|
|
|
№ 18 (3741), 29 сентября 2006
|
 |
|
наука
|
|
|
«Реальность
не может иметь один язык»
Доктор филологических наук Василий Васильевич Химик уже много лет исследует пласты русского языка, находящиеся за пределами так называемой литературной нормы. Он — специалист по языковому субстандарту, автор большого словаря разговорной экспрессивной речи и нескольких книг на темы, которые традиционно считались закрытыми, но способны рассказать многое о нашей культуре и о нас самих.
От греков — «варягам»
– Василий Васильевич, как у вас появился интерес к языковому субстандарту?
– Интерес как-то неожиданно возник из наблюдений за собственной дочерью, когда она поступила на первый курс университета. Очень скоро я обнаружил, что не всегда точно понимаю некоторые ее фразы. Стал прислушиваться, записывать какие-то словечки, выражения, иногда даже специально посещал молодежные клубы, начал следить за языком СМИ. По образованию я филолог, специалист по русскому языку и речевой культуре. Занимаясь грамматикой и лексикологией, я всегда интересовался не только литературной нормой, но и тем, что находится за ее пределами. И вот, в начале 90-х, задумал составить словарик молодежной речи — тогда это было в новинку. Довольно скоро я понял, что дело не только в языке молодежи. Субстандарт, элементы ненормативной речи в той или иной мере используют все. В результате мой периферийный интерес вырос в специальный словарь, в котором было собрано практически все, что можно отнести к общеупотребительным средствам языкового субстандарта: жаргон, просторечие, бранный лексикон.
|
 |
Доктор филологических наук Василий Васильевич Химик |
|
– Давайте возьмем в качестве примера жаргон. Каковы его истоки?
— Жаргону в современном его понимании предшествовали тайные, условные, или так называемые офенские языки. Помните некрасовских коробейников? Это были бродячие торговцы мелкой розницей, как сказали бы мы сейчас. Как правило, они объединялись в профессиональные группы, артели. А кроме коробейников, базарников, ходебщиков и прочих торговцев, по России XVIII, XIX и даже начала ХХ столетий странствовали многочисленные артели мастеровых: швецы, пимокаты, шерстобиты, бондари, стекольщики, плотники и им подобные. В России зима долгая, четыре-пять месяцев в году мужику делать нечего, и тут уж либо пьянствовать, либо заниматься промыслом. И вот кто мог, отправлялся на заработки в город, другие собирались в рабочие артели и странствовали от деревни к деревне, выполняя разные мастеровые заказы. Многие такие группы, торговые и ремесленные артели вырабатывали собственные «языки» для условного, тайного общения между собой. Зачем нужны были такие «языки»? Для конспирации, как сказали бы мы сейчас — для борьбы с конкурентами, для сокрытия своих намерений от заказчиков, для тайных переговоров.
– Насколько развитыми были эти условные языки?
– Конечно, это были не языки в прямом смысле, а подсистемы особых, непонятных окружающим слов и целых фраз, с довольно большим набором единиц. Вот один пример: Ердаем в курёху мерковать. Непонятно, да? Это фраза из тайного языка владимирских (мстерских) ремесленников, означает «Едем в деревню ночевать». В некоторых таких офенских диалектах, по данным известного их исследователя профессора Василия Даниловича Бондалетова, насчитывалось до 400-500 единиц. Как правило, это были профессиональные переименования: названия деревенской утвари, различных материалов, инструментов, изделий, товаров, а кроме того, счетные слова и разные обозначения денег. Такой тайный язык был удобен и в условиях противодействия властям, которые, конечно же, не могли приветствовать неподконтрольную им миграцию деревенского населения. Офени, бродячие торговцы и ремесленники не платили налогов, а главное — чувствовали себя слишком свободными, что в нашей стране никогда властям не нравилось. Конечно же, эти люди вступали в контакт и с преступным миром. Немалая часть офенского лексикона плавно перетекала в язык отверженных, как тогда говорили, то есть в жаргон преступников. Выражение «ботать по фене», то есть говорить на воровском жаргоне, восходит именно к офенским корням: феня – от офеня. Вы спросите, откуда сами слова офеня, офенский? Версий много, но наиболее правдоподобная такая: офеня — производное от названия города Афины. Возможно, среди бродячих торговцев или мастеровых первоначально было много «афинских людей», понтийских греков, живших в южных регионах России, либо бродячие торговцы или ремесленники для маскировки выдавали себя за «афинских людей». Во всяком случае, исследования показывают, что не менее 20% исходных слов офенского словаря — действительно новогреческого происхождения. Между прочим, известное словечко «пахан» происходит вовсе не от слова «папа», а от офенского «похан» — «хозяин», к отцу никакого отношения не имеет.
– Когда окончательно сформировались первые русские жаргоны?
|
...известное словечко «пахан» происходит вовсе не от слова «папа», а от офенского «похан» — «хозяин», к отцу никакого отношения не имеет.
|
|
– Так называемые офенские языки, а их было множество, – это фактически и есть первые социально-профессиональные жаргоны. Почти одновременно с ними появляются и функционируют жаргоны преступного мира. Время их реального формирования – конец XVII–начало XVIII веков. На мой взгляд, о возникновении жаргонов как разновидностей русского языка можно говорить только начиная со времени формирования самого национального русского языка – языка великоруской нации, то есть примерно с конца XVII века. Хотя известный исследователь жаргонов Михаил Александрович Грачев, ссылаясь на древнейшие источники немногочисленных жаргонных слов, говорит о «тысячелетнем русском воровском арго», но это все-таки некоторая гипербола: несколько слов – это еще не диалект. Воровской жаргон реально формируется с XVIII столетия и к концу XIX века достигает пика своего развития. Носителями арго изначально были беглые крепостные, волжские бурлаки, «лихие» люди с «больших дорог» и прочий обиженный и отверженный люд. Но, с другой стороны, среди них были и те, кто в силу своей натуры склонялись к криминальному образу жизни, не хотели трудиться, бродяжничали, нищенствовали. Нищенство вообще древнейший промысел, популярный и в настоящее время, который всегда имел собственный жаргон – подсистему уголовного арго. Профессиональные (иначе их не назовешь) нищие всегда использовали собственную вербальную систему оповещения в случае опасности, собственную «терминологию». Кстати, разговорно-литературное слово «двурушничать» происходит именно из жаргона нищих. Первоначально оно означало: сидя на паперти перед церковью, незаметно «протягивать сразу две руки», то есть ловчить, обманывать, «незаконно» пытаясь получить большую прибыль, чем «коллеги».
– Есть ли параллели нашим жаргонам на Западе?
– Конечно. Сама терминология, которой пользуются исследователи субстандарта, пришла к нам с Запада. Например, слова «арго» и «жаргон» родом из французской лингвистики. Во французском языкознании эту сферу языка стали исследовать раньше нас и изучили гораздо лучше. Несомненно, и сам объект, жаргоны, сформировался в этой культуре раньше. Существуют жаргоны, или социальные диалекты, и в английском языке, вспомним, например, «кокни» – знаменитый люмпенский диалект лондонских предместий.
– Какова разница между понятиями «жаргон» и «арго»?
|
Резкое жаргонное словечко, сказанное вовремя, к месту, может звучать не менее адекватно, чем правильная литературная речь. Должен учитываться контекст, чувства и вкусы окружающих. Это отражение чувства меры и языкового чутья говорящего.
|
|
– Большинство специальных словарей почти никак не различают эти термин: находишь в терминологическом словаре слово арго, а там указание: см. «жаргон». Или наоборот. Некоторые источники относят арго исключительно к воровскому миру, определяя все остальное как жаргон. Я понимаю ситуацию немного иначе. На мой взгляд, жаргон — это общее название для полузакрытого лексикона любой профессиональной сферы, применяемого для социального обособления. Однако почти у каждой такой группы есть ядро жаргона — арготическая его часть. Жаргон может быть более или менее понятен широкой публике, а вот арго чаще всего нет. Например, мы слышим: «брать наскоком». А что это значит? В конце XIX века в воровском мире это означало «грабить с проезжающей пролетки». Это пример арготической, специальной, части жаргона грабителей. Таким образом, жаргон — более широкое понятие, арго — более узкое, профессиональная, менее известная часть каждого жаргона. Какие-то слова из арго становятся более известными и переходят в жаргон. В воровском языке — безусловно, самой богатой в лексическом отношении жаргонной системе — арготическая часть доминирует. Именно это, на мой взгляд, и дает основание некоторым специалистам относить арго только к воровскому миру.
– Сегодня офенские языки исчезли?
– Они исчезли в начале-середине XX века. С развитием промышленности потребность в ручных промыслах стала отпадать. С другой стороны, начался очень сильный отток населения в города. Разнообразные диалекты и профессиональные жаргоны, смешиваясь, сформировали здесь новый языковой феномен — городское просторечие. Последние носители офенских языков были зафиксированы специалистами в 1950-х годах: есть материалы, записи. Но сейчас это уже ушедшие подсистемы слов. Единственные следы офенского языка можно найти в жаргоне (лох, клёвый), а частично уже и в повседневном языке. Скажем, словечко “заначить” — жаргонное или нет? Уже нет, скорее разговорное. Хотя в свое время оно было воровским, а туда попало из офенских подъязыков: обначить — значит, обмануть. Сейчас же его корневые «родственники» заначить, заначка принадлежат разговорной разновидности литературного языка.
|
 |
Наш корреспондент беседует с В.В.Химиком |
|
– Что представляло собой сформировавшееся в городе просторечие?
– Городское просторечие — это совокупность полудиалектных единиц: вчерашние выходцы из деревни использовали привычные для их родных диалектов слова или формы — ехай, выпимши, завсегда и тому подобные. Яркий пример использования традиционного просторечия — язык персонажей в прозе Михаила Зощенко. Хотя просторечие можно понимать и в более широком смысле — простая, ненормативная, но общепонятная речь или элементы речи. Сюда входит и бранная лексика, и общеизвестная часть жаргона, ее называют полужаргон, общий жаргон и полудиалектные слова как стилизация простонародной речи: «Почем, милок, огурцы продаешь, ась?». Жаргонные подсистемы – крайне неустойчивые объединения слов и идиом, часть их них подолгу удерживается и современных жаргонах (например, бабки, малина), часть бесследно исчезает, а некоторые переходят в разговорный язык. Как, например, известное слово “беспредел” — старое воровское образование: нарушение воровских законов, понятий, которое позволяли себе “суки” – вступавшие в сговор с тюремно-лагерным начальством (отсюда и воровская клятва: сукой буду!). Но ведь теперь это слово почти литературное. «Беспредел какой-то!» — восклицает студент, отправленный профессором на пересдачу экзамена.
«Не забуду мать родную»
– Почему воровской жаргон получил такое распространение в нашей речи?
– Это следствие того, что криминальный мир очень сильно укоренен в нашем обществе, его элементы пронизывают буквально все его слои. В какие-то исторические моменты влияние криминала больше, в какие-то меньше. Во время войн и революций, сразу после них криминальный мир традиционно активизируется. Безработица и голод всегда выталкивают часть населения на обочину жизни. В нашей стране было огромное количество заключенных — несколько миллионов человек. И это гигантское множество не могло не влиять на психологию общества, на его язык. Тюремно-воровской жаргон — очень развитая лексическая и фразеологическая система. С чрезвычайно развитыми подсистемами, в том числе и по воровским специализациям: домушники, медвежатники, скокари, зонтари, стекольщики, щипачи, мойщики… И у каждой «профессии» — свой набор слов, кроме общеуголовных. Суммарно все это и составило тот огромный и разнообразный уголовный жаргон, который периодически проникает в другие жаргоны, в язык молодежи, а затем и в массовую повседневную речь. На рубеже веков, в девяностые годы, вместе со всплеском криминала этот жаргон в очередной раз обновился. И что грустно, вся эта блатная субкультура, блатные традиции и воровской жаргон имеют довольно широкую сочувствующую среду и за пределами криминального мира. Во-первых, среди люмпенизированных людей, во-вторых, со стороны молодежи и подростков. Для последних нередко блатная субкультура представляется неким романтическим миром опасной, но яркой и богатой жизни. Смотрит юный человек на своих замученных родителей, которые «пашут», «корячатся», «вкалывают» за небольшие деньги, а тут появляются этакие «реальные пацаны», у которых совершенно запросто «крутые тачки», «куча бабок», «красивые тёлки» и наглая самоуверенность. Хочется подражать.
– Вы говорили про сочувствующую среду. Меня всегда поражает феномен «русского шансона». Насколько этот музыкальный жанр популярен у нас в стране!
– Совершенно верно. В каком такси ни окажешься…
– Или, не дай бог, в поезде дальнего следования...
– Знаете, хотя эта субкультура в какой-то мере объект моего профессионального интереса, я отношусь к ней в целом с отвращением. Что касается так называемого «русского шансона» (вот тоже псевдоромантичное название!), то это в основном однообразно, пошловато — все нацелено на то, чтобы выбить из слушателя слезу. «Не забуду мать родную» и тому подобное, хотя до матери им нет никакого дела! Такой вот герой нашего времени — проливающий слезу «настоящий мужчина», который пострадал от властей, но мечтает о сильной руке. Нашей культуре свойственны две противоречивые традиции: с одной стороны, инстинктивное, подсознательное противодействие властям, а с другой – иждивенчество, извечная тоска по хозяину: «вот приедет барин, барин нас рассудит». Царь – он хороший, а остальные все плохие, мать – это женщина (которой вор, однако, никогда не помогает), а все остальные женщины – сами знаете кто… Вот это и есть стандартные темы убогого «шансона», нытье под маской протеста в стереотипных и монотонных музыкальных формах.
Переключать регистры
–Насколько в целом жаргонизмы естественны для языка?
– Абсолютно естественны. Ведь кроме жаргона преступников есть масса и других субстандартных лексиконов. Видимо, в жаргонах проявляется потребность объединяться в группы. Не может быть однородного русского языка. Как говорил Ю.М.Лотман:,реальность не может иметь один язык, в мире нет ничего лишнего. И субстандартные разновидности языка тоже представляют определенные области реальности и нашего сознания. Надо только помнить, что языковые субстандарты должны ограничиваться своей собственной языковой нишей.
– А когда жаргон вдруг начинает резать нам слух?
– Именно тогда, когда он из этой ниши выходит. Здесь дело не в том, правильная речь или неправильная (литературно выверенная речь тоже может быть пустой и смертельно скучной), гораздо важнее понятия «уместности» и «неуместности». Резкое жаргонное словечко, сказанное вовремя, к месту, может звучать не менее адекватно, чем правильная литературная речь. Должен учитываться контекст, чувства и вкусы окружающих. Это отражение чувства меры и языкового чутья говорящего. При этом у каждого человека есть право не слышать то, что оскорбляет его слух. И когда политики или журналисты, эпатируя публику, говорят что-нибудь подобное, они это наше право нарушают.
– Так как слово отражает какой-то кусочек реальности, получается, что тебе навязывают чуждую тебе реальность…
– Именно так. Законы цивилизованного общества должны соблюдаться, и в языке в том числе. В мире нет ничего лишнего, однако для всего есть свое время и место. Например, в Петербурге действует клуб любителей матерного языка. Там никто никого не оскорбляет — посетители собираются для веселого, пусть и своеобразного, общения, рассказывают различные истории, анекдоты. И я не вижу в этом ничего ужасного, хотя и интересного для себя тоже. Если это не навязывается кому-то, если люди туда приходят по доброй воле…
С другой стороны, в некоторых житейских ситуациях матерная речь вдруг оказывается просто незаменимой. Моя коллега-филолог рассказывала мне, как она когда-то попала в очень острую ситуацию во время диалектологической практики со студентами. Она шла с тремя девочками-первокурсницами по безлюдной лесной дороге, когда навстречу им вышли трое нетрезвых и агрессивно настроенных мужчин. Как только моя коллега со студентками приблизились, те загородили дорогу, стали говорить всякие мерзости и даже пытались хватать девчонок. Это были местные уголовники, недавно вернувшиеся из мест заключения. В состоянии полного отчаяния моя коллега (а она специалист по традиционным диалектам, хорошо знает и понимает народную речь) выдала, по ее собственным словам, такую продолжительную «многоэтажную матерную конструкцию», что все вокруг на какое-то время замерли. И в этой тишине один из мужиков с восхищением выговорил: «Ну, ты, мать, даешь!» Она же прикрикнула на девчонок и быстро повлекла их вперед. Остолбеневшие субъекты остались на месте и не пытались их преследовать. «Не знаю, так это или нет, но у меня было полное ощущение, что тогда я спасла всех нас четверых», — признавалась потом моя знакомая. Вот вам ситуация, где использование языкового субстандарта было, как видите, абсолютно оправданным. Вообще-то образованный человек, во всяком случае профессионал, филолог, должен этот язык знать, а может быть, отчасти и владеть им. Но использовать его можно только в абсолютно исключительных ситуациях. Каких? Пусть вам это подскажет ваш собственный вкус.
– Каково происхождение матерной лексики?
– Если говорить о мате в историческом плане, то в нем нет ничего ужасного. Изначально в известных матерных фразах не было даже той сексуальной основы, которую мы предполагаем сейчас. Это были языческие формулы-заклинания, призывы наших предков-земледельцев, обращенные к небу и земле, призывы соединиться, оплодотворить Мать-землю для последующего урожая. Постепенно с такими словами и фразами происходили различные метаморфозы, переосмысления, пока они не стали восприниматься уже с христианской точки зрения, как бесовские, языческие, а значит, вредные. Так постепенно произошло табуирование этих слов и фраз. Все свелось именно к отвратительным сексуальным представлениям, обозначениям «постыдных» органов и действий человека. Это очень серьезная и интересная тема и даже проблема. Обратите внимание, кстати, в современном русском языке для многих интимных частей тела нет нейтральных номинаций: либо книжные старославянские, либо вульгарные и нецензурные.
|
Интеллигенция — это единственная социальная группа, которая в состоянии приспосабливаться практически к любой языковой среде: от университетской до солдатской. Образованный человек, истинный интеллигент в состоянии легко, просто и понятно разговаривать со всеми и понимать всех.
|
|
– Положим, я считаю, что в этих словах нет ничего страшного. Могу ли я, зная историю, использовать эту лексику в повседневном общении более свободно?
– В обществе сложилась определенная традиция, которую нельзя не учитывать: для большинства людей так называемая матерная лексика и фразеология неприемлемы и оскорбительны. И я чувствую силу этого негласного соглашения даже на себе самом: когда при мне кто-то использует матерные слова, я чувствую дискомфорт, мне это неприятно. Хотя, будучи лингвистом, профессионалом, вроде бы должен относиться к этому явлению спокойно и отстраненно. Нет, мне тоже это крайне неприятно, особенно при женщинах и, не дай бог, при детях. И вообще к субстандартным единицам языка можно обращаться в каких-то случаях только при условии, что ты делаешь это осознанно, хорошо владея литературной нормой. Иначе говоря, только знание функционально-стилистических регистров может подсказать, когда, что и в какой мере можно использовать в речи. А если ненормативные слова и фразы, включая матерные, оказываются обычным правилом, то это так же печально и нелепо, как и полное незнание нелитературных единиц языка.
– Клишированный образ интеллигента — человек, который все время попадает впросак со своими возвышенными манерами и заумной речью, неуместными «в реальной жизни». «Простые работяги» не понимают его академических замашек. Он неадекватен и потому комичен…
– И в то же время интеллигенция — это единственная социальная группа, которая в состоянии приспосабливаться практически к любой языковой среде: от университетской до солдатской. Образованный человек, истинный интеллигент в состоянии легко, просто и понятно разговаривать со всеми и понимать всех. А теперь попробуйте представить простого крестьянина, который окажется на заседании президиума Академии наук. Он будет там выглядеть беспомощно! Или малообразованный работяга на трибуне перед многочисленной публикой. Впрочем, во всех социальных слоях находятся люди, которые прекрасно говорят, которые могут обладать природным языковым вкусом. Все дело в том, чтобы манера говорить была адекватна ситуации и слушателям. Культура речи определяется именно этим – владением языковыми регистрами, умением в разных ситуациях использовать разные пласты русского языка. 
Беседовал Игорь Макаров
Фото Сергея Ушакова
|
