|
|
|
№ 9 (3732), 4 мая 2006 года
|
 |
|
|
|
|
О тех, кто в памяти
Окунувшись в пространство воспоминаний, я растерялся в его просторах, тщетно пытаясь составить целостное представление об опыте своей жизни. Программа, композиция, архитектура воспоминаний не спешили поддаваться прояснению, заставляя искать иной подход. И я вдруг понял, что сначала нужно отдать долг памяти тем, кто уже перестал жить в этом мире. И, прежде всего, назвать их, сказав при этом главные слова по следам, сохранившимся в памяти.
Коллеги
Этот официальный термин объединяет в моём представлении людей, близких по совместной учёбе, работе, творческим поискам. Своих учителей я вижу сейчас в этой же группе, поскольку становлюсь сравнимым с ними по возрасту и опыту. В памяти проходят многие одноклассники, сокурсники, сотрудники, школьные учителя и университетские преподаватели, но говорить здесь следует лишь то, чего не могут сказать другие и о чём, надеюсь, не напишут: «Странный такой дар – запоминать неинтересное; то, чем люди не различаются; в чём они мельче самих себя» (С.Гедройц о Н.Воронель).
Сергей Васильевич ВАЛЛАНДЕР
(1917-1975).
Он был моим научным руководителем по аспирантуре и дальнейшей работе на кафедре гидроаэромеханики. Меня привлекала поразительная ясность, с которой он читал лекции, ставил задачи, обсуждал вопросы. У него был дар очищать постановку задач и находить естественные решения.
Это был романтик от науки. Он не сидел в библиотеках, не корпел над литературой, не систематизировал работ предшественников. Взявшись за задачу, он вникал в неё настолько, что мог говорить о ней, как о чём-то своём, глубоко пережитом. И если проблема допускала простое решение, он принимал его и со вкусом открывал людям. Принцип стабилизации гиперзвуковых течений, теория развёртывающихся крыльев, метод местных конусов и оптимизация формы снарядов обошлись прозорливостью идеи, не требуя изощрённой техники. А физический вывод интегрального кинетического уравнения стал шедевром творческого мастерства Сергея Васильевича.
|
 |
Автор материала Р.Г.Баранцев (справа) с однокурсником Н.Ф.Морозовым. 2001 г. |
|
Я шёл в науку в атмосфере подвижничества, питаемой такими кинофильмами, как «Неотправленное письмо», «Иду на грозу», «Девять дней одного года», и соответствующей литературой, художественной и научно-популярной. И в своём замечательном Учителе я видел живого героя этой вдохновенной плеяды учёных. Как научный руководитель, Валландер мудро опекал моё саморазвитие, подпитывая вдохновение, обсуждая идеи и радуясь результатам. На его живом примере я обучался профессии университетского преподавателя. А когда ученичество перешло в сотрудничество, мы составили хороший тандем. Сергей Васильевич ставил новые задачи, предлагал заманчивые идеи, а на мне была техническая реализация и корректное включение в научный контекст. Когда же нетривиальные идеи обнаружились и у меня, произошло закономерное столкновение личностей и последующее расхождение путей. Мои формальные находки не находили места в его физической интуиции. У нас не вышло ни одной совместной публикации, хотя вообще соавторство нам не было чуждо и с другими коллегами получалось не раз.
Совмещая научно-педагогическую деятельность с административной, заведующий кафедрой С.В.Валландер много сил и таланта отдал работе директором НИИММ, деканом математико-механического факультета, проректором ЛГУ. Будучи членом КПСС с 1944 года, он проводил в жизнь партийные решения не как равнодушный исполнитель, а как сопереживающий участник. И груз неизбежных компромиссов преждевременно подорвал его жизненные силы. Если вместе с ректором А.Д.Александровым они сумели осуществлять возвышенный стиль руководства университетом, то в противостоянии бюрократическому ректорству В.Б.Алесковского романтик С.В.Валландер потерпел поражение. Инсульт сразил его за два дня до 58-летия. Я пережил своего учителя уже на 16 лет.
Научная школа аэродинамики разреженных газов, созданная С.В.Валландером, уже стала достоянием истории. И всё-таки как раз со школой ему не повезло: не осталось столь же крупного продолжателя направления, научного наследника такого же калибра, масштаба, уровня одарённости. В отчёте о работе кафедры за 1969-73 гг. Сергей Васильевич назвал меня своим преемником. Но я не оправдал его прогнозов. Исполняя некоторое время обязанности заведующего кафедрой, я понял, что не обладаю в должной мере искусством возможного, и подал в отставку, которая была принята в конце 1977 года. Мой творческий интерес стремился тогда из прикладной аэродинамики в асимптотическую методологию. Здесь потребовались иные способности, но опыт общения с таким Учителем я всё равно храню как счастливый дар, ниспосланный свыше.
Лев Александрович ВАСИЛЬЕВ
(1931-1982)
С ним связаны лучшие годы нашей работы на космос. Он был заместителем начальника той лаборатории в ЦНИИМАШ, где на крупнейшей в то время экспериментальной установке шла масса результатов, нуждающихся в теоретической обработке. В рамках хоздоговора от ЛГУ ждали соответствующей теории, которая позволила бы разработать инженерный метод расчёта аэродинамических характеристик тел в разреженном газе. И Лев Александрович наседал на меня как научного руководителя темы, требуя живее шевелить мозгами. В итоге появился локальный метод аэродинамического расчёта, который привёл нас к Государственной премии, полученной в 1973 году. Без направляющих действий Л.А.Васильева этого бы не произошло. В книге, написанной вместе с Е.В.Алексеевой, я специально отмечаю его организационно-экспериментальную и идейно-критическую роль.
Совместная творческая работа нас хорошо подружила, и в командировках я обычно останавливался у него дома в Подлипках, ночуя в спальном мешке на раскладушке. Альпинистское снаряжение заполняло все углы их небольшой квартиры. Вместе с женой Светой Лев каждое лето участвовал в серьёзных восхождениях, а их дочь Лена была чемпионом школы по всем видам спорта. Будучи начинающим туристом, я заряжался в этой семье спортивным духом.
Бывая у меня в Ленинграде, Лев заводил дружеские дискуссии, приправленные остроумной иронией, а перед сном брал несколько книг и, к моему удивлению, успевал их прочитать. Мощь его интеллекта вызывала восхищение, и хотя Лев был старше меня всего лишь на неполный месяц, я всегда чувствовал себя перед ним мальчишкой. Его опыт, приобретённый на сложной работе и в опасных горах, был заметно зрелее и крепче.
Положение Л.А.Васильева в ЦНИИМАШ не соответствовало масштабу его личности, и он перешёл в КБ «Астрофизика», где стал заниматься лазерами. Работа требовала полной самоотдачи, но горы не отпускали. В тот год, когда их жертвой стал ректор МГУ Р.В.Хохлов, Лев отморозил пальцы на руке, которые пришлось ампутировать.
Летом 1982 года он отправился в горы на прогулку вместе со Светой, Володей (товарищем по работе) и его 14-летним сыном. Закрытый ледник не предвещал опасности, и они шли без связки. При падении в глубокую трещину Льва перевернуло и заклинило. Володя, спустившись к нему на вспомогательной верёвке (основная была в рюкзаке у Льва), ничего не мог поделать. И когда эта верёвка оборвалась, он остался замерзать вместе с другом. А жена одного и сын другого бессильно стояли наверху, слыша затихающие голоса мужа и отца.
Лена порвала отношения с матерью и запретила своей дочери Маше встречаться с бабушкой. Света оказалась без мужа, без дочери и без внучки. Бывая в Москве, я иногда навещаю её, оживляя память о Лёве.
Герман Васильевич ДУБРОВСКИЙ
(1938-1995).
Его переманил к нам с физического факультета С.В.Валландер, развёртывая исследования по физико-химической аэродинамике. Вскоре вокруг Германа собралась активная группа молодых сотрудников, успешно занимавшихся квазиклассической теорией атомных столкновений. Однако плодотворного взаимодействия с местными представителями этого направления, к сожалению, не произошло, несмотря на то, что в период заведования кафедрой я старался всячески способствовать их взаимопониманию. Прилагая большие усилия к внедрению физических методов на матмехе, Дубровский сильно переживал, встречая сопротивление, которое трудно было объяснить научными доводами. Это подорвало его энтузиазм и ослабило иммунитет организма. Серьёзно заболев, Герман попросил меня временно заменить его в чтении курса физики для математиков. Но рак желудка съел Дубровского очень быстро, и курс перешёл ко мне, а вместе с ним – количество учебных часов, достаточное для возвращения на ставку профессора после длительной опалы. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Группу Г.В.Дубровского подхватил его ученик А.В.Богданов, но и он вскоре вынужден был уйти с матмеха.
Когда слышу слова «здоровый консерватизм», я с горечью вспоминаю эту историю с Германом Дубровским.
Владимир Иванович ЗУБОВ
(1930-2000)
Он был моим однокурсником, решительно опередившим всех нас на старших курсах, несмотря на то, что ещё в детстве потерял зрение в результате взрыва гранаты, оставшейся на полях войны. Первое общение с ним состоялось в сентябре 1949 года, когда нас, человек двадцать первокурсников, временно поселили в большой аудитории на третьем этаже левого крыла факультета на 10-й линии Васильевского острова. К моему удивлению, он не выглядел несчастным инвалидом: спокойно справляясь с бытовыми заботами, быстро накалывал записи лекций и столь же быстро читал их, пробегая пальцами по строчкам. Сочувствие скоро перешло в уважение. Через месяц нас расселили, и я оказался в общежитии на Охте.
Дальнейшие встречи были случайными, поскольку учились мы в разных группах. И всегда он производил впечатление энергичного, жизнерадостного человека, уверенного в правильном будущем.
Перед открытием факультета ПМ-ПУ, создаваемого по инициативе В.И.Зубова наперекор позиции декана матмеха С.В.Валландера, Володя вызвал меня к разговору, и мы долго беседовали с ним, гуляя по Университетской набережной около Главного здания. Отношения с С.В.Валландером у меня тогда были непростыми, но неизменно уважительными, и Володя не стал посвящать меня в грядущие перемены и приглашать к переходу.
Будучи председателем Учёного совета своего факультета, В.И.Зубов на защитах диссертаций нередко останавливал хвалебные отзывы, разрешая высказываться только критикам. Решительность, уверенность его действий создавали впечатление дальновидения. Мощная индивидуальная парадигма, бывало, входила в противоречия с общепринятыми правилами игры. Но я не знаю случая, когда его напористость привела бы к подавлению других людей.
Крупный талант В.И.Зубова проявился не только в науке, где ему принадлежит авторство 30 монографий. В 2000-м году вышла его книга «Стихотворения. Сонеты. Завет ушедших поколений».
На одной из последних традиционных встреч однокурсников Володя рассказал некоторые факты из истории своей фамилии, о которых раньше по известным причинам умалчивал. И стало понятно, что его талант не случаен: ему было что наследовать. Не поскупился он и на своих наследников. Вместе с женой Александрой Фёдоровной (однокурсницей Шурой Хитриной) они вырастили 6 детей и имеют уже около 20 внуков.
К 70 годам у Володи Зубова не выдержало сердце, и 50-летие нашего выпуска матмеха мы отмечали без него. В нашей памяти он остаётся как выдающийся человек большой жизненной силы, мужества и талантов.
|
 |
С.П.Курдюмов |
|
Сергей Павлович КУРДЮМОВ
(1928 - 2004).
В апреле 1995 года, находясь в Институте механики МГУ, я случайно услышал от кого-то о семинаре «Наука и культура», где будет разговор о синергетике, которой я тогда начинал заниматься. Оказавшись свободным, я пошёл на этот семинар и окунулся в стихию доклада С.П.Курдюмова «Хаос и самоорганизация сложных систем (в природе, обществе и науке)». Нелинейное уравнение эволюции, спектр возможностей, режимы с обострением, философские следствия, – докладчика невозможно было остановить. А когда дело дошло до вопросов, каждый ответ превращался в новый доклад. Дождавшись своей очереди, я с ехидцей спросил: «Какие самоограничения видит докладчик на пути самоорганизации?». «А никаких! – ответил Сергей Павлович. – Пока нос не разобью», – чем совершенно меня обезоружил. Это был директор знаменитого Института прикладной математики имени М.В.Келдыша, член-корреспондент РАН.
Занимаясь синергетикой на семинарах М.А.Басина и В.П.Бранского, в конце 2002 года я подготовил сообщение о только что вышедшей в издательстве «Алетейя» книге Е.Н.Князевой и С.П.Курдюмова «Основания синергетики». Конспект доклада превратился в набросок рецензии, которую я послал, прежде всего, С.П.Курдюмову с ожиданием реакции на критические замечания. В разговоре, который состоялся вскоре в Москве, я подчеркнул, что критика относится в основном к тем главам, которые написаны Еленой Николаевной, на что Сергей Павлович мягко, но убеждённо сказал: «В совместной работе каждый автор отвечает за каждое слово» и поблагодарил меня за концовку отзыва, где я писал, что стиль этого сочинения соответствует духу новой парадигмы, и я буду рекомендовать прочитать её своим друзьям, коллегам и студентам. Эта рецензия опубликована недавно в журнале «Эпистемология и философия науки», 2005, №2.
Рассказывая на лекциях о решениях эволюционного уравнения со степенными нелинейностями, я столкнулся с хитрыми местами, которые в опубликованных работах остаются, так сказать, за кадром. Воспроизведя их по-своему, я собирался поговорить об этом с Сергеем Павловичем, но всё как-то не удавалось. В июне 2004 года на конференции в РАГС он взял меня под руку, подвёл к зарубежным гостям, представил Хакену, Майнцеру, Эбелингу и оставил беседовать с ними. Собираясь в декабре на конференцию в Воронеж, я твёрдо решил задержаться в Москве и зайти к Сергею Павловичу домой, куда он меня уже не раз приглашал. Но, увы, опоздал. Навсегда.
Александр Александрович ЛЮБИЩЕВ
(1890-1972)
Замечательный человек, занимающий достойное место в ряду крупнейших личностей России XX века. Я переписывался с ним с 1964 года, несколько раз встречался в Ульяновске и Ленинграде, а после 1972 года плотно занимался его громадным архивом, способствуя публикации ряда интереснейших работ. Он привлёк меня мощью и свежестью мысли, грандиозной целью построения теоретической биологии на основе представления о гармонии и порядке в мире. Восхищал самостоятельный, независимый, свободный дух его исследований, предельная честность и щедрость в науке, уважение к инакомыслящим.
|
 |
А.А.Любищев |
|
Общение с ним активизировало мой интерес к методологии, и в 1967 году я совершил переход из пространства задач в пространство методов. Из опыта А.А.Любищева вытекают следующие методологические принципы. Во-первых, берясь за решение какой-либо задачи, нужно прежде всего критически проверить её постановку. Во-вторых, рассматривая любое явление по любому критерию, нужно всегда видеть обе крайности, заботиться об обеих сторонах. В-третьих, поскольку антитез много, диалектика многомерна, и это очень существенно, ибо именно многомерность открывает возможность синтеза. В-четвёртых, необходима тенденция к комплексированию многомерных критериев, она уравновешивает дивергентную многомерность и обеспечивает устойчивость самому методу.
Для многих современников А.А.Любищев был источником идей, опорой понимания, средством от конформизма. Его пример учит тому, что достаточно глубокая внутренняя духовная жизнь является необходимым условием становления личности. Уровень духовной жизни общества коррелирует с периодической сменой аналитической и синтетической эпох. Разгул анализа сопровождается кризисом духовности. Драма и величие А.А.Любищева в том, что, живя в эпоху анализа, он сумел удержаться как мост между двумя пиками синтеза, мост, ведущий от нравственных традиций русской интеллигенции прошлого к грядущему подъёму духовности.
А.А.Любищев был гениальным критиком устаревающей парадигмы. Всю жизнь он расчищал пути к новому мировидению, готовил почву для понимания фундаментальных концепций будущей парадигмы. Ещё в 40-е годы он ставил вопрос о «преодолении всех форм плюрализма в едином высшем синтезе», а в 70-е годы писал: «Проблема целостности сопряжена с глубочайшими философскими вопросами». Ведущие области его научных интересов система-форма-эволюция сложились в целостное единство на основе семантической формулы системной триады.
Основные работы А.А.Любищева сейчас опубликованы. Однако в архиве имеется ещё немало интереснейших заметок, писем, соображений, не утративших актуальности. Без них портрет Любищева был бы далеко не полным, так что творческая работа над архивом должна продолжаться. Сущность этого уникального явления XX века пока не вполне раскрыта. Феномен Любищева не поддаётся редукции к известному, не выражается через знакомые формулировки. Многое в нём остаётся загадочным.
Свой рационализм Любищев видел в том, чтобы не ставить априорных пределов возможностям познающего разума. Рацио в его понимании объединяло все формы познания, включая интуицию. Но правомерно ли столь широкое понимание? Возможности и способности разума возрастают, но мир всё время оказывается сложнее, чем наши представления о нём. Последовательное расширение смысла рацио где-то становится неразумным. Может быть, правильнее было бы опереться на греческое слово «ноос», объединяющее разум и дух, понимание и постижение?
С Любищевым охотно переписывались люди очень разного склада, и во многих эпистолярных дискуссиях его оппоненты выглядят привлекательнее, живее. В чём тут дело? Иссушающая позиция рационалиста? Щедрая роль катализатора? Но разве так объяснишь интерес этих людей к переписке с Любищевым? Таинственность притяжения – остаётся.
В обработке архива Любищева и подготовке его рукописей к печати участвовали люди, различные по профессии, характеру, миропредставлению, но работавшие удивительно сплочённо. Эта совместная деятельность многих из нас сблизила, подружила, и новые друзья стали как бы посмертным подарком Любищева. Затем наступила естественная дивергенция группы любищеведов, но разлетаясь по своим делам, путям, судьбам, мы навсегда сохранили чувство общности, связанное с именем Любищева. Какими другими словами можно было бы определить эту общность? Как ещё охарактеризовать этот мощный аттрактор?
Моё близкое творческое общение с Любищевым и его наследием продолжалось 40 лет. Завершая этот этап, я продолжаю свой путь с благодарностью за тот мощный импульс, которым одарила меня судьба через Александра Александровича Любищева.
Василий Васильевич НАЛИМОВ
(1910-1997)
Всего две встречи: на конференции в Приозерске и на квартире у С.В.Мейена. И постоянное ощущение его авторитетного присутствия в пространстве смыслов, которое он осваивал с хозяйской ответственностью. Проведя почти 18 лет в тюрьмах, лагерях и ссылке, В.В.Налимов сумел вернуться в науку и, более того, подняться на уровень космического сознания.
«Я был учёным, но оставался свободным от сурового насилия науки, – пишет он в прологе к своей книге “Разбрасываю мысли”, М., 2000, – Я не философ, ибо никогда не получал регулярно деньги за мысль философскую. И это спасло меня… Моя мысль всегда свободна». Когда в июне 1999 года на вечере, посвящённом памяти В.В.Налимова, я сказал (вспоминая публикации в журнале “Вопросы философии”, 1997, №10), что философы всё же приняли его в свой цех, Ж.А.Дрогалина и В.В.Казютинский встрепенулись, горько усмехнувшись.
Экологический кризис Налимов связывал с надломом культуры, теряющей целостность, а выход видел в создании новой культуры, опирающейся на иные смыслы. «Мыслящие люди должны напряжённо и незамедлительно начать готовить общество к восприятию новых смыслов», писал он в эссе “На грани третьего тысячелетия”, М., 1994, с.68.
«Западная культура в течение трёх столетий исповедовала картезианский дуализм… Нужно отказаться от него и попытаться увидеть мироздание в неразрывной его целостности» (“На грани…”, с.58 и 55). «Высшее Бытие задаётся через Триединство» (“Разбрасываю… ”, с.87).
Концепт – это сгусток мысли, полагал Ж.Делёз. В.В.Налимов был мощным источником концептов. Такое впечатление произвёл он на меня в тот момент, когда оторвался на несколько секунд от беседы с Сергеем Мейеном, чтобы подарить свою книгу “Непрерывность против дискретности”, изданную небольшим тиражом в Тбилиси.
«Умирая, мы перестаём быть текстом, но остаёмся смыслом», – писал В.В.Налимов в книге “Спонтанность сознания”, М., 1989, с.236. Высокий смысл его наследия ещё предстоит постигать и осваивать.
Борис Викторович РАУШЕНБАХ
(1915-2001)
Читая его книги («Пристрастие» – 1997, «Постскриптум» – 1999, «Праздные мысли» – 2003), чувствуешь рядом собеседника, с которым есть полное взаимопонимание. В Суздале на дружеском ужине, названном “Посиделки с Раушенбахом”, 8 июня 1999 г., я беседовал с Борисом Викторовичем мысленно, не подходя к нему за ответами, так как знал их. Вопрос возникал в связи с его интерпретацией Триединства через вектор с тремя компонентами, но было ясно, что сущность Святой Троицы этим не исчерпывается, ибо он сам писал: «Непостижимой является вовсе не логическая структура Троицы (она вполне разумна), а кардинальное качество Троицы, жизнь Бога в Самом Себе» («Вопросы философии», 1990, №11, с.169).
Наши пути, из космонавтики в философию, гомологичны, хотя и на разных уровнях. Ведущим был архетип Триединства. И я не очень удивился, когда в его статье «Интуиция – мать порядка» («Общая газета», 1998, №12) увидел триаду рацио-эмоцио-интуицио, совпадающую с моей семантической формулой. Поговорить об этом совпадении можно было бы на рериховской конференции в Санкт-Петербурге, когда по просьбе организаторов я сопровождал Бориса Викторовича (двигавшегося уже с трудом) из столовой до машины. Но лучше было снова промолчать.
Георгий Петрович САМОСЮК
(1921-2003)
Обычно все соглашаются с тем, что власть, даже маленькая, портит, развращает людей. Что же теряют, чем жертвуют люди, идущие во власть? И всегда ли становятся при этом хуже?
Г.П.Самосюк был доцентом кафедры математической физики, когда С.В.Валландер, будучи директором Научно-исследовательского института математики и механики (НИИММ), привлёк его к административной работе в качестве помощника. И этот шаг определил всю дальнейшую судьбу молодого учёного. Вскоре он сам стал директором, и на этом посту раскрылся его незаурядный организаторский талант, который в полной мере был востребован при переезде и становлении института на новом месте в Петергофе. Работа администрации не была в фокусе моего внимания, но хорошо запомнились несколько эпизодов, характеризующих личность Георгия Петровича через узловые события моей жизни на матмехе.
Набираясь опыта, Г.П.Самосюк некоторое время оставался в тени яркого руководителя. Однако уже тогда он проявил способность принимать ответственные решения, не всегда соглашаясь с Валландером. Когда в 1965 году Сергей Васильевич, мой замечательный учитель, заподозрил меня в интригах и сгоряча решил выгнать, Георгий Петрович не поддержал столь радикального решения.
После смерти С.В.Валландера в 1975 году я некоторое время исполнял обязанности заведующего кафедрой гидроаэромеханики и пытался реорганизовать научную деятельность лабораторий, но встретил непонятное мне тогда сопротивление. Не владея искусством возможного, необходимым политикам любого масштаба, я подал в отставку. Освободившись внутренне от забот, оказавшихся непосильными, я как-то раз стал уходить с юбилейного праздника лаборатории до окончания торжеств. И Георгий Петрович, выйдя вслед за мной из помещения, стал горячо убеждать меня остаться, упирая на ответственность перед людьми, с которыми вместе работаю, и научное руководство которыми я должен был, по его мнению, всё-таки взять на себя. Но я не остался. Судьба неудержимо влекла меня уже в иную реальность. И опечаленная фигура увещевающего директора навсегда осталась укором на моей совести.
Третий эпизод личных воспоминаний связан с ещё одним кризисом в моей судьбе. 26 марта 1987 года. Идёт заседание совета математико-механического факультета, на котором решается вопрос о непереизбрании Р.Г.Баранцева на должность профессора кафедры гидроаэромеханики в связи с его деятельностью на семинаре по семиодинамике, признанной парткомом идеологически вредной. И Георгий Петрович, оставаясь в меньшинстве, тщетно пытается взывать к здравому смыслу факультетского руководства, идущего на поводу у партийных властей. Поиски справедливого решения независимо от указаний начальства и послушного ему большинства, – редкое качество у человека, обременённого многолетним административным опытом.
Мудрёные слова известного философа «Забота есть бытие присутствия» наполняются живым смыслом, когда примеряешь их на деятельность Г.П.Самосюка. В нём не было начальственного лоска, но были – ответственность, забота, справедливость.
И его имя
Неотделимо
От НИИММа.
Павел Григорьевич СВЕТЛОВ
(1892-1974)
Я пришёл к нему в 1965 году, имея рекомендательное письмо от А.А.Любищева, с которым они 50 лет вели дружескую переписку, обмениваясь соображениями по всем вопросам, над которыми размышляли. Сочетая в себе таланты натуралиста и мыслителя, П.Г.Светлов отличался глубоким целостным видением мира. Он деликатно, но убеждённо дискутировал с Любищевым по концепции “двух линий”, по установке на “рационализацию всего бытия”, по проблеме неполноты творения. Вот несколько характерных мест из его писем. «Достижение высших целей, конечно, составляет смысл жизни… Я считаю, что история есть продолжение сотворения мира и тем самым истина нам ещё далеко не открыта полностью. Действительно, мнение, что вся истина нам открыта и мы обладаем всем, что нужно для нашего спасения, а следовательно, и беспокоиться больше не о чём, – одно из основных положений православного богословия, но это составляет предмет моего большого сожаления» (14.07.60). «Знание и рацио – не синонимы, и познание не обязательно результат рационализации. Знание имеет множество источников, и рефлектирующий разум – лишь один из них. Мало того, рассудок, а тем самым рационализация бытия находится в теснейшем единении с иными источниками знания и в значительной мере питается ими. Поэтому рационализация всего бытия и невозможна, и не нужна…. Любовь из биотической делается сначала душевной, а потом духовной. Она-то и есть основа всего бытия» (03.07.65). «Я считаю себя православным, но сочтут ли меня таковым иерархи – вопрос, так как церковь для меня не столько камень, на котором я стою, сколько пристань, к которой пробиваюсь, но никак не могу достичь» (02.09.65).
Находясь в ссылке, П.Г.Светлов изучал греческий язык и обнаружил, что вместо «блаженны нищие духом» лучше было перевести «блаженны страждущие духа», а вместо «хлеб наш насущный» – «хлеб наш надсущный».
При работе над книгой об А.А.Любищеве, вышедшей с задержкой лишь в 1982 году, я имел возможность убедиться в редакторском таланте Павла Григорьевича, в его умении улучшать текст, не нарушая оригинального стиля автора. Он был этическим камертоном для всей нашей непростой группы.
Несколько раз мы собирались у него дома, обсуждая избранные места из книги Гегеля «Философия религии», перевод которых с немецкого приносил Л.П.Гаштольд. Русского издания этой книги тогда ещё не было. Чутко понимая трудного философа, Павел Григорьевич мягко и убедительно объяснял те места, где не соглашался с ним.
Энциклопедическая образованность, тонкий вкус, покоряющая скромность Павла Григорьевича делали его чрезвычайно притягательной и обаятельной личностью. Такой образ хочется хранить в памяти очень бережно.
* * * * *
Этот список ушедших можно было бы продолжить, вспоминая тех, с кем встречался по учёбе и работе. Все школьные учителя, почти все университетские преподаватели, многие однокурсники и сотрудники и даже некоторые ученики – уже перешли в царство памяти. И всё меньше остаётся тех, кто их знал и готов разделить эту грусть.
Но есть и воспоминания, которыми не надо делиться. Я берегу в душе яркие эпизоды неформального общения с такими выдающимися людьми, как Л.Н.Гумилёв, Н.А.Козырев, О.А.Ладыженская, Д.С.Лихачёв, Л.Г.Лойцянский, Ю.М.Лотман, В.И.Смирнов, Н.В.Тимофеев-Ресовский, Г.П.Щедровицкий. Эти встречи значимы для меня, но ничего не добавляют к их известным портретам. Остаётся сознание причастности, которое подкрепляет ответственность. 
Р.Г.Баранцев
(Окончание в следующем номере.)
|
