|
|
|
№ 5 (3727), 22 марта 2006 года
|
 |
|
|
|
|
Этот безумный,
безумный,
безумный Лир
Кирпичного цвета трехэтажный особняк на пересечении Графского переулка и улицы Рубинштейна. Бурый растоптанный снег и задернутые гардинами светлые окна. У входа в театр в любую погоду – несколько человек. Всегда. Они подходят, замедляют ход, останавливаются. Всматриваются в репертуарный лист: «Король Лир. Премьера. Постановка Льва Додина».
|
 |
Лев Додин на репетиции «Король Лир». |
|
О Льве Додине и его театре написаны десятки тысяч ученых статей во всем мире. Но ни одна не передает магического многообразия спектаклей. Понятно лишь, что Лев Додин сохраняет рожденную Станиславским идею репертуарного театра, театра-дома, театра духовного единства, трансформированную и обогащенную Товстоноговым, Эфросом, Любимовым. И приумножает ее: «Люди трутся друг о друга», и от их взаимодействия и взаимопроникновения их воль наэлектризовывается воздух театра. Легкие искры пробегают со сцены в зал, от персонажей – зрителям. Прихотливое движение жизни концентрируется в лаконичных формах сложных пространственных форм ради единственной цели – чтобы к человеку, любому, относились серьезно.
«Правдивая историческая хроника о жизни и смерти короля Лира и трех его дочерей» написана в 1606 году. Она прочно удерживает лидерство в тройке самых популярных шекспировских текстов. Сотни трактовок за четыреста лет. Удачные киноверсии и неудачные мюзиклы. Бытовые версии и футурологические фантазии. И всегда неразгаданная загадка Лира. Большинство мировых трупп, обращаясь к Лиру, представляли его либо выжившим из ума обманутым стариком, потерявшим богатство, нажитое непосильным трудом, либо вальяжным самодуром, решившим отойти от дел, чтобы пожить, наконец, в свое удовольствие. Удач, особенно в русском театре, не было. Но были события, оказавшие влияние на русский театр.
Весной 1964 года в Ленинграде, во Дворце культуры Промкооперации прошли большие гастроли британского Шекспировского мемориального театра. Лев Додин был тогда студентом режиссерского курса, он сам «немного играл» Шекспира, и даже режиссировал — делал какие-то отрывки шекспировских пьес на занятиях в Театральном институте, «так что, как и положено молодому человеку, ощущал себя более чем профессионалом и в области театра, и в области воплощения Шекспира».
— Но, то, что я увидел в «Короле Лире» в постановке Питера Брука, поначалу просто сбивало с толку, – признается Лев Абрамович. — Мне не торопясь — хотя в пьесе все бурлит — рассказывали со сцены очень простую историю, и рассказывали почти не волнуясь, хотя в ней с самого начала все будто в безумии. На сцене не было декораций в привычном смысле — были какие-то листы железа — и сначала они раздражали, а потом я перестал о них думать, и возникла та свобода воображения, которая давала возможность неожиданно понять то, что я по молодости и по глупости не понимал в этой пьесе. Существовало пустое пространство сцены и в центре — молодой Пол Скофилд, никак не настаивающий, что он — Лир. Сохраняя свой возраст, он, Скофилд, постепенно старел душой, и я чувствовал, что это старение меня волновало, потому что явно имело какое-то отношение ко мне: так стареть мог и я, переживая свои жизненные потрясения, разочарования, несбывшиеся надежды... Звучал удивительно простой английский язык, ноль декламации, ноль пафоса — обсуждались знакомые домашние дела. И вдруг оказывалось, что у человека, собственно, только и есть его домашние дела, они решают его судьбу, и судьбу окружающих его людей, а значит, и судьбы мира...
«Я выхаркну на сцену все!» — от этой фразы Додина на репетициях русского Лира в МДТ — Театре Европы не раз содрогалось большинство артистов, методично, в течение двух лет переходящих по кругу – вступление, сцена Бури, финал. Внешние обстоятельства нового спектакля очень простые. В нем нет глупцов, злодеев и ангелов. Нет плохих и хороших. Обычные люди, как вы да я. Обычные политики, крутящиеся во властных интригах, и обычная семья – три девочки, красавицы, любящие отца, ничего не понимающие ни в собственности, ни во власти. Не ищущие ни того, ни другого. Королю Лиру Петра Семака нет и пятидесяти. Отнюдь не старик. Мужчина в полном расцвете. Длинные волосы до плеч, борода с проседью, широкие плечи, уверенная походка. Почему он решил все раздать и уйти? Над этим вопросом бьются все участники спектакля. И каждый отвечает по-своему.
Очень русская пьеса
Петр Семак: Я говорил Льву Абрамовичу: «Лев Абрамович, надо бы вам самому сыграть Лира». «Сил не хватит», – отвечал он. Хотя это было бы безумно интересно и «кассово» (смеется) – все пришли бы посмотреть на Додина в роли Лира. Он гениально иногда показывает, когда сердится, да и «Лир» – самая интересная загадка для всех нас. Загадка из области подсознания, очень русская пьеса,
Вот почему, скажем, Лев Толстой, который Шекспира не любил, на дух не переносил его пьесы, и был благополучным и успешным старцем, поступил в конце жизни как самый натуральный Лир? Ушел из дома, босиком, почему? Видно, есть в природе человека загадка, связанная с ощущением конца жизни. С потребностью любви, которая не может быть ведома человеку молодому. И проявляется она, наверное – точно тут никто не скажет – как ненависть к неизбежному. К тому, что вот он – такой, дескать, необычный человек, уйдет, а это небо, это солнце, эти звезды будут светить кому-то еще. Его дети, внуки будут продолжать движение, а он уже не нужен этой жизни. И он готов на все, чтобы купить любовь. У своих дочерей. И умереть в любви. Такой вот безумный безумный, безумный Лир. Лир – бунтарь, протестующий против законов природы. Законов космоса и мироздания.
Отцы и дети
Лиза Боярская: Я долгое время пробовала разных дочек – сначала Корделию, теперь – Гонерилью. Хотя еще год назад вряд ли сказала бы, что «КЛ» меня трогает. Пьеса казалась сложной и затянутой. Но сейчас в ней оказалась бездна чувств человеческих, в которых очень интересно копать. То, что явно и просто – не всегда интересно. Шекспир – затягивает. В нем есть динамика, движение, есть глубины, которые еще не разрыты. Это же все предрассудки – одна хорошая дочка, две плохие. Между детьми и родителями всегда существует любовь, перемежаемая в какие-то мгновения ненавистью и непониманием. Мы говорим о любви. Сумасшедшей любви дочерей к отцу и отца – к дочкам. И странных обстоятельствах жизни, которые не дают истории развиваться как истории счастливой. Она звучит, как оркестр. Но не громадный, бравурный, шумный, а камерный – в нашем Лире уже проснулось что-то очень тонкое и прозрачное, как человеческие отношения, меняющиеся мгновенно и ежесекундно. Ты слышишь одно, в душе происходит другое, складывается особое впечатление, очень тонкое, проникающее в человеческую душу. Гонерилья считает, что до этого человека, Лира, достучаться невозможно. Но мне нужно сделать невозможное, и достучаться. Ведь это так несправедливо: ты любишь отца всей душой, а он не верит. И надо рукой залезть в него и дотронуться до его сердца, чтобы он почувствовал тебя.
Без театральной туфты
Алексей Девотченко: Многие говорят, Шут – «второе я», alter ego Лира. Его душа, его совесть, его сомнения. Но на сцене совесть не сыграешь. А сочувствие – можно. Мой шут страдает, когда остается один. Он может высмеивать какие-нибудь качества Лира, а может спасать, помогать. Я не сторонний наблюдатель, пересмешник или судья, а друг. Я – артист. Костюм предложили очень хороший. Без всякой театральной туфты, без колпаков и бубенчиков. Черно-белый вариант. С котелком – такой чаплинский мотив. Моя роль – скромная, потому что пьеса не о взаимоотношениях шута с Лиром, а Лира – с миром. Перевод не Пастернака, а Дины Додиной. Поэтому это даже немного другая история. Там не будет плохих дочек, злых дочек. Доброго папы. Папа – тиран еще тот. А история – очень человеческая. Напитанная человеческими переживаниями и чувствами, которые мы называем шекспировскими. Когда говорят шекспировские страсти» – это означает, как правило – кровь горлом, глаза навыкат. Здесь иное. Очеловеченный Шекспир, проверенный Чеховым. Живые проявления человеческих чувств, реакций, эмоций. Да, часто неадекватных. Но оглянитесь – в жизни разве сплошь и рядом адекватные реакции?
Дядя Ваня и граф Глостер
Сергей Курышев: Предложение попробовать Глостера возникло неожиданно, незадолго до больших гастролей «Дяди Вани» в Англии. Лев Абрамович сказал: «Посмотри, текст знаешь». Я посмотрел: та же корысть, страсть повелевать другими, властолюбие, но и та же любовь к домашним и близким.
Глостер – первое лицо в свите Лира. Человек умный, зрелый, опытный, в возрасте, уверенный в себе, искусный в политической игре. Не склонный к проигрышу. Но наша жизнь устроена так, что даже самые умные совершают ошибки и оказываются в чем-то людьми незрячими. Ослепление Глостера происходит в буквальном смысле. Вырвать глаза ему – сильный жест.
Лев Абрамович не объяснял нам, почему обратился к Лиру. Наверное, потому что в момент начала пьесы Лира интересует уже не эта земля и не эта власть, а что-то другое. И Глостер помогает Лиру даже тогда, когда Лир оказывается вне этой жизни, в других мирах, все делает, чтобы Лира спасти. Но повлиять на сознание Лира, на решения Лира Глостер не может, как не может в пьесе никто. Лир находится вне обстоятельств, в которых крутятся, совершают интриги, обдуманные и необдуманные поступки все остальные герои.
Сначала я искал аналогии в Интернете. Смотрел портреты политиков. Оказалось, Глостеров очень много. Приближенных, мнящих себя первыми после первого. Недавно показывали документальный фильм о Юлии Друниной, ставшей депутатом, работавшей в Думе. Стоит она в перерыве, беседует о чем-то с Боровиком, подходит Горбачев со свитой. Говорит несколько общих фраз, что преклоняется перед ее поэтическим талантом. А за Горбачевым идет орава Глостеров, и каждый выражает Друниной свое восхищение.
Крошки любви
Лена Калинина; Я репетирую Регану, среднюю дочь. По версии Льва Абрамовича, она самая нелюбимая. Появилась случайно. Выросла как бурьян – сбоку припека. Регана всю дорогу собирает крошки той любви, которые обронила Корделия. Но ее все устраивает. Она даже всем довольна до тех пор, пока семья не начинает рушиться. Я хотела уродину из нее сделать. Хромую или горбатую. Но потом одумалась – увечных надо жалеть. А Лир к ней безжалостен.
Все люди в этом спектакле только тем и занимаются, что пытаются друг друга поймать. Эдмон – Глостера, Регана – Лира. Они наполнены добром и ищут друг друга, чтобы поделиться, – а встретившись – плюют в глаза. Для них исключена возможность контакта. Поймать не удается.
Лир старый – он чувствует приближение смерти, но не может с ней согласиться. Лир любит дочерей как женщин своих. Фрейдизма нет, но он ревнует их к мужьям, женихам и конюхам. Он не смирится с тем, что он умрет, а эти женщины его будут жить. Детей рожать. Смеяться с кем-то. И невозможность делить их с кем-то настолько перехлестывает, что он готов их зарезать.
Только в конце, когда уже Глостер ослеп, изгнан, сам Лир бомжует в полях, превратился в зверя, дошел до ручки, сошел с ума, – только тогда возникает покой. И любовь, которую они искали.
Я даже думаю, что Лев Абрамович сам себя Лиром ощущает. Кент для него – Валерий Николаевич Галендеев, наш мастер, педагог по речи, правая рука, очень умный человек, бывающий на каждой репетиции. Лев Абрамович – реальный Лир. Ему играть ничего не надо. Гроза репетиций. В каждом его жесте, в каждой интонации читается: «Любите ли вы меня?»
Он знает больше нас и очень раздражается, когда мы не соответствуем его грандиозному знанию. Он выскакивает на сцену и часто кричит в раздражении: «Я должен выхаркнуть на сцену все! А вы настолько безответственны, что даже не прикладываете усилий!». Это неправда, мы прикладываем. Но он просит запредельный уровень.
Репетиции «Короля Лира» в МДТ-Театре Европы будут продолжаться вплоть до премьеры, до 17 марта. Декорации Давида Боровского еще лаконичнее, чем у Брука, – нет даже листов железа: пустое пространство. Все держится только на особенностях взаимоотношений. И заполняется разной силы человеческими токами при минимальной сдержанности внешних проявлений. Как будто крупный план в кино, в котором нет и не может быть средних планов, не говоря уже об общих. 
Игорь Евсеев
|
