|
|
|
№ 6 (3728), 5 апреля 2006 года
|
 |
|
|
|
|
Они стремились измерить,
а мы — рассчитать...
Почётный член РАЕН Ю.Н.ДЕМКОВ является лауреатом университетской премии I и II степеней, лауреатом премии РАН имени В.А.Фока (он получил её самым первым, когда премию учредили), заслуженным деятелем науки РФ. Среди его учеников – свыше 10 докторов наук (в том числе – несколько иностранных), около 25 кандидатов наук. 12 апреля Юрию Николаевичу исполняется 80 лет. Сегодня мы беседуем с ним о науке XX века и века XXI-го – о науке, которой он посвятил всю жизнь.
“Капитал” — на самокрутки,
а Смирнова сберег...
Еще в 7 классе Юрий Демков прочитал о дифференциалах и интегралах по энциклопедии, а учебник по математике за 9 класс “проглотил”, как роман, за три дня. Потом легко освоил книжку по высшей математике и решил, что способен “перепрыгнуть” через класс. И действительно, из 8-го, проэкзаменовав, его перевели сразу в 10-й. На летние каникулы к бабушке и дедушке в Череповец Юра уехал уже 10-классником, но обратно в Ленинград вернулся не скоро, ведь это было лето 1941-го...
|
 |
Ю.Н.Демков |
|
Отец остался в Ленинграде и погиб в блокаду, мать уехала в командировку и вернуться в город не могла. С сыном она встретилась только через год, в Ярославле... А в 1944-м Юрий попал в армию, воевал на Первом Украинском фронте, был связистом.
— С собой взял книжку В.И.Смирнова, второй том “Курса высшей математики”. Берег ее — а то могли и на самокрутки пустить. Нашел там “Капитал” Маркса, первый том, и прочитал. Когда не заставляют, то читать можно. У нас с ребятами была договоренность: главу прочитаю — отдаю им на раскурку. Жили мы в армии дружно. Надо мной посмеивались, как над маменькиным сынком, но без агрессии. В роте связи было много ленинградцев, и отношения — нормальные, никакой дедовщины.
Дивизия ПВО 1-го Украинского фронта, где Ю.Демков служил рядовым, линейным надсмотрщиком, находилась в прифронтовой полосе, сначала на Украине, затем — в Польше и Германии (Бреслау — Вроцлав). Демобилизовали его в сентябре 45-го, как студента 2 курса (Юрий успел до армии поступить в Москве в Институт стали и сплавов), наградив орденом Отечественной войны II степени.
— Квартира наша уцелела в блокаду, хоть ее и почистили. Осенью 1945-го я поступил на физфак ЛГУ, на второй курс.
Отступление о семье
— Родители у меня архитекторы, и мать, и отец. Вырос в интеллигентной семье, единственный ребенок. Когда я был совсем маленьким, отец показывал мне разные геометрические фигуры, объяснял, что такое парабола или эллипс, и как — с помощью нитки — можно его нарисовать. Ходил в специальную дошкольную группу, где разговаривали только по-немецки. До 9 лет жил в замкнутом пространстве семьи, общался только с двоюродными братьями. Гулять во дворе не любил — когда мама выгоняла все-таки, то уславливался: “Сколько раз с горки скатиться?..” Любил книжки читать, приключенческие, Жюля Верна, Майн Рида, Джека Лондона. Позже дорос до Толстого, Достоевского, Стендаля, Пруста. У нас были собрания сочинений, огоньковские, в мягкой обложке. Моими настольными книгами были увлекательные книги Перельмана, который еще до войны открыл Дом занимательной науки в бывшем Шереметевском дворце.
Центром семьи была бабушка, Мария Ивановна Чечулина, урожденная Спасокукоцкая, человек удивительной энергии и обаяния, собиравшая вокруг себя все поколения семьи. Брат бабушки, Сергей Иванович Спасокукоцкий, жил в Москве, был известным хирургом, академиком. В семье было несколько выдающихся хирургов: двоюродный брат дедушки, Николай Николаевич Петров, стал основателем и директором Института онкологии в Ленинграде, мой дядя, Александр Сергеевич Чечулин, тоже стал хирургом, бывал в арктических экспедициях, участвовал в спасении папанинцев. Мой дедушка, Сергей Дмитриевич Чечулин, был простым врачом в Череповце — говорил, что за свою практику принял один миллион больных. В 1937-м его арестовали, но в Череповце пошло некое волнение (выступать-то открыто тогда никто не мог), и его выпустили через три дня…
У дедушки с братом было имение Борисоглебское около Шексны в Вологодской губернии. Брат деда, Николай Дмитриевич Чечулин, был видным историком, членом-корреспондентом императорской Академии наук, преподавал в Петербургском университете. После революции имение отобрали, и они жили там как простые крестьяне. Но потом дом вернули по именному указу Луначарского, и Николай Дмитриевич жил там до своей смерти в 1927 г. В 1980 году Николаю Дмитриевичу поставили в деревне памятный обелиск (инициатором был страстный патриот Вологодчины, первый секретарь Шекснинского райкома партии Кузовлев). Красивое место, на горке, на излучине реки Шексны.
Гениальный Фок
— Почему на физфаке вы выбрали теоретическую физику?
— Большую роль в этом сыграла профессор физического факультета Мария Ивановна Петрашень, ученица акад. В. А. Фока. Она была родом из Череповца, хорошо знала мою бабушку. Именно она объяснила мне, что такое — Фок, один из основателей квантовой механики, новой науки XX века, автор первого учебника по квантовой механике. Фок был гениален. Его вклад в квантовую механику был огромен; несомненно, он заслуживал Нобелевской премии. Даже Ландау, вечный конкурент Фока, признавался: «Я могу мыслить с помощью обыкновенных дифференциальных уравнений, а Фок — с помощью дифференциальных уравнений в частных производных!» (это на порядок сложнее.) Ландау считал также, что Фок больше математик, чем физик.
С Фоком было очень непросто общаться (Владимир Александрович был глух, и приходилось кричать ему в ухо), но одно то, что такой человек работал рядом, создавало особую атмосферу. Каждый из нас старался подтянуться. Работал он феноменально! Мария Ивановна рассказывала, что были такие случаи: даст ей Фок тему, поставит задачу, а через два дня говорит: «Извините, я ее уже решил...» Мы обсуждали с ним свои работы, и его идеи очень помогали.
В 1930-1950-е гг. Фок занялся гравитацией, существенно переосмыслил идеи Эйнштейна, сохраняя их суть, изложил свои взгляды в книге 1955 г. «Пространство, время, тяготение». Его взгляды на квантовую механику и гравитацию критиковались и справа, и слева. В квантовой механике ««специалисты в штатском» усмотрели идеализм: после разгрома кибернетики и генетики должно было состояться новое громкое дело. Но атомная бомба «подоспела» вовремя — поэтому, хотя Фока и арестовали, просидел он всего несколько дней. Академик П.Л.Капица написал в письме Сталину, что В.А.Фок — великий ученый и что его надо освободить. Прямо из кабинета Ежова Фок уехал домой в Ленинград: и в сталинские времена существовала научная общественность, которая старалась нейтрализовать преступления Советской власти.
Мой научный руководитель Михаил Григорьевич Веселов (тоже ученик В.А.Фока) посоветовал мне заняться атомными столкновениями. Особенно меня интересовала перезарядка, когда электрон перескакивает с орбиты одного атома на орбиту другого. Этот процесс оказался очень важным для изучения термоядерных реакций. Хотя студентом я и не сразу сдал вариационные принципы (попался единственный билет, который я не выучил, и Мария Ивановна Петрашень прогнала меня с экзамена), но в 1954 году я защитил кандидатскую диссертацию как раз по вариационным принципам.
Университеты и Академия
— Наука университетская и наука академическая — это, вроде бы, одна наука, российская? Но какая-то разная...
— Фигурально я выражал эту особенность так: ворота Академии наук, которые выходят на Менделеевскую линию к университету, всегда закрыты; зато открыты ворота с другой стороны... Так и у нас: отношения университетских ученых с РАН существуют на уровне отдельных научных сотрудников, а на уровне руководства это взаимодействие происходит не очень эффективно... Нигде в мире нет такого безобразия, как разделение науки в СССР и в России на академическую и университетскую. Такое разделение рождает снобизм. У академических институтов было больше денег, зачем им преподавать? Но зато у нас была возможность отбирать лучших студентов.
Сейчас ситуация изменилась, но – не в пользу отечественной науки. Как только студент напишет хорошую статью, ему сразу приходит множество приглашений на работу за границу. У нас был бакалавр Михаил Волков, он решил задачу, которую я не мог решить 10 лет. Мой ученик Валентин Николаевич Островский, заведующий кафедрой квантовой механики, дал ему эту тему, и студент нашел решение, которого я найти не смог, причем это решение заняло 16 страниц вычислений. Сейчас он может работать за рубежом.
— Вы ведь тоже работали за границей?
— Я начал ездить за рубеж с 1964 года — сначала в Югославию, Венгрию, ГДР, а потом и в западные страны. В 1960-е годы результаты работ советских физиков по атомным столкновениям стали хорошо известны на Западе. В 1967 году в Ленинграде состоялась первая международная конференция по атомным столкновениям, и теперь такие конференции проводятся каждые два года в разных странах: Швеции, Дании, Японии, США, Аргентине; я был членом Генерального комитета многих этих конференций, делал обзорные и специальные доклады.
В 1975 году получил приглашение в США, в Институт астрофизики штата Колорадо. И мы с женой целый год провели в Америке. Моя жена Наталья Сергеевна Демкова — филолог, специалист по древнерусской литературе. За тот год мы много путешествовали, на «форде» проехали 20 000 миль. До нас только журналисты Песков и Стрельников смогли столько проехать. Мы несколько раз «перекрестили» США, от Колорадо до Флориды и от Лос-Анжелеса до Бостона. Поработал я в 20 университетах, в том числе два месяца в Чикаго. Видел многие достопримечательности: Ниагарский водопад, Йеллоустонский парк, знаменитую секвойю... Жалею, что не посетили Мамонтову пещеру. Рекорд был, когда проехали за сутки 1000 миль (1600 км), возвращаясь из Флориды домой, в Колорадо.
В советское время в США приезжающим ученым платили 2,5 тысячи долларов в месяц, но получить в свое распоряжение мы могли только по 660 долларов — остальное государство отбирало. Правда, были прецеденты: В.А.Фок заявил: “Я вам не оброчный мужик!” — и не отдал заработанные доллары, а П.Л.Капица протянул золотую медаль Нильса Бора: откусите, дескать, сколько сможете... А я все деньги потратил на путешествия по Штатам: приложил все квитанции за бензин и за отели, а на то, что осталось, купил “Волгу” — на которой, кстати, езжу до сих пор.
Во время моей работы в США, в декабре 1974 года, умер Владимир Александрович Фок. По возвращении в Университет меня назначили заведующим кафедрой квантовой механики. Почти 20 лет заведовал, а с 1990 года — просто профессор.
Атомными столкновениями занимаются во многих научных центрах, в Физтехе, например, сильная группа экспериментаторов (В.В.Афросимов, Ю.Н.Гордеев и др.) В разных республиках СССР и за рубежом прошло множество конференций по этой тематике.
Государство и наука
— Юрий Николаевич, что вы бы назвали своим главным научным достижением?
— Главное достижение – построение общей теории медленных атомных столкновений, а также открытие нового класса задач атомных столкновений – гармонического рассеяния. В СПбГУ удалось создать школу теории атомных столкновений, признанную во всём мире.
В 1980 году я открыл гармоническое рассеяние, то есть нашел красивый способ математического описания случая, когда быстрые заряженные частицы рассеиваются системой зарядов. Сделать это мне удалось с помощью комплексных переменных. Ранее, ещё в XIX веке, этот способ применяли только в двухмерном пространстве, для решения электростатической задачи на плоскости и описания движения идеальной жидкости, я же применил комплексные переменные для столкновений, для расчета углов, на которые отклонится частица в трехмерном пространстве. Очень жалел, что Фок уже умер, и я не могу показать свой красивый результат ему. Это открытие называют новой главой в теории столкновений, за него меня позже наградили медалью В.А.Фока.
Недавно я додумался до еще одной замечательной идеи: она позволит построить микроскоп с разрешением в десятки раз меньше, чем размеры атомов, то есть улучшить нынешние электронные микроскопы в сотни раз! А ведь тогда можно и до управляемой реакции термоядерного синтеза добраться...
В последнее время я часто работаю в Германии, меня избрали меркаторским профессором Франкфуртского университета имени Гете на 2003-2004 учебный год (есть такая стипендия Меркатора — так же, как есть стипендия Гумбольдта). Рассказал доктору Мейеру, моему немецкому коллеге, о своей идее; он мне не поверил. Говорю: давайте поспорим, во сколько раз сожмется пучок электронов в процессе каналирования. Доктор Мейер думал — в 10 раз, а я — в 500! У меня была только идея и кое-какие прикидки, без расчетов. Он посчитал на компьютере — и вышло по-моему! Доктор Мейер воодушевился и стал строить установку для проверки моей идеи. Недавно он сообщил мне, что установка построена. Надеюсь, к маю она заработает, и тогда можно будет проверить расчеты экспериментом.
— Что меняется в отношении государства к науке?
— Есть предпосылки к тому, что это отношение начнет меняться. Государство много зарабатывает на нефти и газе, но не особенно торопится вкладывать деньги в науку (сравним с Западом: там на науку идет от 5 до 10% бюджета, а у нас 0,5%). При Советской власти науку больше уважали: когда стали строить атомную бомбу, зарплату профессора подняли в четыре раза. А сегодня что? Получаю около 10 тыс. рублей, плюс пенсия. Обещают повысить до 30 тысяч (до зарплаты квалифицированного рабочего), но наше повышение зарплаты съедает инфляция. Оборудование на факультете по-прежнему 20-30-летней давности. Экспериментаторы воют и убегают на Запад. Еще несколько лет, и все: наука в России исчезнет.
Спад интереса к естественным наукам происходит не только у нас, но и во всем мире. Взрыв интереса был после Первой мировой войны, когда появились теория относительности и квантовая механика. Микромир, мир околосветовых скоростей и далеких расстояний стал лично интересен для всех. Когда стало известно, что под воздействием Меркурия луч Солнца отклоняется на тысячную долю градуса (а это подтвердило расчеты Эйнштейна), — это была мировая сенсация!
После войны я часто читал лекции об открытиях в науке в обществе “Знание” (иногда – два раза в неделю). Платили по 10 рублей, и за год я заработал на мотоцикл! Приглашали всюду — на заводах в обеденный перерыв рассказывал об атомной бомбе, о теории относительности. Мужики сидели, жевали, но слушали! Им это было интересно. А сейчас никакого интереса к науке нет. Этот интерес, по-моему, убил запуск искусственного спутника. После него был взрыв интереса (особенно после полета Гагарина), но потом – спад. Ждали новой теории, всеобщей теории поля, но никаких фундаментальных законов открыто не было. В США не смогли достроить огромный ускоритель: прорыли тоннель в 100 км, но Конгресс посчитал, что проект слишком дорог, и закрыл его. Они там теперь собираются шампиньоны разводить...
В советские годы удельный вес теоретической науки у нас был больше, чем на Западе. Они стремились измерить, а мы — рассчитать... Но сейчас появились надежды: конкурс на физфаке в последние годы немного нарастает, молодежь пошла в науку. В аспирантуру студентов набираем, хотя многие уезжают за рубеж. В любом западном университете есть русские преподаватели. Для науки они не пропадают, хотя государство от этого и не выигрывает.
Научная общественность все громче требует, чтобы вложения государства в фундаментальную науку возросли во много раз. Только тогда мы сохраним научные традиции, научные школы и возродим русскую науку. 
Вопросы задавал Евгений Голубев
|
