№ 9 (3732), 4 мая 2006 года
главная | оглавление | <... | ...>

Что общего
между бытовой техникой
и концом света?

Двадцать лет назад произошло событие, о котором сейчас напишут все уважающие себя СМИ. Будут новые расследования причин аварии, будут экскурсии для журналистов в зону отчуждения, где до сих пор живут люди, не верящие в существование радиации.

В марте этого года скончался профессор философского факультета Евгений Николаевич Ростошинский, один из многих тысяч ликвидаторов аварии.

Чернобыль – это факт истории. Сегодня очевидно стремление если не забыть этот факт, то хотя бы считать его пройденным этапом. Но на самом деле Чернобыль продолжается. Это пролог к событиям еще более фатальным.

К.С.Пигров

Профессор Константин Семенович ПИГРОВ рассказал корреспонденту «СПбУ» о том, как можно интерпретировать Чернобыльскую аварию с точки зрения философии:

– Сюжетом «общество риска» меня заинтересовал профессор Владимир Борисович Устьянцев из Саратовского университета. Мы организовали круглый стол на Всероссийском философском конгрессе, который прошел в прошлом году в Москве. Круглый стол назывался «Альтернативные стили мышления в обществе риска». На любой конференции существует конкуренция круглых столов. И несмотря на то, что у нас был круглый стол второго плана, в конце многие участники конгресса перешли к нам. И мы с профессором Устьянцевым задумали провести конференцию под названием «Метафизика Чернобыля». К двадцатилетию этого события надо подойти с некоторой готовностью. Тем более, что из года в год техногенных катастроф все больше, риск возрастает. Но пока я не встретил понимания со стороны московского философского сообщества.

В Интернете я вижу, что проводятся конференции, посвященные риску, но к Чернобылю они не имеют никакого отношения. Мне кажется, что есть сознательное или бессознательное желание не помнить о Чернобыле. Готовясь к интервью, в Интернете я нашел сообщение, в котором говорится, что Ющенко выступил за пересмотр хозяйственной деятельности в Чернобыльской зоне. Из общего контекста ясно, что планируется облегчить туда доступ. И Верховная Рада определила четыре зоны: зона отчуждения вокруг Чернобыльской АЭС, зона безусловного отселения, зона гарантированного добровольного отселения и зона усиленного радиационного контроля. Но когда я смотрю другие документы, свидетельства людей, я вижу незатухающую тревогу. Один из источников – книга, которая вышла в издательстве «Энергомаш» в 2004 году – «И дольше века длится этот день… Воспоминания чернобыльцев». Вот что существенно: время, которое необходимо, чтобы чернобыльская зона стала безопасна, несоизмеримо со временем существования нашей цивилизации. Период полураспада плутония равен примерно двадцати четырем тысячам лет. Если опрокинуть этот период в историю, сопоставить – то это задолго до всяких египетских пирамид. Совершенно другой порядок времени, никаких славян тогда уже не будет. Вторая проблема связана с пострадавшими ликвидаторами. Всего их было 250 тысяч. Из них 32 тысячи стали инвалидами, 8 тысяч умерли. Профессор философского факультета Евгений Николаевич Ростошинский был ликвидатором, но я думаю, что хотя его официальный диагноз не будет связан с Чернобылем, связь все-таки очевидна. И можно предположить, что на самом деле авария стала причиной смерти не 8 тысяч, а гораздо большего числа ликвидаторов.

Жизнь в кредит

— Чернобыль породил некоторые сомнения в том, что мы можем управлять риском. Когда мы планируем мост, мы закладываем гигантский, в десятки раз превосходящий необходимость, запас прочности. Но что касается Чернобыля – случилось то, что, казалось бы, никогда случиться не могло.

После Чернобыля мы должны совершенно иначе понимать саму идею риска. Технические устройства становятся фатально опасными. Атомная энергия кажется нам сегодня сравнительно дешевой. Но эта дешевизна покупается за счет будущих поколений. Следующие поколения, наши внуки и правнуки, должны будут заниматься этими радиоактивными отходами. Мы не знаем, как с ними обращаться. В космос их закидывать? Никакая экономия энергии этих затрат не покроет. Закапывать тоже невозможно. Получается, что наше поколение берет кредит у будущих поколений, и ставка этого кредита потрясающе высока. Я как человек, который занимается философией риска, должен сказать, что речь идет о глобальной проблеме, в рамках которой Чернобыль – это только модель. Речь идет о техническом прогрессе вообще. Технический прогресс – это некая форма откладывания на будущее наших нынешних проблем в обмен на те эфемерные блага, которые мы получаем. Необходим пересмотр самой идеи прогресса. Позиция традиционного общества, которая предполагает, что жить надо так же, как жили предки, не усовершенствуя ничего в своем существовании, оказывается, может быть, более долговременной, безопасной для будущего. Чернобыль недвусмысленно указывает нам на то обстоятельство, что мы живем за счет грядущих поколений.

– Но нельзя убедить людей отказаться от комфорта, который дает технический прогресс. И производители этого комфорта вряд ли согласятся остаться без прибыли…

– Мы с вами дети этой цивилизации, мы мыслим так, как мыслит она. Для нас аргумент Генри Форда-первого – «все можно сделать лучше» — совершенно непреодолим. Мы всем сердцем верим в идею прогресса. Но на самом деле есть серьезные сомнения. Я не провозглашаю истину, я высказываю гипотезы. Посмотрим, как за двадцать лет изменилось отношение к Чернобылю. 1986 год, самая заря перестройки, которую Чернобыль, может быть, и подтолкнул. Люди попытались осмыслить происзошедшее. Я нашел пьесу 1986 года, которая была опубликована в журнале «Знамя», – автор ее написал за шесть месяцев. Это пьеса «Саркофаг». В 1986 году вопрос ставится следующим образом: Чернобыль – это результат несовершенства общественного устройства. Таким образом, вина за Чернобыль возлагалась на социализм.

В пьесе рассматривается карьера начальника атомной электростанции, конформизм которого и привел к трагедии. В исследовательской публицистике Медведева, который описал Чернобыль в «Новом мире» лучше всего, причина – не только социализм и административно-хозяйственная система, но и прогресс в целом.

Атом – спонтанный и непредсказуемый

– В 1944 году в пустыне Невада было впервые взорвано ядерное устройство. Результат длительной, напряженной и сосредоточенной работы, в ходе которой создавались целые отрасли промышленности для достижения одной цели. Например, не было чистого графита, и создавалась отрасль промышленности, чтобы этот графит получить. Трудная задача была связана с разделением изотопов урана. Все это было сопряжено с огромными затратами. Наконец, ядерное устройство было установлено в пустыне на специальной мачте. И вот гениальные физики, создатели этого устройства, лежат в окопе, перед ними красная кнопка. Они точно не знают, чем взрыв кончится. Потому что есть страшное подозрение, что цепная реакция деления не завершится в ядерном устройстве, а перекинется на весь земной шар. Страшно невероятно – но они нажимают на кнопку. Земля не взорвалась. Пронесло. В Чернобыле была та же самая ситуация. В этом блоке, делая какие-то проверки для своего эксперимента, инженеры отключили систему защиты. Подумали: ничего, пронесет. И перед ними тоже была кнопка, и они ее нажали. Но здесь не пронесло. То есть, речь идет о некотором авантюрном типе мышления технологического человека. Он авантюрист, и при этом все время ставит эксперименты, которые могут закончиться катастрофой.

Существует по крайней мере две модели вселенной, которые восходят еще к античности. Один вариант – вселенная Демокрита. У Демокрита вселенная состоит из атомов, они движутся в пространстве, где господствует строгая детерминация. Демокрит говорит: «За одну причинную связь я готов отдать персидский престол». В этой модели мы можем предсказать вперед и назад, потому что все детерминировано. А его ученик Эпикур вводит идею спонтанности. Атомы обладают способностью к спонтанному отклонению. Это называется клинамен. Спонтанное отклонение атомов выстраивает совершенно другой мир, где мы можем предсказать, в лучшем случае, только тенденции.

Мы должны понять, что мы живем во вселенной Эпикура, а не Демокрита. А научно-технический прогресс весь исполнен надеждой, что мы живем во вселенной Демокрита.

Стратегия Мефистофеля

– Есть два варианта поведения. Мы можем, во-первых, как это делало традиционное общество, словно черепаха, максимально загородиться от всего нового, и преодолевать случайность глухой обороной. Или же мы можем, во-вторых, случайности противопоставить свою встречную активность, свой риск или свою авантюрность. И западная цивилизация пошла по этому пути. Я не осуждаю эту цивилизацию, ведь я принадлежу к ней. Я просто фиксирую некий факт.

И с этой точки зрения Чернобыль – одно из последствий нашей рисковой политики. Чтобы облегчить себе жизнь, мы выстраиваем модели счастливой случайности. Эти модели широко представлены в боевиках. Там герои попадают в ужасное положение, но мы знаем, что в самый последний момент внешняя благоприятная случайность спасет нашего героя. Так и получается. Но жизненные случайности и случайности романного типа, к сожалению, не совпадают.

Средневековый способ, возвращение к форме круговой обороны, традиционализм, фундаментализм, отказ от техники для человечества в целом нереальны. Технический прогресс – это ловушка. Она нас весело заманила шутками, игрой. Вспомните, что технические новации, скажем, автомобиль, воспринимались как несерьезное чудачество, экстравагантность. Но сегодня нам уже не до шуток. Представим себе на минуту, что мы отказались от техники, от того же автомобиля. Мы просто не сможем жить.

Есть у Уильяма Джекобса притча «Обезьянья лапа», любимая притча кибернетика Винера. Действие происходит в викторианской Англии. Сержант возвращается из Индии домой и говорит другу: «Нет в жизни счастья. У меня даже есть амулет, который исполняет три желания, но только один раз. Этот амулет не принес мне счастья, я хочу его сжечь». И собирается бросить амулет в камин. А приятель говорит: «Зачем же портить хорошую вещь, дай я загадаю желание». Обратите внимание – все это делается с юмором и смехом. «Хочу двести фунтов стерлингов». Раздается стук в дверь, входит страховой агент и говорит: «У меня плохие новости, ваш сын погиб в катастрофе. Получите страховку, двести фунтов». Второе желание – оживить сына. И является призрак сына, но такой тягостный, что третье желание – чтобы этот призрак исчез. И вот в результате герой приобрел двести фунтов и потерял сына. Эта притча – о той трагической ситуации, в которой находится все человечество в целом. Речь идет не только о России, но и о всей новоевропейской цивилизации. Конечно, во всех катаклизмах страны третьего мира, придерживающиеся традиционного образа жизни, имеют шансы на выживание. Мы тоже можем выжить, все может закончиться хорошо, но нет никаких гарантий. История – это разомкнутая, развивающаяся структура, ее никто не предскажет.

– Получается, что проблема тесно связана с противостоянием либеральных свобод и традиционной религиозной морали, начавшимся с выступления митрополита Кирилла на X Всероссийском соборе.

– Я слышал выступление нашего церковного иерарха Кирилла, слышал обсуждения. Мне кажется, вопрос ставится более плоско. По существу, если все очистить, формируется некая проблема на другом уровне. Речь идет о том, что нельзя ценности отдельного индивида ставить выше ценностей всего общества. Человек, отдельная личность, создан для служения, для восполнения целого. И в этом плане я согласен с отцом Кириллом и с людьми, которые его защищают. Каждый россиянин должен служить отечеству. Мы, профессионалы, должны служить в той области, которую мы избрали. И интересы личности, индивидуальности, приобретают смысл только в такого рода служении.

Тем не менее, идея индивидуальности существенна, потому что служение возможно на разных уровнях: философии, своей стране, человечеству. Но различные устремленности, интенциональности могут вступать в конфликт друг с другом. Все заклинилось на вопросе довольно глупом – как относиться к параду геев. Мы не понимаем метафизического смысла этого парада, поэтому его легко осуждать. Дело не в том, что гей, который демонстрирует свою нетрадиционную сексуальную ориентацию всему обществу, решает только свою проблему. По-видимому, тут есть некие глубинные структуры, которые мы не понимаем. Мне чужд и непонятен этот мир. Надо обратить внимание, что проблема этих нетрадиционных ориентаций – проблема социокультурная. И с этой точки зрения люди старшего поколения меньше понимают ее, чем молодежь. Старшее поколение ориентировано в старых ценностях, в то время как молодежь, воспитанная на других ценностях, относится к этому явлению более терпимо. Аргументация отца Кирилла несколько поверхностно-политическая. В народе вообще не любят «других», эта позиция заложена и в христианстве. Отношение к меньшинствам в тоталитарных странах, мягко говоря, не самое лучшее. И вот тут надо задуматься: почему в этом вопросе у нас такое совпадение с нацизмом, который отрицал сексуальные меньшинства, сумасшедших и национальные меньшинства. Тут что-то есть. Имперское сознание, которое свойственно русским, основано на терпимости. И всякая империя только потому и империя, что она терпима – это не националистическое государство. Тот, кто, как Макашов, изгоняет национальные меньшинства – не имперский человек. Русские националисты в этом смысле ведут к разрушению России. Если мы создадим мононациональное государство, то это будет Московское или Тверское княжество. Только империя со своей терпимостью может принять в себя всех. Такого рода урок мы должны извлечь и применительно к сексуальным меньшинствам. Может, мягко посоветовать другие формы самовыражения. Хотя это может быть и не разрешимый конфликт. Эти люди хотят шокировать, скандализировать ситуацию. Я не знаю, как это решить, и скорее я на стороне Кирилла, но прямолинейная критика, которая так поддерживается народом, может быть и не самой эффективной.

Героизм без причины…

— Мы просто плохо понимаем научную сторону радиоактивности. Может, опасность и не так велика, как нам кажется. Но если посмотреть на историю изучения радиоактивности, то допустимые нормы все время менялись в сторону уменьшения. Один из первых исследователей, Беккерель, долго таскал у себя в нагрудном кармане радиоактивные материалы, и только когда заметил какие-то изменения на коже, задумался, что это такое. Сначала эти нормы казались незначительными, а потом они все более ужесточались. Но не исключено, что есть момент перестраховки.

Я придумал такое понятие – «авось-бытие». Это русское слово, непереводимое на другие языки, обозначает стремление к риску, свойственное всем народам. У меня был аспирант, замечательный мальчик. В Петергофе, в общежитии сидела компания, и он ради забавы решил пройти по карнизу, сорвался и погиб. Ему не исполнилось и двадцати пяти.

Мы рисковые существа, в нас не только начало Эроса, но и Танатоса.

– Это качество свойственно только человеку нашей эпохи?

– Оно было всегда, просто европейская цивилизация придала этому новые формы. Хотя всегда существовали «Ахиллы», люди, которые чувствовали, что жизнь коротка, что прожить ее надо ярко и уйти с пира, не допив бокал вина. Другая стратегия – Мафусаил, который живет долго. Как Пушкин говорил: «Глубокие воды тихо текут, мудрые люди тихо живут». Тихая жизнь, исполненная внутренней напряженности, внутренних драм, сублимирует это рисковое начало в сферу духа, в другое бытие.

– Речь идет об антагонизме западной и восточной цивилизаций?

– Наше традиционное средиземноморское общество содержало в себе всю эту азиатскую мудрость. Наша цивилизация всегда была сложной, наиболее яркие слои ее отличались этой рисковостью. А в глубине всегда существовали тихие мудрецы.

Колумб отправлялся в плавание, не зная, чем оно закончится. Когда корабль уходит за горизонт, его мачты медленно погружаются в воду, и ведь не исключено, что он там тонет. И в этом смысле показателен бунт на каравелле, когда команда отказалась плыть дальше, а Колумб настоял, и все (на этот раз!) кончилось благополучно.

Другой пример более трагичен – банды, возглавляемые «полевыми командирами» , такими конкистадорами, как Ф.Писсарро и Э.Кортес, в арсенале – несколько мушкетов, пара плохоньких орудий, уничтожают огромные цивилизации масштаба Древнего Рима эпохи Пунических войн. Инки не были готовы сопротивляться внешней силе. У них не было воли к технике! Это Шпенглеровский пример.

Турист с фотоаппаратом

— Новоевропейский человек характеризуется двумя порывами. Первый порыв – в даль, страсть к путешествиям, которая реализуется в смешной «доместициованной» форме массового туризма. А второе – воля к технике. Новоевропейский человек очень любит технику. Поначалу технические устройства представляются как игрушки. Первый автомобиль – не что иное как игрушка для развлечения денди. Но если сегодня исчезнет автомобиль, цивилизация рухнет. Сначала дьявол приходит под видом шута, слуги, а потом захватывает власть. Мефистофель явился Фаусту под видом черного пуделя. А потом оказалось, что, исполняя все желания Фауста, он полностью господствует над ним. Финал тоже очень характерен. Фауст проиграл, а Гретхен, которую он фактически предал, обозначила сверхкосмическое, сверхуниверсалистское начало любви, которое его и спасло. Развитие новоевропейской цивилизации – это наши отношения с Мефистофелем. Мы предъявляем все новые и новые требования. Хочешь Гретхен – она твоя. Хочешь Елену – получай. Хочешь преобразовывать мир, давай, мы будем его преобразовывать. С этой точки зрения Чернобыль – это некая модель, зеркало, в котором в концентрированном виде отражаются все метафизические проблемы нашего бытия.

Для экспорта философии нужен пиар?

— Эта цивилизация напоминает мне «Титаник». На верхней палубе играет оркестр, а нижние этажи уже заполнены водой. Американцы в начале девяностых, приезжая в Россию, любили говорить: мы вам сейчас все объясним, и вы будете жить так же хорошо, как мы. А я им отвечал: ребята, это не вы показываете нам, как мы будем жить, это мы вам показываем ваше будущее. После одиннадцатого сентября они кое-что поняли, хотя, конечно, неправильно. Что и превратило Америку в милитаристское тоталитарное государство, которое разламывается изнутри. Юг Америки по существу Америке уже не принадлежит. Это такое «мирное» возвращение юго-запада Мексики, а юго-восток, Флорида, фактически захвачен кубинцами. Хотя вопрос остается открытым – сможет ли эта могучая англоязычная культура ассимилировать этих латиноамериканских пришельцев.

Для Средней Азии, той же Монголии, американская культура сегодня более привлекательна, чем русская. Вот в чем суть нашего служения России. Проблема не в том, что у нас армия слабая, не в том, что мы бедны. Книг с английского на русский переводится гораздо больше, чем с русского на английский. Духовные потоки льются оттуда сюда, а не наоборот. Какой язык учить монголу? Да конечно, английский. С этой точки зрения поразительно забывание русского языка. Опросы первой половины восьмидесятых годов в одной из среднеазиатских республик показывают, что примерно 70% населения знают русский, а в конце девяностых – русский знают примерно 10-20% местного населения. Они забыли язык.

Если говорить о задаче университета, то надо понимать, что университет – это фундаментальное духовное единство, которое производит культуру. К сожалению, эта культура не очень привлекательна. Возможно, здесь срабатывают механизмы пиара. Александр Куприянович Секацкий, на мой взгляд, не менее даровит, чем Жан Бодрияр. Но французы сумели раскрутить Бодрияра. Французский институт привозил в нашу страну Деррида, Бодрияра и других видных философов. А мы не можем вывезти Секацкого в Сорбонну, чтобы он там выступил с лекцией, рассказал о своей философии, которая по своему действительному содержанию не меньше, чем то, что делает Бодрияр. Культурные потоки таковы, что существуют ярко выраженный центр и периферия.

– Эти потоки кажутся неактуальными Западу, может быть, философия риска в контексте Чернобыля, при должной разработке, и стала бы тем самым культурным экспортом?

– Возможно…

– Или это будет спекулятивной интерпретацией, вроде той, что была предложена в пьесе «Саркофаг»?

– Не исключено. Но и у нас в стране есть центр и периферия. Признаться, Секацкого я менее охотно читаю, что Бодрияра. Потому что, если я буду ссылаться на Бодрияра, меня поймут и будут слушать. А если я сошлюсь на Секацкого, сразу возникнет вопрос: а кто это?

Может, через двадцать лет найдут новую трактовку. Но история показывает: то, о чем говорят философы в своих душных аудиториях, через сто лет оказывается реальностью. Из философии Гегеля в начале 20 века выросли те конфликты, которые разворачивались уже на поле боя. Упрощенно говоря, из левогегельянцев возникли коммунисты, из правогегельянцев – фашисты. То, о чем в своих темных речах рассуждал Гегель, реализовалось.

– Гегеля часто обвиняют в неконкретности формулировок. Может, мы интерпретируем его с современных позиций, как Нострадамуса?

– Это точно. Наши отношения с пифиями всегда сложны. Можно гадать по внутренностям животных, а можно – по философским текстам. Это и есть один из моментов обнаружения культуры. Козьма Прутков говорил – если ты бросаешь в воду камешки, то должен следить за теми кругами, которые возникают. Иначе такое занятие, как бросание камешков в воду, совершенно бесполезно.  

Записала Венера Галеева

© Журнал «Санкт-Петербургский университет», 1995-2005 Дизайн и сопровождение: Сергей Ушаков