404 Not Found nginx
главная | оглавление | <... | ...>	выпускники

Три лица Болонского процесса:
бакалавр, магистр, аспирант

Сергей СЛЮСАРЕВ, заканчивает бакалавриат биолого-почвенного факультета.

Бакалавр. Просто интересно

– Почему именно биофак?

– На биофаке учились мои родители, так само-собой и получилось, что я пошел по их стопам.

– Что изменилось в твоем мироощущении за годы учёбы в университете?

– Когда я оканчивал школу, я довольно слабо себе представлял, чем буду заниматься. Сегодня я, конечно, еще не чувствую себя состоявшимся специалистом – но у меня есть понимание того, чем я хотел бы заниматься дальше.

– Ты планируешь дальше заниматься наукой.

– Да, на протяжении обозримого времени жизни… Бакалавриата оказывается явно недостаточно для полноценного образования: многие курсы повисают в воздухе. Я хотел бы закончить магистратуру.

– Что дорого тебе в университете?

– Не хотелось бы выделять что-то одно… Мне просто здесь интересно – во всех отношениях. Помимо знаний, университет – это еще и некое воспитание. Когда вокруг тебя множество людей занимаются одним и тем же делом, и каждый имеет на это дело свой взгляд – это заставляет обращать на других людей серьезное внимание, стараться вникать в их мнения.

– Самые дорогие воспоминания, связанные с университетом.

– Наверное, это воспоминания о летней биологической практике первого курса. Еще ребенком я ездил на университетскую базу на Белом море с родителями. Потом – ездил туда уже на практику. Не то с трёх – не то с четырёх лет я ездил туда каждый год.

На этой станции проходят практики по зоологии беспозвоночных, ботанике низших растений, генетике. Все ходят, собирают материал, а потом рассматривают под микроскопом. Вечерами всё долго-долго зарисовывают – беспозвоночных, водоросли… Всё это очень мило.

Все биологи, я думаю, с ностальгией вспоминают об общежитии «Дружба» — бревенчатом доме у Белого моря

О своем уникальном опыте рассказывает Венера ГАЛЕЕВА – два года назад окончившая факультет журналистики, сегодня – выпускница магистратуры факультета психологии.

Магистрант. В преддверии защиты

– Что тебе дал университет?

– Очень много. Правильнее было бы даже сказать – он дал мне все, чем я сейчас дорожу и горжусь. Работу, друзей, все, что как-то примиряет с абсурдностью этого мира. Семь лет назад я поступила на факультет журналистики, и это был как раз тот случай, когда очень долго к чему-то стремишься, как говорится, спишь и видишь, а потом это у тебя получается. Потом, правда, эйфория кончается и приходит… прозрение, что ли. Люди, которые поступают на журфак, в большинстве своем не имеют ни малейшего представления о профессии. Факультет журналистики для них что-то вроде ярмарки тщеславия: хочу быть знаменитым и богатым. Или сначала богатым, а потом – обязательно знаменитым. Все. Характерно, что дети моих знакомых журналистов учатся на других факультетах.

Факультет журналистики дал мне очень много в плане мировоззрения. Мировоззрение качественно изменилось – и, получив диплом факультета журналистики, я решила, что теперь пора получать высшее образование. Очень кстати случился Болонский процесс. Я не знаю, какова ситуация сейчас, но два года назад Болонский процесс врубился в систему нашего высшего образования, как танк в березовую рощу, и получилась достаточно широкая просека, по которой, при желании, можно было совершать плавные переходы между факультетами и системами. Вот так я, будучи специалистом факультета журналистики, стала магистрантом факультета психологии.

Бакалавр Сергей Слюсарев

– Сложно было освоиться на новом месте?

– Ну, начнем с того, что я чувствовала страшную неуверенность в себе: ну куда я, в самом деле, лезу? Люди четыре года изучали психологию с ее матметодами и анатомией центральной нервной системы и пришли в магистратуру. Готовиться к экзаменам было страшно: огромное количество имен, терминов, и все какие-то… нежурналистские. А потом перед вступительными экзаменами я пришла в деканат за экзаменационным листом, и оказалось, что мне он не полагается – заявление я написала, но забыла принести фотографии. Я даже забыла, как мне говорили о том, что эти фотографии вообще нужны. А был последний день подачи документов. В принципе, меня могли отправить восвояси, но милая дама в деканате магистратуры сказала: «Вы, наверное, эту информацию просто вытеснили». Я поняла, что попала по адресу. За два часа, оставшихся до конца рабочего дня, я дошла до метро и там сфотографировалась в такой специальной будочке, из которой выпрыгивают готовые маленькие фотоснимки. На новом студенческом билете у меня непривычно одухотворенное лицо.

А потом начался учебный год. Таких, как я, пришельцев с других факультетов и даже из других вузов, было несколько человек. Каждому магистранту выдали индивидуальный план. В нем кроме обязательных для всех предметов значилась еще и «академическая разница» — учебные дисциплины за курс бакалавриата, которые мы должны освоить любым удобным для нас способом и сдать. Я ходила на лекции с первокурсниками и так вписалась в среду, что через пару недель ребята спрашивали меня, а почему это я прогуливаю практические занятия и в чьей я группе? У меня начался самый натуральный ренессанс. Все-таки аудитория первого курса обладает каким-то особенным психологическим полем – очень здоровым, новым, что ли. Восхитительное ощущение.

Кстати, в прошлом году академическую разницу в план магистрантов уже не включили. Мы сначала обиделись: как так, нам еще год мучиться, ходить на дополнительные занятия, сдавать экзамены с толпой второкурсников или третьекурсников, и каждый раз заново объяснять, что мы, в общем, не из этой песочницы, но нам очень-очень надо. А потом пожалели своих коллег, которые поступили на год позже нас: слишком уж много полезной информации пройдет мимо них. Да и учиться им наверняка будет сложнее.

– А опыт обучения на факультете журналистики как-нибудь сказался?

– Знаешь, есть такая шутка: уметь выразить мысль, даже не имея ее в голове, – это и есть задача журналиста. Мне легко было сдавать экзамены. Во всяком случае, мне почему-то кажется, что экзаменаторам было со мной интересно, даже когда я путалась в показаниях. И вообще, все моменты, которые были связаны с умением выразить мысль, проходили на ура.

Кстати, меня очень удивило, что в сетке расписания психологов нет литературы – ни русской, ни зарубежной, вообще никакой. А между тем в курсе «теории личности» мы писали натуральные сочинения: анализировали случай Раскольникова с точки зрения психоанализа, бихевиоризма и гуманистической психологии. То есть читать художественную литературу психолог должен обязательно. А курса такого нет.

– Что ты планируешь делать дальше?

– Защищаться. В смысле, защитить магистерскую – это мой рубеж, и я, как в песне поется, «к нему готов». Дальше буду поступать в аспирантуру. Два года назад я хотела продолжать образование во что бы то ни стало – но как-то абстрактно. Сейчас я уже понимаю, что именно я буду в аспирантуре делать. Кроме того, мне хотелось бы преподавать. Но и из журналистики я никуда уходить не собираюсь. В конце концов, это то, что у меня получается, и достаточно неплохо, чтобы считать себя журналистом с психологическим образованием. А по-английски я буду называться «мастер психологии». Что само по себе открывает новый уровень самоактуализации.

«Маргинальное» положение аспиранта (как детсадовец – еще будто бы и не ученик, аспирант – уже не студент), защита кандидатской диссертации, писание научных статей, рассылка авторефератов – и многие другие, совсем уже взрослые хлопоты почти не позволяют называть оканчивающих аспирантуру «выпускниками». И вместе с тем, трудно переоценить роль аспирантского периода – времени работы над диссертацией – в формировании ученого. Окончание аспирантуры – время очередного подведения итогов.

На наши вопросы отвечает Петр НЕШИТОВ, окончивший в этом году аспирантуру философского факультета и защитивший диссертацию на тему «Метафизика религиозного сознания (протопоп Аввакум)»:

Профессиональная деформация личности: положительные аспекты

– Девять лет в университете – и ты снова в роли выпускника. Как тебе кажется, в какой степени философский факультет повлиял на становление твоей личности?

– Я думаю, именно философия меня сформировала. Особенно сильно я начал это ощущать в аспирантуре, когда мое поведение и даже, в какой-то степени, строй моих переживаний оказались починены тому способу мышления, который я для себя избрал, ориентируясь на эталоны философской мысли.

– В чем это проявляется?

– Проявляется это, например, в тех требованиях, которые я предъявляю к разного рода данным, с которыми мне приходится иметь дело в жизни, – я должен быть уверен в полноте этих данных и в их качестве. Я не склонен принимать решения, пока я не уверен, что поступаю согласно своим представлениям — прошу прощения за высокий слог — о добром, прекрасном, вечном... Всё это, надо признать, на первых порах ведет к промедлению в принятии решений.

Магистрант Венера Галеева

Еще одна черта – способность ничему не удивляться. Некая флегматичность взгляда на мир – отстраненность, созерцательность. Происходят они, наверное, от того, что в мире человека, избравшего своим занятием философию, нет каких-то само собой разумеющихся, устоявшихся позиций, которые можно было бы ниспровергать. Дело философа, пожалуй, в том и состоит, чтобы придать хоть какую-то устойчивость повседневному существованию. Да и перед частными науками, по существу, стоит та же задача: что такое выработка обобщающей теории, как не преодоление хаотического нагромождения бессвязных фактов, которые в пределах обычных представлений нередко противоречат друг другу и отрицают друг друга? А ведь такая противоречивость отнюдь не безобидна, когда речь идет о принятии практических решений, затрагивающих интересы нескольких субъектов, будь то отдельные личности или крупные общественные образования. Установка, отказывающаяся от устранения противоречий, имеет один критерий определения истины – произвол. То, что не согласуется с произвольно ограниченным кругом «истинных» явлений, как бы и не существует. Таким образом, отрицает факты не философ, а тот самый «практический ум», который склоняет действительность к союзу против философии. Как говорил Платон, не философы грезят… В обыденном же сознании много незыблемых, само собой разумеющихся вещей, относительность которых оно с воодушевлением готово открывать себе и другим и азартно критиковать.

Люди с «житейским рассудком», носители «здравого сознания» часто упрекают учёных в некоторой «заторможенности», в том, что это люди «не от мира сего», – и тут они, без сомнения, правы. Самостоятельная выработка мировоззренческих ориентиров – а в этом и состоит существо философского и, шире, научного опыта, – требует на время пренебречь многообразием действительного мира. Подчеркну: на время. Поскольку убежден, что обретение этих качеств есть лишь определенный этап взросления для учёного. Глядя на своих старших коллег, я всегда поражаюсь живости, подвижности и энергии их ума, позволяющей им решать и сложнейшие теоретические, и насущные житейские задачи – не в пример быстрее и лучше, чем это делает тот самый «здравый рассудок».

Очевидно, что наука не оказывает «рокового» воздействия на человека.

– Занятия наукой становятся гимнастикой для ума?

– Не только для ума – но и для всех сил души. Я думаю, что гармоническое развитие человека обязательно предполагает, в том числе, и занятия наукой, которую я позволю себе расширительно толковать просто как непредвзятый взгляд на вещи. Разумеется, воспитание такого взгляда возможно и за пределами институционализированной науки.

Аспирант. В поисках смысла

– Расскажи, пожалуйста, о своей диссертации. На чём основан выбор темы?

– Формулу «религиозное сознание», наверное, не раз в своей жизни употреблял любой гуманитарий. И я тоже – всё время учёбы на факультете: сдавая зачёты, работая над курсовыми – писал, думал, говорил о религиозном сознании, не очень понимая, что я конкретно имею в виду. Меня тяготила «этикетность» словоупотребления. Смысл слов оставался для меня неясным.

Моя диссертация – это попытка осмыслить феномен религиозного сознания. Своеобразным эквивалентом осмысляемого феномена в реальном мире стали для меня личность и труды протопопа Аввакума – человека, жившего, творившего и сгоревшего на костре в XVII столетии.

Аспирант Петр Нешитов

До революции об Аввакуме писали как о религиозно-общественном деятеле. После революции о его религиозности постарались забыть, и на первый план вышел его яркий слог и литературное дарование. Возможно ли аттестовать протопопа Аввакума как носителя религиозного сознания? Каковы вообще условия осмысленности суждений о религиозном характере личности? Что мы имеем в виду, когда говорим, что человек (в данном случае Аввакум) религиозен? Я попытался ответить на эти вопросы.

– Тебе удалась эта работа?

– Я чувствую внутреннее удовлетворение.

Благодарности

– Люди, составляющие для тебя университет: кому ты благодарен?

– В первую очередь, мне хотелось бы сказать о моем научном руководителе, Ирине Александровне Тульпе, благодаря которой я смог защитить диссертацию и не разувериться в науке. Глядя вокруг, я вижу, что у многих магистрантов и аспирантов наступает душевный кризис, – и они устают, а затем перестают видеть смысл в научных занятиях.

Без поддержки со стороны очень трудно «удержаться» за свою тему, не перестать видеть, чем она актуальна именно для тебя. Но в ситуации зыбкого равновесия, когда студент или аспирант полон сомнений, губительным может быть не только равнодушие, но и излишний волюнтаризм научного руководителя. Попытки приободрить молодой росток научного интереса всевозможными «нитратами» вызывают, как правило, эффект, обратный желаемому.

Я очень благодарен своему научному руководителю, – она очень тактично выстраивала отношения со мной; благодаря этому мой научный путь продолжается.

Я благодарен своему преподавателю философии Ладе Витальевне Цыпиной – ей удалось поддержать и развить мой в свое время достаточно аморфный интерес к философии (в школе учитель истории посвятила философии несколько уроков, чего, конечно, было маловато для обретения собственного интереса в этой области). Очень значимо то, что с первым преподавателем истории философии сложились теплые человеческие отношения – благодаря той глубине осмысления и мастерству подачи материала, которые свойственны лекциям Лады Витальевны.

Среди однокурсников наиболее прочная дружба связывает меня с Ириной Янишевской. Человек более разносторонний, она мыслила о вещах, малоинтересных моим ровесникам. У меня не было (пожалуй, до сих пор нет) её зрелости ума, но самые общие представления о жизни – вроде того, что такое хорошо и что такое плохо – у нас совпадают. За это и благодарен.

Единое культурное пространство

– С возрастом, наверное, в человеке происходит редукция жизненной полноты (став чем-то одним – мы не стали чем-то другим, успехи в одном – это упущенные возможности в другом). Усугубляется ли этот неизбежный процесс в университетских стенах?

– Я категорически не согласен с тем, что полнота человеческого опыта редуцируется с возрастом. Покажите мне эмпирически данную полноту. Лентяй, лежащий на печи?

Вероятно, полнота возможна как гармоническое развитие всех человеческих способностей. А в данном смысле – университет, уже в названии которого заложена образовательная и жизненная программа – способствует этому развитию.

Университетская интеллигенция всегда отличалась разнообразием и широтой своих интересов. Специалисты в области естественных и точных наук всегда были очень начитанными людьми. Благодаря этому университет и существует как общее и единое культурное пространство.

Многие философы «профессионально» интересуются точными и естественными науками, недаром на нашем факультете существует кафедра философии науки и техники. Философ – если он действительно философ – мыслит о мире в целом; не замыкается на узкой проблематике, и как любой настоящий ученый, пытается включить свой предмет исследования в целостную картину мира. В своем недавнем интервью университетскому журналу об этом же говорил декан химического факультета А.Ю.Билибин.

Конечно, человек способный и талантливый сможет благополучно развиваться и вне университетских стен – но в университете для него созданы наиболее благоприятные условия для гармоничного развития.

Убивает ли университет
живое переживание мира?

– Итак, универсант – это гармоническая личность. Но существуют и проблемы. В частности, проблема профессиональной деформации: филологи, к примеру, во многом оказываются лишены радостей «наивного» читательского восприятия.

Не утрачена ли для человека, профессионально занимающегося религиоведением, возможность не только личных духовных исканий, но и самой веры?

– Уверен, что не утрачена. Религиовед – такой же человек, как и все. Ничто живое в нем не умирает. Другое дело, что обычно этот вопрос формулируют иначе: обязан ли религиовед для понимания изучаемого предмета стать последователем какой-то религии. Полагаю, что можно и без этого.

– Может ли историк философии самостоятельно философски мыслить, быть философом в своей жизни? Лично ты – открыт ли самостоятельному философскому осмыслению мира?

– Конечно, изучая тексты, составляющие историю философии, человек занимает позицию вне этого историко-философского процесса, как бы выталкивает себя за его пределы. Быть философом постоянно невозможно – еще Платон говорил о том, что человек может быть философом лишь иногда и на мгновения.

Вопрос о самостоятельности очень сложен. Для формулировки своих мыслей я пользуюсь словами, которые уже были до меня, и других слов у меня нет. Насколько я самостоятельно переживаю мир в рамках известных мне философских категорий – я пока не берусь судить.

Философия – это не только теоретические знания, но и жизненный опыт. Как ни старайся, старше себя самого не будешь. Пока, наверное, все-таки корректнее говорить о самостоятельных попытках, а не о подлинно самостоятельном мышлении.

– Не пожалел ли ты – за девять лет, — что связал свою жизнь с философией, а не с физикой, например?

– Пожалуй нет, меня еще в школе интересовали гуманитарные науки. В математике и физике я проявил себя бездарем – и сейчас мне бы хотелось пополнить свои знания в этих областях (к сожалению, как показывает опыт, подобные планы часто остаются неосуществленными).

Сейчас я уже не могу представить, чтобы я занимался чем-то кроме философии – с таким же интересом и с таким же погружением в предмет. Я бы хотел заниматься наукой и в дальнейшем. По понятным причинам, сейчас у меня нет возможности посвятить себя этому делу целиком, – но чтобы «поддерживать форму», я планирую часть времени отвести преподаванию.  

Вадим Хохряков,
Фото Сергея Ушакова

© Журнал «Санкт-Петербургский университет», 1995-2005 Дизайн и сопровождение: Сергей Ушаков