|
|
|
№ 12-13 (3735-3736), 6 июня 2006 года
|
 |
|
культура
|
|
|
Иконописный язык
Трудности перевода
Не так давно иконописцы из мастерской Иоанна Богослова написали иконостас для храма, устроенного в помещении бывшей конюшни. Ничего противоестественного современные иконописцы в такой ситуации не увидели. По мнению заказчика этого иконостаса, лучше, когда из конюшни делают храм, а не наоборот.
|
 |
Слева направо: Александр Стальнов, Христина Прохорова, Валентина Жданова, Иван Кусов. |
|
Епархиальная мастерская Иоанна Богослова находится на территории Александро-Невской лавры. В Северной башне трудятся четверо иконописцев: Александр Стальнов, Валентина Жданова, Иван Кусов и Христина Прохорова. За годы существования мастерской были написаны иконостасы для Успенского Блокадного храма, Воскресенского Новодевичьего женского монастыря, Свято-Троицкой Сергиевой Приморской пустыни, Успенского храма Тихвинского Свято-Успенского монастыря и другие. Все мастера занимаются преподаванием. Первые трое преподают в иконописной школе Санкт-Петербургской Духовной академии, а Христина Прохорова – в Институте религиозно-церковного искусства при подворье Оптиной пустыни.
С Христиной Прохоровой и Александром Стальновым о современной иконописи и взаимосвязи между искусством и религией беседуют корреспонденты журнала “СПбУ” Венера Галеева и Александр Гущин.
Венера ГАЛЕЕВА: Были ли у вас крупные совместные проекты после написания иконостаса Тихвинского монастыря, приуроченного к возвращению чудотворной иконы?
Христина ПРОХОРОВА: Тот иконостас, который мы писали к возвращению иконы Богоматери Тихвинской, и был нашей самой крупной работой за последнее время. К сожалению, не удалось написать весь иконостас, потому что все делалось срочно, в последний момент, и часть иконостаса писали ростовские иконописцы, часть – московские. Причем ростовские ориентировались на образцы, на наш взгляд, не подходящие к этому месту.
Венера ГАЛЕЕВА: Получилась эклектика?
Христина ПРОХОРОВА: В общем-то, да. Мы писали, ориентируясь на то, как иконостас выглядел изначально. В Русском музее есть фотографии иконостаса до разграбления, и даже многие иконы этого иконостаса хранятся в запасниках. Некоторые из них очень высокого качества. Мы постарались, насколько возможно, следовать им в нашей работе. Сейчас настоятель хочет переписать те «выбивающиеся» иконы, но так как бум вокруг Тихвинского монастыря кончился, неизвестно, когда это будет.
Венера ГАЛЕЕВА: Все упирается в средства?
Христина ПрохоровА: Естественно, как всегда.
Александр СТАЛЬНОВ: Большие работы – иконостас в Новодевичьем монастыре, в Сергиевской пустыни в Стрельне. Там уникальный храм, выполненный в виде базилики, единственный в Петербурге.
Интересная работа – цикл икон новомучеников в алтаре Успенской Блокадной церкви на Малой Охте. Это иконы духовенства, пострадавшего в первые годы советской власти патриарх Тихон, митрополит Вениамин, митрополит Петр Крутицкий, митрополит Владимир Киевский, епископ Илларион Троицкий, епископ Серафим Чичагов, священники Философ Орнатский, настоятель Казанского храма, и Иоанн Кочуров – первый из духовенства, убитый большевиками. Цикл довольно нетрадиционный. Сложность в том, что это новые святые, жившие недавно. Конечно, сохранились фотографии этих людей, и они должны быть узнаваемы. Но икона не должна быть портретом, иначе она перестает быть иконой.
Казалось бы, неожиданная проблема – как писать человека, который все время носил очки? Священномученика митрополита Петроградского Вениамина решено было писать без очков.
Венера ГАЛЕЕВА: Кто решает эти проблемы?
Александр СТАЛЬНОВ: Иконописец, который пишет икону.
Христина ПРОХОРОВА: Это, конечно, богословский вопрос, но на практике получается, что решают его иконописцы, которые каждый день с этим сталкиваются. На данный момент нет таких людей, которые бы серьезно занимались вопросом богословия иконы теоретически. Кроме иконописцев, мало кто глубоко изучает богословие иконы.
|
 |
Христина Прохорова |
|
Венера ГАЛЕЕВА: В конце восьмидесятых началось возрождение иконописи в России. Как этот процесс идет сегодня?
Христина ПРОХОРОВА: Появилось очень много иконописных школ по всей России. С одной стороны, хорошо, что люди работают, пишут иконы, а с другой стороны, многие имеют какое-то образование, но не достигли соответствующего уровня. Даже окончив школу, не всегда удается овладеть мастерством. Раньше учились, работая в мастерской и постигая мастерство шаг за шагом на практике. За четыре академических года современной школы можно получить какие-то основы и диплом. Но многие даже иконописную школу не окончили, чуть-чуть где-то поучились, и все. Потом они приходят в храмы, предлагают свои услуги и пишут. К сожалению, священники не имеют информации об иконописцах, а подчас у них нет и критериев, чтобы заказать действительно хорошую икону для своего храма.
Александр ГУЩИН: В этой связи, как вы оцениваете петербургскую школу иконописи? И вообще, существует ли такая школа?
Христина ПРОХОРОВА: Вообще о школе, вроде новгородской или псковской, говорить не приходится. У всех есть книги, фотоматериалы. Можно посмотреть и греческие, и новгородские образцы. Нет такой локализации, как в древности.
Александр ГУЩИН: Я имею в виду уровень мастеров, которые работают в Петербурге.
Христина ПРОХОРОВА: У нас есть стремление писать иконы на высоком уровне и попытаться восстановить, насколько это сейчас возможно, значение иконописного образа в церкви, а не вырабатывать свой заметный почерк. Главное в иконе – ее содержательная сторона.
Венера ГАЛЕЕВА: Недавно в Союзе художников образовалась подсекция иконописи при секции реставрации. Видимо, это решение было связано с большим количеством «кустарей-одиночек»?
Александр СТАЛЬНОВ: Основной положительный момент создания этого нового подразделения – выставки, которые могут стать регулярными. Иконописную выставку всегда очень сложно организовать. Иконы не пишутся, как картины, чтобы их потом ставить штабелями перед выставочным залом. Они пишутся для конкретных церквей, по заказу. И их сложно взять из церкви и поставить на выставку. А выставки необходимы, чтобы люди могли общаться в профессиональной среде. В церкви нет структур, которые бы предусматривали профессиональное общение иконописцев. Я надеюсь, что у нас будут поместные соборы, на которых будут затрагиваться вопросы иконописания, будут такие структуры и в церкви, но пока реальнее всего это сделать в Союзе художников.
Венера ГАЛЕЕВА: Как обстоят дела с культурным уровнем батюшек?
Александр СТАЛЬНОВ: Вопрос сложный. От священников часто приходится слышать, что они не понимают икону, им ближе живопись. Мне лично это странно слышать, ведь то же можно сказать о православной литургии, о церковнославянском языке, да и много о чем. Икона – часть церковного предания, то, что непонятно, нужно изучать, а не отвергать….
До недавнего времени у нас изучали церковную археологию только в Духовной академии, а в Семинарии не было такого курса. А поскольку многие священники не заканчивают высшую ступень образования, то знаниям взяться неоткуда. И в храмах они видят исключительно живописные полотна, потому что после советского периода все, что было исторически или художественно ценного, хранится в музеях. Питерские храмы полны икон, которые и православными-то не являются, западное «Воскресение», «Новозаветная Троица», «Коронование Богоматери»…. Священники воспитывается на таких вот примерах. Выход один: загореться научным энтузиазмом и заняться самообразованием, чтобы понять, что такое икона. А поскольку мнение священнослужителя часто является определяющим в создании внутреннего убранства храма, то иногда приходится сталкиваться с трудными ситуациями.
Венера ГАЛЕЕВА: Каковы пути решения этой проблемы?
Александр СТАЛЬНОВ: Лучший путь – это поместный собор, который определит, что является иконой в современной русской православной церкви. Икона Андрея Рублева, синодальная живопись или современное светское искусство? Греки для себя это уже решили. По сути дела, в современном русском православии нет богословского определения того, что является иконой. Например, во вновь воссозданном Иоанновском монастыре на Карповке все написанно довольно аляповато, под XVIII век. Для XVIII-XIX веков эта живопись была естественной и соответствовала пониманию церковного искусства. В XIX веке художники не писали в разных стилях, для них этот стиль был единственным и естественным. А для современного светского живописца это один из стилей, в котором можно писать. Он может писать и так, и сяк. Уходит реальность, не отражается поиск нашего времени. После открытия древней иконы писать таким образом – лукавство или заколачивание денег. Новый виток развития русской иконы должен заключаться в осмыслении иконописной традиции, а не в следовании традиции синодальной.
Александр ГУЩИН: А что такое икона?
Христина ПРОХОРОВА: Надо начать с того, что икона почитается наравне с крестом и Евангелием. Это уже не просто картина на религиозную тему, это образ, выражающий духовный опыт Церкви, написанный символическим языком в соответствии с иконописным каноном. Если Евангелие переписать современным языком, то это будет уже не Евангелие, а религиозная литература. То же самое и здесь – если написать в свободной манере, выразить свое видение, свой стиль, это уже не будет иконой. Говорить о том, что современная икона должна быть написана современными методами, нельзя. Так же как и церковная служба должна проводиться по уставу, так и икона должна писаться по уставу. А то получится какой-то протестантизм.
Венера ГАЛЕЕВА: Необходимо соблюдать канон…
Христина ПРОХОРОВА: Канон не в смысле копирования старого только потому, что требуется такой стиль. Икона не изображает какое-то событие иллюзорно, например, церковный праздник, а являет его богословское содержание. Это не изображение, а рассказ. Именно поэтому часто какой-то персонаж повторяется несколько раз, и события, произошедшие в разное время, могут присутствовать в одной иконе. Икона имеет не только художественное, но и богословское, и литургическое значение. Но выражено оно другими средствами.
Венера ГАЛЕЕВА: А какие признаки делают современную икону другой, но при этом не превращают ее в живопись на религиозную тему?
Христина ПРОХОРОВА: Время, конечно, накладывает отпечаток. И индивидуальность каждого человека, который пишет. Но, изучая иностранный язык, надо сначала освоить его закономерности, выучить слова и буквы, а только потом на нем разговаривать. То же самое и в иконе. Надо сначала овладеть языком иконы, а потом создавать что-то новое. Есть современные иконы новомучеников, например, Евгения Воина, который был взят в плен в Чечне и обезглавлен за то, что отказался снять нательный крестик. Он не канонизован, но почитается как святой. Его изображение в плаще и камуфляжной форме выражено языком иконы.
Венера ГАЛЕЕВА: Кто приходит учиться в школу иконописи и почему?
Христина ПРОХОРОВА: Эта сфера стала привлекательна потому, что она визуально выражает всю православную веру, всю ее красоту, ярко и наглядно. Приходят совершенно разные люди. Много молодых, кто недавно открыл для себя веру и тут же хочет что-то сделать для церкви. Есть люди из потомственной церковной среды. Приходят и взрослые люди с художественным образованием, которые для себя открыли Церковь. Есть и такие, к которым подходит термин «иконотерапия», когда экзальтированные люди начинают писать иконы, но, как правило, это продолжается недолго.
Венера ГАЛЕЕВА: Это направление арт-терапии?
Христина ПРОХОРОВА: Нет, это условный термин, скорее шуточный. Но иногда встречаются и такие. Для них важен сам процесс, и для них это благодатно.
Лучше, когда учиться приходят не профессиональные художники, потому что человека очень сложно переучить. У профессионалов рука уже набита на что-то другое. Тяжело, почти невозможно переучить. Самая благодатная почва – после художественного училища или художественной школы, когда есть образование, но нет сложившегося подхода, видения.
|
 |
А.Стальнов. «Спас Нерукотворный» |
|
Венера ГАЛЕЕВА: Что в этом деле важнее – вера или профессионализм?
Христина ПРОХОРОВА: На самом деле должны быть оба компонента. И профессионализм в живописи, и духовность. Потому что даже если человек духовный, светлый, но рисовать не умеет, его икона будет беспомощной.
Венера ГАЛЕЕВА: А если умеет, но скептически относится к религии?
Христина ПРОХОРОВА: Это уже не икона. Икона – это соединение божественного и человеческого. Это молитва.
Александр ГУЩИН: Я прочитал пророчество отца Серафима Вырицкого. Послевоенное. Звучит оно так: «Придет время, когда не гонения, а прелести мира сего отвратят людей от Бога. И погибнет куда больше душ, чем во времена открытого богоборчества. С одной стороны, будут воздвигать кресты и золотить купола, а с другой стороны, настанет царство лжи и зла».
Что-то похожее происходит сейчас?
Христина ПРОХОРОВА: Да, похоже. Звучит реалистично. Но ощущение последних дней было со Средних веков, даже со времен Христа. В этом смысле мало что изменилось.
Александр ГУЩИН: Как вы считаете, качество веры, воплощающейся в дела, с тоталитарных времен изменилось?
Христина ПРОХОРОВА: О качестве веры судить вообще нельзя. Естественно, вера острее, горячей во времена гонений. Но человек помещен в свое время, и нельзя рассуждать о том, каково было качество его веры по сравнению с днем сегодняшним. Естественно, когда все можно и все доступно, это расхолаживает. Но с другой стороны – храмы строятся, открываются, и это прекрасно. Опять же, пока хоть десять праведников живут, город стоит, и значит, все функционирует. Праведники есть, может, их и не видно. Естественно, и среди священников, и среди иконописцев встречаются совершенно разные люди. Говорить, что все хорошие или все плохие, – совершенно неправильно.
Александр ГУЩИН: Существует распространенная картинка скепсиса, которая тиражируется прессой и ТВ: приезжает братва на мерседесах золотить купола — некий стереотип.
Христина ПРОХОРОВА: Любые стереотипы крайне поверхностны. Но никогда не знаешь, что на самом деле в душе священника, который берет деньги у той же братвы. Чего ему стоит возводить этот храм, ремонтировать.
Александр ГУЩИН: Я довольно много ездил по России. Храмы в основном были загаженные, разрушенные. У меня возникало очень странное ощущение, что даже разрушенный храм – молчаливо-живой.
Христина ПРОХОРОВА: Место освященное, где был престол, видимо, до конца загадить невозможно.
Венера ГАЛЕЕВА: Попытки сделать церковь государственным подразделением помогут распространению веры, или, наоборот, отвадят людей от церкви?
Христина ПРОХОРОВА: Весь исторический путь Византийского и Российского государств – это попытка найти гармонию в отношениях государства и церкви. Существует довольно много ответов на этот вопрос. Лично мне нравится то, что руководители государства ходят в храм, а не к мавзолею, но при этом государство не должно вмешиваться в дела церкви.
Александр ГУЩИН: А каково качество проповеди?
Христина ПРОХОРОВА: Для меня икона – это проповедь в краске. Прекрасный вид проповеди. Но, к сожалению, у нас, как это ни странно, культура иконы забыта, многими не понимается. Во всем мире растет интерес к иконе, а у нас в основном только среди людей, которые сами пишут иконы или как-то с этим связаны. Культура утрачена, и среди духовенства часто нет ни понимания, ни поддержки. Икона – яркий вид проповеди, как и церковное пение. Как известно, православие выбрали за красоту богослужения, которую послы увидели в Константинополе, а сейчас это богатство многие не понимают, не приемлют.
Венера ГАЛЕЕВА: С чем связан интерес к иконе за границей?
Христина ПРОХОРОВА: В католических церквях Италии часто заказывают иконы. Изначально это было общее достояние. В VII веке на Трулльском соборе было установлено правило о иконописном каноне. Канон позволяет судить, является ли данный образ иконой или нет. Западная церковь не приняла постановления этого собора и пошла по другому пути развития религиозной живописи. Сейчас Западная церковь открыла для себя православную икону, люди живо воспринимают ее, учатся. А мы этим даром обладаем, но не ценим.
Греческая икона отличается от русской. Во всем мире русская икона считается вершиной иконописи, а у нас, наоборот, свойственно ориентироваться на греческие образцы. Я проводила курсы в Швейцарии и в Америке, но Италия, по-моему, самая религиозная страна.
Александр СТАЛЬНОВ: Я провожу курсы в Италии. Сейчас в Милане проходит выставка одной из иконописных школ. Искусствовед Ольга Попова написала, что Италия переживает новый Ренессанс. Я с этим согласен. Начиная с XIII века здесь происходило возрождение античного искусства, а сегодня появился интерес к христианскому искусству и к иконе. Даже несмотря на то, что у них икона не является неотъемлемой частью литургического пространства, как в православной церкви. В католичестве икона остается объектом личной молитвы. Для молитвы она используется везде. Богословская задача сегодня – найти место иконе в литургическом пространстве католической церкви. Есть большой интерес к православию, и это очень положительно для нас.
Венера ГАЛЕЕВА: Существуют ли мужской и женский подходы в иконописи?
Христина ПРОХОРОВА: По большому счету, нет. Хотя раньше было такое разделение – мужчины пишут иконы, а женщины вышивают.
Александр СТАЛЬНОВ: На высоком уровне профессионализма трудно отличить, написана икона мужчиной или женщиной. В основном, отличие выражается в рисунке. Рисунок более логичен, чем живопись, а логика свойственна мужскому складу ума.
Венера ГАЛЕЕВА: Когда женщины впервые стали иконописцами?
Христина ПРОХОРОВА: Это случилось в XX веке. Но, по большому счету, разницы нет, кто пишет икону – в хоре могут петь как женщины, так и мужчины.
Александр ГУЩИН: С алтарем другие вещи происходят…
Христина ПРОХОРОВА: Есть женщины-алтарницы, которые могут заходить в алтарь, делать уборку. Женщины не могут быть священниками, а ограничения на то, чтобы писать иконы, нет.
Венера ГАЛЕЕВА: Как художник, искусствовед, можете ли вы отличить икону, написанную женщиной?
Христина ПРОХОРОВА: Если она написана профессионально, то нет. Часто слышу мнение, что в иконах, написанных женщинами, духовного нет, а все только душевное. В то же время я знаю прекрасные иконы, написанные женщинами.
Венера ГАЛЕЕВА: А в чем визуальная разница между духовным и душевным?
Александр СТАЛЬНОВ: Душевное – все доброе, красивое, человеческое, но на этом оно и заканчивается, вечность не проглядывает. Духовность в иконе – это молитва, сосредоточенность, тишина. В наше время трудно писать такие иконы.
Венера ГАЛЕЕВА: В какой момент работы икона становится образом?
Александр СТАЛЬНОВ: Подтверждением иконы является надпись. В древние времена не было традиции освящать иконы, вместо этого делали надпись. Это как печать – тот-то святой изображен. Обозначено – значит это уже образ.
Александр ГУЩИН: Я обнаружил, что есть такой искусствоведческий термин – синодальное письмо. Это икона, написанная в стилистике XIX-го – начала XX-го века. И есть некая стилистика, к которой вы с Христиной тяготеете, более ранняя.
Александр СТАЛЬНОВ: Отчасти. На мой взгляд, стилистика – это чисто искусствоведческий термин, который имеет к церковному искусству мало отношения. Просто, чтобы как-то классифицировать работы, используются понятия о различных стилистиках. Есть различные школы иконописи, и есть язык иконописания. Язык универсален для всей христианской церкви, икона должна быть читаема в любом уголке христианского мира. Если она соответствует этому языку, то это - икона, а ее личные художественные характеристики отходят на второй план. Что касается синодального периода, то это иконы, написанные под большим влиянием итальянского Возрождения, довольно сильно отошедшие от канона, потерявшие связь с иконописным языком. И иконами они в большинстве своем называться не могут.
Александр ГУЩИН: Могут ли светские художники совмещать живопись и иконопись на одинаково высоком уровне?
Александр СТАЛЬНОВ: Я думаю, нет. Потому что иконописание – это служение церкви. Если ты это дело избрал, ты должен ему следовать. Это разные направления работы. Если заниматься и тем, и другим, — возникает внутренний конфликт.
Венера ГАЛЕЕВА: С чем связаны основные сложности при обучении иконописцев?
Александр СТАЛЬНОВ: Основная сложность обучения современного человека иконописи заключается в том, что мы слишком привыкли к иллюзорной информации. Телевизор, фотография, живопись – это все иллюзия, которую мы привыкли воспринимать как реальность. А иконопись нарочито неиллюзорна. Нет падающих теней, не создается иллюзия объема, пространства. Пространство иконы остается плоским, неглубоким. Объект описывается с помощью условного образно–символического языка изображения. Язык иконы более похож на словесный язык, чем на живопись в современном понимании этого термина. Отсюда его сравнение с Библией для неграмотных. Сложность для современного человека – научиться мыслить в этих категориях.
Александр ГУЩИН: Как вы оцениваете воссоздание Храма Христа Спасителя и росписи в нем?
Александр СТАЛЬНОВ: С одной стороны, воссоздание храма, снесенного богоборческой властью, символизирует возрождение русской Православной церкви. Но с другой стороны, росписи этого храма – отражение синодального, упаднического периода. Все эти произведения имеют историческую, художественную ценность, но не церковную. На мой взгляд, правильнее было бы не восстанавливать синодальные росписи, подделывая живопись прошлого века, а собрать лучших современных иконописцев и соборно создать новую роспись.
Александр ГУЩИН: Если предположить как кошмар, что большевики снесли Исаакиевский собор, а потом Собчак решил бы воссоздавать его…
Александр СТАЛЬНОВ: Воссозданные произведения все равно не являлись бы росписями Шубина или Брюллова. Исторически они напоминали бы о том, что существовало когда-то. Но богословски правильно было бы написать новые иконы, и тем самым засвидетельствовать силу Духа Святого, живущего и созидающего в современной Церкви. Ведь древние не восстанавливали икону, а писали ее заново. Церковь жива, а значит, и сегодня можно написать настоящую икону. А сейчас доминируют искусствоведческие мотивы, отсюда и стремление скопировать, восстановить. Все равно эти вещи не восстанавливаются. Какая-то историчность мышления залезла в наши рациональные головы. Иконописцы мыслят: чем древнее, тем лучше. Некоторые уже до энкаустики добрались – куда уж дальше? Вместо возведения храмов – восстанавливают «исторические памятники».
Христина ПРОХОРОВА: На Руси были распространены списки икон. Но список иконы – это не значит, что ее копировали буквально. Список точно передавал богословское содержание образа, но не являлся художественной копией.
Александр ГУЩИН: Несколько лет назад я попал в одно из хранилищ в подвале монастыря, где находилось огромное количество икон, свезенных из разграбленных церквей. Там были тысячи досок. Как бы вы распорядились этим богатством? Направили бы вы эти иконы в храмы?
Александр СТАЛЬНОВ: В 90-м году я присутствовал на выступлении академика Д.С.Лихачева в Америке. Я его поставил в неловкое положение, спросив, а когда же музеи будут возвращать иконы церквям. Лихачев был противником того, чтобы их передавали в храмы. Тогда я не понял его позиции, а сейчас согласен с ним. В церкви должны быть созданы условия для хранения икон, чтобы они не порушились от элементарного перепада температур. Хорошо, если бы икона находилась в храме, но музей мог бы курировать ее.
Александр ГУЩИН: Значит, храм должен быть украшен новой иконописью, соответствующей богословской традиции?
Александр СТАЛЬНОВ: Важно не время создания иконы, а ее подлинность.
Венера ГАЛЕЕВА: Частные лица заказывают иконы?
Александр СТАЛЬНОВ: Да, но не так часто, как храмы. В основном заказывают семейные, домашние, мерные или просто любимые иконы.
Александр ГУЩИН: В твоей речи все время проскакивает слово «иллюзорность» по отношению к живописи…
Александр СТАЛЬНОВ: Здесь вопрос соответствия целям и месту. Идеи художников эпохи Возрождения, впоследствии сильно повлиявшие на русскую церковную живопись, лежали в основном за пределами духовного пространства церкви. Желание изобразить как можно более достоверно с визуальной точки зрения обратилось в создание иллюзии достоверности и не явилось достоверным с духовной точки зрения. «Как живой» – это обман, либо «как», либо «живой». Любовь художников к красоте материального мира, его обожествление питались возрождением языческого мировоззрения и образов. Поскольку заказчиком искусства в основном являлась церковь, а художники пытались втиснуть эти новые идеи в несоответствующее им содержание, в работах художников Возрождения присутствует явное раздвоение. Евангелием для неграмотных такая живопись уж никак не является. Это несоответствие порождало споры и конфликты духовенства, заказчиков с художниками. Отголоски этих споров слышны на Руси в писаниях протопопа Аввакума и иконописцев фряжского периода.
В то же время это искусство прекрасно и уместно на стенах музеев, домов, здесь оно ничего не подделывает и не заслоняет собой духовную истину, в нем нет конфликта. Для своего времени это искусство было прогрессивно и актуально. В наше время оно указывает на ложность этого пути для церковного образа, подчеркивая тем самым верность и истинность иконописного образа.
В древности, в эпоху формирования церковных канонов, любая новая идея обсуждалась церковью на соборах и принималась или отвергалась как еретическая. Такая живопись классифицируется на современном Западе как «религиозная живопись», тем самым подчеркивается её отличие от иконы. В современной же православной церкви она даже никак не различается от иконы. А уж тем более не осмысляется как еретическая, какой она по своей сути и является.
Александр ГУЩИН: Но иконостасов в привычном нам смысле в европейской церкви нет.
Александр СТАЛЬНОВ: Нет, это православная традиция. Но есть крест, алтарная преграда и живописный цикл на стенах, в алтаре. В той же Венеции алтарные преграды в некоторых церквях сохранились до наших дней, но литургического значения они не имеют.
Христина ПРОХОРОВА: Важно, что в первых иконах присутствует античный язык живописи. В дальнейшем Церковь сознательно стала от него отходить. Тело стало изображаться более условно. Это не упадок, не признак того, что иконописцы не умели реалистично рисовать, наоборот, Церковь вырабатывала свой язык.
Александр СТАЛЬНОВ: Смысл самого изобразительного языка иконы заключается именно в богословском осмыслении природы человека, его антропологии. Бог сошел в мир, чтобы человек стал Богом, «обожился», получил божественную природу. Любой святой – это человек преображенный, человек и Бог. Икона, изображая человека, отражает эту реальность; это не обычный человек, а преображенный, измененный. Таким образом, анатомия, личные характеристики отражают человеческую природу святого. Иконописный, условно-символический язык изображения выражает божественную природу.
Известный современный философ Массимо Качари назвал икону скандалом для западной живописи. Потому что в стремлении рационального объяснения Воплощения утерялась божественная непознаваемая природа таинства. Таинство – соединение божественного и человеческого, непознаваемого и познаваемого, и одно лишь рациональное объяснение его невозможно.
Александр ГУЩИН: Сразу вспоминается изображение Саваофа...
Александр СТАЛЬНОВ: Оно не канонично, и более того – запрещено на Стоглавом соборе. Изображение Бога-Отца еретично по сути, так как Он есть дух, абсолютное бытие, не связанное ни с пространством, ни с временем. Любая попытка описать или образно представить Его изначально бессмысленна и запрещена в Ветхом Завете. Но Отец, которого «не видел никто и никогда» (Ин 1:18), имеет в Своем Сыне «лицо» – образ, посредством которого Он обращается к миру, открывая Себя. Так было от создания мира (Ветхий Денми - изображение Христа с белой бородой и белыми волосами в виде старца), и благодаря воплощению Сына Его лицо становится видимым для нас. И Христос говорит о Себе: «Видевший Меня видел Отца» (Ин 14:9).
Христина ПРОХОРОВА: Почти во всех церквях Петербурга встречается икона «Новозаветная Троица», где изображен старец, Христос и голубь. Это тоже не канонично.
Александр СТАЛЬНОВ: Это связано с тем, что народ всегда пытается материализовать духовное, чтобы было доступнее, понятнее: изобразить Бога-Отца в виде дедушки, Сына в виде человека средних лет, и Святого Духа в виде голубя. Но это самообман, богословски это абсолютно неправильно.
Александр ГУЩИН: Как вам видится преемственность религиозной традиции – до 1917 и после 1988 года?
Александр СТАЛЬНОВ: На рубеже революции были открытия, Трубецкой писал про умозрение в красках, П. Флоренский рассуждал об иконостасе, С.Булгаков – об иконе и Софии, но этот процесс осмысления был прерван революцией. Восстановление патриаршества и другие признаки указывают на то, что шло возрождение древней русской православной традиции, переосмысление синодального периода церкви. После
17-го года специалисты, которые этим интересовались и остались в живых, ушли в музеи. Церковному искусству было придано художественно-историческое осмысление, единственно допустимое для этого времени. Весь период советского искусствоведения этим характеризуется – он эстетико-исторический, без анализа содержания изображения. Изучение иконописания велось подпольно. Большой вклад в дело изучения и восстановления русского иконописания внесла монахиня Иулиания.
Часть интересующихся древнерусской иконой уехала за рубеж, продолжая там, в отрыве от родины, осмысление иконописания.
На мой взгляд, важной фигурой постсоветского возрождения иконописной традиции является архимандрит Зинон. Это выдающийся современный иконописец, фигура значимая для нынешнего церковного этапа. Натура импульсивная, ищущая, несомненно творческая.
А суть этого этапа не во внешнем изучении разных стилистик иконописных школ, а в переосмыслении содержательной, богословской стороны иконописи и в создании языка иконы, который был бы естественным не для XV или XIX века, а именно для нашего времени. 
Венера Галеева, Александр Гущин
|
