» действий оказался тот связный и везде корректный хронометрический текст, каким является совокупность лунарных знаков.

Трудно отказать археологам в последовательности. Они не принимают непонятных доказательств и, разумеется, не виноваты в том, что археологический профессионализм не предусматривает количественных методов планирования исследований и оценки их результатов. Остаётся добавить, что научный редактор статьи (Равдоникас Ф.В. Лунарные знаки в наскальных изображениях Онежского озера // У истоков творчества. Новосибирск. 1978, с. 116-132) настоял на исключении морфологического анализа из публикуемого текста и что корректор сборника игнорировал опечатки в астрономических выкладках (с. 128-129), дезавуирующие главный аргумент исследования. Неудивительно, что академическая публикация сообщения о лунном календаре эпохи неолита (онежском эквиваленте солярного Стоунхеджа!) осталась без последствий.

О единственном исключении я узнал в 1987 г. из письма Урмаса Кару: «Эстонская группа по исследованию петроглифов при Эстонском отделении Всесоюзного общества астрономии и геодезии организует ежегодно, начиная с 1982 года, экспедиции в Карелию для изучения Онежских петроглифов. Таким образом собрано большое количество материалов. Они экспонировались на выставках в Таллине, Тарту, Тыравере, Вильянди. Самую репрезентативную экспозицию сейчас показывают в городах Финляндии: Котка, Хельсинки, Турку. […] Статью и книгу, что я получил от вас, я передал пока моим друзьям. […] От одного из них, Пээтера Теньеса, молодого астронома из Тыраверской обсерватории, я узнал, что именно ваша статья стала толчком для эстонских (палео)астрономов в исследовании карельских петроглифов, как он сказал: “С неё всё и началось!”»  

Венера Галеева, Александр Гущин

© Журнал «Санкт-Петербургский университет», 1995-2005 Дизайн и сопровождение: Сергей Ушаков