404 Not Found nginx
главная | оглавление | <... | ...>	выпускники

В.В.Знаменов:
«Чтоб не распалось студенческое братство...»

К Знаменову приехал коллега-музейщик из Австралии, увлекающийся прикладным искусством, — и поэтому вначале Вадим Валентинович повез гостя в Царицын павильон на Ольгином пруду. Потом обсудил с сотрудницами ряд насущных вопросов: красивы ли на клумбе вырастут лилии, любимые цветы Александры Федоровны? В какой цвет красить решетки на здании — в белый, как выбрал архитектор А.И.Штакеншнейдер, или в зеленый, как хотела императрица?.. А на обратном пути в машине мы начали обсуждать перспективы университета как ведущего центра по подготовке специалистов для работы с туристами.

Подпись

Забот у Вадима Валентиновича ЗНАМЕНОВА, генерального директора Государственного музея-заповедника “Петергоф”, хватает. Мы встретились накануне его командировки. Да еще на 13 июня намечалось открытие X Петербургского международного экономического форума («Русского Давоса»), и постоянно звонили из Москвы, из министерства, поскольку в Петергофе должно было состояться выступление звезд Мариинского театра на специальном гала-концерте... Но чтобы рассказать о родном университете, о родном историческом факультете (где, кстати, В.В.Знаменов возглавляет кафедру музеелогии), Вадим Валентинович нашел время.

— По роду деятельности я — чистый практик, хоть и пользуюсь плодами науки. Хорошо знаю проблемы музеев и очень озабочен подготовкой квалифицированных кадров для музеев. Решению этой задачи как раз и служит кафедра музеелогии. Мы готовим специалистов, обученных теоретически и практически, для работы экспертами в музеях и художественных галереях.

В августе 1965 года такого не было — и я пришел в музей “Петергоф” с нулевыми знаниями. Хотя к тому времени уже окончил исторический факультет ЛГУ, кафедру истории искусств. Но, к своему стыду, не знал, чем занимается главный хранитель музея. Да и Петергоф тогда только начинал возрождаться. В Большом дворце были открыты всего три зала, в Монплезире — четыре комнаты, зал и галерея. Марли в развалинах, от Эрмитажа только стены остались... В середине 1960-х на Петергоф, казалось, махнули рукой. Здесь хотели устроить парк культуры и отдыха, установить аттракционы для рабочих и крестьян.

А сегодня, заметим, Государственный музей-заповедник “Петергоф” — это универсальный музей европейского класса. Единственный представитель России в объединении Великих королевских резиденций Европы, куда входят такие жемчужины, как Версаль, Сан-Суси и Хэмптон-Корт. “Петергоф” — это 19 музеев и 4 парка, раскинувшиеся на территории 265 га, больше 150 фонтанов с уникальной системой подачи воды. До шести миллионов посетителей каждый год, для которых работают полторы тысячи сотрудников (это летом, а зимой поменьше).

Начинал с нуля

— Почему вы сказали: с нулевыми знаниями?

— В университете нас ориентировали на то, что мы будем преподавать историю в школе. И даже в дипломе была вторая специальность, учитель средней школы. В музее найти работу было очень трудно. Надо было идти экскурсоводом, чтобы присмотреться, показать себя, вырасти до научного сотрудника. Если хорошо знал иностранный язык, шансы повышались...

Искусство, особенно западное, мы изучали тогда “заочно”. Дело доходило до курьезов: помню, например, что искусство Возрождения нам преподавала Татьяна Петровна Знамеровская. Она была прекрасно образована и прекрасно общалась со студентами. Татьяна Петровна была автором многих монографий, всю жизнь занималась той эпохой, но ни разу не побывала в Италии или Испании. Это была трагедия всей ее жизни. Только пенсионеркой она смогла поехать в Италию, в капстрану, впервые. Помню, как она рассказывала о своих впечатлениях от поездки — это просто поэма...

У нас были, конечно, практики в музеях. Но чаще всего их засчитывали легко, не особо настаивая на нашем присутствии в музеях. Мне это было на руку, поскольку я был занят — колесил по всей стране, экскурсоводом от Бюро путешествий.

— А почему вы решили стать историком?

— От отца заразился. Отец был кадровым военным, инвалидом Великой Отечественной войны II группы. Он страстно увлекался историей искусств — у нас дома были, скажем, три тома Гнедича “История искусства” с прекрасными иллюстрациями, “История государевой свиты”, и я буквально жил в шкафу, погрузившись в книги. Еще отец собирал коллекцию датского фарфора.

Был еще дед (фамилия деда Соколов, а отец, ярый комсомолец, поменял ее на Знаменов), квалифицированный путиловский рабочий, слесарь-универсал, после 1917 года он женился, вернулся в деревню и стал кузнецом. Дед не раз говорил, что Советская власть — не благо для России, и учил меня, как жить по-другому. Дома все боялись, как бы его разговоры не стали известны недоброжелателям... А я стал искать альтернативу той жизни. Где же этот мир, такой красивый на иллюстрациях в книгах? Почему мы живем в тяжелой обстановке? Как выйти из положения?

Искусствоведов готовили в Академии художеств и в университете. В Академию меня не приняли (там все места были распределены заранее для “своих”), и я пошел работать грузчиком. Два года развозил бумагу по типографиям, заработал туберкулез в открытой форме и стаж производственника. Сдал экзамены с горем пополам (особенно труден был немецкий язык), но в университет на исторический факультет меня приняли без конкурса как рабочего.

Мы из одного гнезда

— Как вы учились?

— Увлеченно, с большим интересом. Был старостой группы на кафедре. Здесь, в Петергофе, работают двое моих подопечных, которые тоже учились на истфаке. На третьем курсе женился, родилась дочь, и я пошел зарабатывать деньги — в Бюро путешествий (его как раз организовали в 1961 году в Ленинграде, первое в СССР). Каждую неделю мотался в Таллинн, Ригу, Вильнюс или на дальние маршруты по стране, многое повидал — в том числе разные музеи.

В университете были удивительные преподаватели: Михаил Константинович Карпер, возглавлявший кафедру истории искусств, Виталий Александрович Богословский преподавал нам русскую архитектуру и прикладное искусство, Нина Николаевна Калитина — французское искусство и искусство ХХ века (она до сих пор преподает на факультете). Она имела возможность побывать, даже пожить во Франции и приносила с собой новые мысли, знания и вдохновляла самим фактом: значит, можно было преодолеть этот “железный занавес”!.. На этой кафедре удается проследить преемственность поколений преподавателей, и видно, что петербургская школа искусствоведов не исчезает, развивается... Мой внук Андрей сейчас там учится. Дочь тоже закончила эту кафедру, работала научным сотрудником в Эрмитаже. Кстати, в университетской газете был когда-то большой материал про нашу семью, целая страница с фотографиями.

На кафедре истории искусств работает мой одноклассник по 182 школе Валентин Александрович Булкин. Я его когда-то убедил перейти в университет, он там и остался. Так университет черпает кадры: кто-то глотнул университетской свободы — и зовет друзей и знакомых. Дескать, приходите, у нас тут интересно!.. В те годы, когда мы учились, это было очень важно: ощущение свободы. В университете всегда чувствовали и вели себя очень “расконвоированно”... Мы бегали на филфак слушать интересные лекции, а к нам приходили слушать Василия Васильевича Струве. Всё это вместе сливалось в понятие “университет”. Мы гордо называли себя выпускниками университета. Это нам многое дало, многому научило. Мы из гнезда более чем уважаемого. Когда в тылу у тебя университет, уверенно себя чувствуешь, даже если не преуспел в жизни. Если у тебя всё хорошо — университет помог, а если что-то плохо — сам виноват.

И университет не порывает со своими выпускниками. Выпускники, так случается иногда, забывают свою альма матер, а университет всегда готов их принять. И ректор Людмила Алексеевна Вербицкая многое делает для бывших студентов, что тоже нас вдохновляет. И Петергоф, например, тоже в этом участвует. В нашем музее-заповеднике проводим в мае дни университета, уже не первый раз — торжественный пуск фонтанов в честь университета и встречу выпускников. Это один из способов напомнить о том, что студенческое братство не распалось.

А теперь Петергоф стал Наукоградом — тоже по инициативе университета. По мне, так я был бы счастлив, если бы весь университет переехал в Петергоф, по модели других университетов — Оксфорда, например, или Сорбонны. Здесь можно комфортнее устроить мир, чем в Петербурге.

— В рамках Наукограда ваш музей-заповедник не будет сражаться с университетом — за федеральные деньги?

— Нам с университетом конкурировать сложно. Ведь я так понимаю: Наукоград — это прежде всего фундаментальная наука. А мы занимаемся другим делом: нам важно сохранить и воссоздать исторически правдивый ансамбль. Мы пользуемся, конечно, плодами науки, и содружество с факультетами университета нам очень важно и полезно. Если там будут развиваться направления, интересные для Петергофа, мы их поддержим. Например, химики могут подсказать нам, как ухаживать за материалами, биологи — как спасать деревья, как исследовать почву парков, как защитить скульптуры от коррозии.

Вот недавно у меня побывал Юрий Станиславович Тверьянович из НИИ лазерных исследований СПбГУ. Рассказал о методах лазерного материаловедения для экспертизы и реставрации памятников культуры и истории. Без него мы об этих методах, может, и не узнали. А он предлагает конкретную помощь и при этом не строит иллюзий относительно всемогущества своих методов, сужает свою тему до ясного понятия. Мы решили с ним встретиться еще раз, когда отгремят у нас праздники, связанные с приездом делегаций в июне, и подробно обсудить возможности сотрудничества. И таких примеров много.

Азы музейного дела

— Мне рассказывали, что вы попали в Петергоф почти случайно. Это правда?

— Да, привел меня сюда счастливый случай или Судьба, кто знает... В 60-е годы в Ленинграде многим был известен Глеб Борисович Перепелкин, он преподавал в Полиграфическом техникуме. Без него не обходилась ни одна выставка, он не пропускал ни одного стоящего концерта в Филармонии или Консерватории. И охотно общался со всеми: мог попросту подойти к незнакомому человеку и заговорить с ним. Втягивал незаметно в разговор, не подчеркивая разницу в знаниях. У него был брат, известный коллекционер пластинок, который устраивал по радио лекции, которые иллюстрировал грамзаписями.

И вот как-то летом Глеб Борисович встретил меня — случайно, на какой-то платформе метро — и сказал: “А знаете ли, коллега, что в Петергофе главного хранителя ищут?..” А мне стыдно было спросить, что это за птица такая — главный хранитель? Почему-то был убежден, что это “человек с ружьем”, который охраняет склад с музейными ценностями.

Но все же рискнул и поехал в Петергоф. Там меня встретил Илья Михайлович Гуревич, заместитель директора по науке. Он набирал кадры для научного отдела музея. Веселый, открытый, с ним было легко общаться. Он подтвердил, что место главного хранителя есть, и что мое образование (красный диплом исторического факультета ЛГУ) позволяет мне работать здесь. Хотя дипломную работу я защищал по архитектуре Пскова периода независимости (и даже получил рекомендацию в аспирантуру, которую до сих пор сохранил, и иногда думаю: а может, зря не пошел в науку?).

Но я, вместо тихого кабинета ученого, выбрал практику. И с нуля познавал азы музейного дела — я тогда, представьте себе, кресло от стула отличить не мог... Помню, как Илья Михайлович вывел меня на террасу Большого дворца и показал рукой на Самсона и другие золотые статуи: “Вот это всё хозяйство твое и будет...” Я ахнул внутренне: как же это сохранить? Признаюсь, несколько ночей плохо спал — казалось, что злоумышленники рвутся все растащить из Петергофа. (В те годы можно было за коробку спичек “загреметь”, а тут золотые статуи...)

— С чего вы начали, когда вступили в должность главного хранителя музея?

— Хранить я должен был парк, скульптуры, здания и фонды. Я уцепился за непонятное: где эти фонды? Поднялись на третий этаж Большого дворца — там за стеной играла музыка, шли уроки в музыкальной школе, которая располагалась в том же здании. В большой комнате — по стенам стеллажи из неструганых досок, а в центре на полу — изрядная гора разных предметов: фарфор, стекло, бронза, акварели. Все в одной куче!.. В Большом дворце тогда даже перекрытий не было: доходишь до конца коридора и видишь все здание — от крыши до подвала. Музейные фонды тогда насчитывали около 7 тысяч единиц хранения (а сегодня — 250 тысяч!..) Начинался же Петергоф с 240 предметов, которые после войны собрали по территории...

Понял тогда, что надо разгрести все завалы, составить описи, где что лежит — чтобы знать, что хранить. А затем собирать утраченное. Сидели с утра до позднего вечера и даже ночами — кое-что сумели собрать, как вы можете видеть во дворце, в наших парках и музеях. Музейщики, знаете, счастливы тем, что после них остается.

Мне ближе фанатики

— Перепрыгнем через сорок один год: из 1965-го в 2006-й... Каких выпускников университета вы бы хотели увидеть? Скажем, у вас в музее — в качестве сотрудников...

— Я бы хотел увидеть те молодые дарования, которые увлечены, которые романтизируют профессию... Знаете, очень часто бывает так: звонит молодая дама из какой-то фирмы. Она говорит как человек-робот. Она всё знает в пределах своей задачи (или так ей кажется). Она включается автоматически и говорит: если вы хотите достичь результата, то вы должны сделать то-то и то-то, мы готовы придти к вам на помощь. Думаешь, ладно: выучила, чтобы информировать собеседника. Но самое удивительное, что если вы будете говорить с ней о погоде, то она отвечает точно таким же языком, скучно, неинтересно, бездушно, бесчеловечно... Так нельзя жить на свете. Зачем тогда всё? Ведь все блага мира, по идее, работают на нас и должны доставлять радость и удовольствие. Нас не будет — не будет искусства. Не будет ничего, если уходит человечность... Но Господь не допустит, я надеюсь.

Так вот, я хочу, чтобы ко мне пришли люди, которые, ероша волосы на голове, будут говорить: “Какая трагедия, что Никса умер!.. Ведь тогда Россия была бы другая! Если бы не было Ипатьевского дома...” Да, история не знает сослагательного наклонения — это вколочено в сознание всех. Но мне кажется, это моделирование возможных событий дает очень многое человеку. А самое главное: возможность посеять в его душе любовь и ненависть.

И еще одно: есть такое понятие — фанатик. Оно воспринимается по-разному, и очень многими отвергается и осуждается. Но сплошь и рядом я вижу, что именно на фанатиках своего дела, своей идеи (если эта идея благородна, если направлена на добро и любовь) — именно на них и держится мир. На этих странных чудаках. А все остальные только выполняют функции, которые, впрочем, иногда тоже складываются в хорошие дела. Но мне ближе те, кто поэтизируют свою работу.  

Беседу вел Евгений Голубев

© Журнал «Санкт-Петербургский университет», 1995-2005 Дизайн и сопровождение: Сергей Ушаков