|
|
|
№ 5 (3727), 22 марта 2006 года
|
 |
|
|
|
|
Философ Александр Секацкий:
«Мы подчиняемся
диктату времени...»
Александр Куприянович Секацкий. Философ, софист, питерский фундаменталист, человек, любящий авантюры. Его жизнь насыщена и интересна. Он поступил после школы в ЛГУ, на философский факультет, но сразу же был оттуда исключён за антисоветскую деятельность и даже просидел четыре месяца в следственном изоляторе. Девять лет «коллекционировал профессии», потом восстановился и защитил диссертацию. Написал восемь книг, из них две в соавторстве, сейчас получает удовольствие от работы со студентами. Разбирается в искусстве, недолюбливает Церетели. Из музыки нравится: этнос, Курёхин (Поп-механика), кстати, при жизни музыканта был знаком с ним лично, кельтская музыка, африканские барабаны, обожает тувинско-монгольское горловое пение. Из литературы предпочитает: Крусанова, с которым тоже знаком, Кафку, Гегеля, Канта... Зря времени не теряет, любит разнообразие, имеет неплохой эротический опыт, трижды женат, имеет троих детей от разных браков. Знаком со многими культовыми людьми Петербурга, да и не только Петербурга...
|
 |
А.К.Секацкий |
|
– Александр Куприянович, кем вы себя считаете? Философ, софист?
– В каком-то смысле мне безразлично, куда меня записывают, как определяют, хотя я считаю себя философом, в современном понимании этого слова. Правда, со времен Сократа не принято во всеуслышание объявлять себя философом, обычно выбирают что-нибудь нейтральное, например – преподаватель.
– А философы размышляют над отдельными темами бытия, или же философия - это просто другой взгляд на мир, не такой, как у всех?
– Ну, есть привилегированная область философских вопросов, вот Хайдеггер как-то заметил, что «все существенные мыслители говорят об одном и том же», тем не менее, мы не путаем их друг с другом. Я, однако, считаю, что не существует навечно закрепленных за философией территорий. Философия может говорить о толковании сновидений, о прогулках по городу, она может уклоняться в мистику или в строгий рационализм науки. Есть такое выражение: «дух дышит, где хочет», в этом смысле философский разум, философский поиск тоже может обнаружить себя в любом самом неожиданном месте.
– Можно ли назвать философию образом жизни?
– Нет, в моём понимании это скорее взгляд, чем образ жизни. Образ жизни – нечто автономное, если философия определялась бы образом жизни, она утратила бы большую часть своей остроты и разнообразия. Иногда философия предстает как анти-судьба, как восполнение в тексте того, чего нам не хватает. Требовать большего значит ограничивать полет философской мысли. Пожалуй, европейская метафизика начинается именно там, где кончается философия как способ существования.
– А может человек даже и не подозревать, что он философ?
– Скорее наоборот, слишком часто человек склонен подозревать, что он философ – только непонятый и непризнанный. Философское начало, конечно же, есть в каждом. Обычно «внутренняя философия» и пригодна исключительно для внутреннего употребления, и в этом качестве она ничем другим не заменима – никакая мораль не в силах проникнуть туда, где властвует собственная внутренняя философия, где каждый «сам себе хитрый». Меня всегда удивляло другое – с каким презрением общепризнанная дисциплинарная философия относится к мирам внутренних философий.
– А софистика?
– Да, мне очень близка идея софистики, хотя к ней принято относиться отрицательно. Смысл её в демонстрации возможностей разума, возможностей аргументации, в красоте самой аргументации. Софистики опасаются те, кто считает, что истина сама по себе беззащитна.
– Но софистика не имеет ничего за собой. Доказать, лишь бы доказать.
– Я так не думаю, просто, по большому счёту, софистика показывает нам ограниченность нашей логики. Софистика бесстрашна, как фехтование на рапирах разума. Исторические софисты, Горгий, Протагор, тот же Сократ, были блестяще образованными людьми, — и, наконец, это образец работы философа в реальном времени, в зависимости от собеседника.
– А что вы пытаетесь донести своими книгами?
– Я ничего не пытаюсь такого просветительски-учительского донести, прежде всего, это форма самовыражения. Если какой-то ход мысли или идея кажутся мне достойными внимания и обладающими, что называется, «метафизической крутизной», то я сам ими очаровываюсь и, соответственно, пытаюсь это очарование передать. Я намеренно отказываюсь от таких заклинаний, как «стремление к истине», «преображение жизни», «единство истины, добра и красоты»… Просто есть вещи, которые способен выразить только ты, и ты это понимаешь, и твои тексты - это попытки доказать миру, что никто другой не сможет «быть Секацким». Это я считаю более честным самоотчётом, присущим всякому вдумчивому автору, хотя и не многие решаются заявить об этом публично. Пытаются, вместо этого, говорить о сотрудничестве с мировым духом, или прибегают к другим наивным хитростям того же рода.
– Как заинтересовать читателя? Как, не навязывая свою точку зрения, заставить читателя согласиться?
– Хочу вот на что обратить внимание: у Оскара Уайльда есть такое изречение: «Это хуже, чем ложь, это плохо написано». Философ, как и вообще каждый автор, должен задуматься этим тезисом – очень похоже, что мир устроен именно так. Чем бы ты ни руководствовался, пусть даже самым благим намерением, всё равно ты должен отвечать за порядок слов, за умение соблазнить потенциального читателя, тогда у тебя есть шанс проникновения в душу другого. В противном случае ничего не выйдет. Всё, что плохо написано, всё равно не сработает.
– А давайте поговорим на философские темы? Как вы относитесь к религии, к богу?
– В традиционном смысле я, скорее, атеист. Как, впрочем, всякий, кто предполагает, что к Богу можно как-то относиться. Например, сегодня так, а завтра иначе. Но я считаю, что сила веры – это прекрасная вещь. К сожалению, мне недоступная.
– В вашей книге «Моги и их Могущества» рассказывается не о религии, не о чудесах, а о реальных событиях и людях, об их сверхъестественных способностях, хотя и многое вымышлено для сюжета. Вы пытаетесь объяснить, как это возможно, и мне понравилась фраза о науке, что это «траектория обходного пути», нужно смотреть на мир со стороны бога, «как бы я сделал на его месте?». Вы говорите, что «наука - религия для нетерпеливых, тех, кто не способен ждать откровения, зато готов довольствоваться открытиями, а вернее, приоткрытиями сокровенного».
– Ну да, в этом смысле наука – это, действительно, своего рода отгадывание кроссворда или решение ребуса на крошечном участке. Именно поэтому она эффективна, как эффективно всякое разделение труда.
– А как вы относитесь к смерти?
– К смерти отношусь достаточно серьёзно, считаю, что опыт смерти достоин того, чтобы о нём задуматься, а не гнать от себя эту мысль, поскольку человек – единственное существо, которому дано осознание собственной смертности. И это сознание смерти невозможно отделить от сознания вообще.
– Это страх или принятие смерти как должное?
– Тут есть и страх, и даже ужас в момент, когда мы обнаруживаем неминуемость смертной участи, но тут есть и просто работа сознания: как с этим быть, смириться или не смириться? И вообще, каким образом следует встречать смерть, нельзя ведь позволять смерти совершить свою работу заранее, «отравить» не принадлежащие ей дни…
– От чего ужас?
– Как говорит философ Хайдеггер, «Булавочные уколы ужаса». Мысль о смертности делает очень многие вещи важными, в том числе любовь. Можно сказать, что сознание смертности интенсифицирует жизнь, она становится по-настоящему дорогой, поскольку она ещё твоя единственная. Ну а как говорит Гегель: «Отсутствие страха смерти не приводит к оптимизму, взамен страха рождается тоска или скука дурного бессмертия».
– Теряется ли интерес к жизни с возрастом?
– Да. Может быть даже, страшна не столько смерть, сколько старость — идея угасания, идея того, что твоя телесная данность неизбежно будет распадаться, приходить в негодность. Сама физическая смерть зачастую — это просто регистрация факта. На самом деле смерть наступила ещё раньше, я имею в виду привычное, по инерции существование людей, уже «переживших себя». По большому счёту, они уже мертвы, но физическая их жизнь ещё продолжается. И дело вовсе не в том, чтобы продлить эту жалкую жизнь, а в том, чтобы продлить ту полноту присутствия, которая достойна называться жизнью.
– А вот вы лично чего ждёте от смерти или вам всё равно?
– Я не могу сказать, что мне всё равно, пожалуй, мне не всё равно, есть такое в философии понятие – иноприсутствие, то есть те формы нашего единства, которые остались после отмирания наших тел (память наших близких или, допустим, их надежда на потустороннюю жизнь, где они вновь свидятся с нами). Однако единственно «надежное» иноприсутствие – это авторствование, тексты, произведения, картины, книги. Почему мы всё знаем о Пушкине, многие его привычки, все его флирты? Потому что он оставил очаровавшие нас произведения – это его знаки иноприсутствия, можно сказать, что он выиграл сражение у смерти.
– Сам-то он этого не знает...
– Да, это сложный вопрос, сам-то он этого не знает, но с другой стороны, сознание того, что это возможно, максимальным образом, наверное, интенсифицировало его жизнь.
– А вы знаете о таком историческом персонаже, как граф Сен-Жермен, алхимик? Ходили слухи, что возраст его более чем пятьсот лет. Вы в это верите?
– Да, продлить жизнь, безусловно, возможно, к этому всё и придёт, но я не вижу в этом смысла, то есть если продление жизни – это всего лишь продление физического существования... Я понимаю ваш интерес, смесь решимости и отчаяния, но важнее как раз полнота модусов бытия, умение проживать час самодостаточным образом, реализоваться в разных направлениях опыта (авторствование, самосовершенствование, эротический опыт). Чем больше искорок материализуется, тем вернее будет победа над забвением и смертью.
– Мне кажется, что если бы люди не готовились к смерти, а строили планы на более долгие сроки, но не как обычно: в двадцать пять отучусь, пойду работать, потом семья, а там уже видно будет, - то была бы потребность дольше жить...
– Совершенно верно, мы подчиняемся диктату времени, сами отказываемся от юных желаний, всякий раз принимаем к исполнению «соответствующую возрасту» программу и тем самым приводим в исполнение смертный приговор. Я с этим полностью согласен.
Александр Чуев,
студент первого курса
|
