|
|
|
№ 2 (3723), 6 февраля 2006 года
|
 |
|
выбираем собеседника
|
|
|
Академик К.Я.Кондратьев:
«Наука в России будет развиваться,
если страна перестанет быть государством
с сырьевой экономикой...»
Разговор о состоянии науки в России и в мире тесно связан с тем, что делается в мире вообще и в России в частности. В том, что реальная потребность в развитии науки актуальна — это всем очевидно. Но правительство нашей страны порой ведет себя так, как будто такой потребности не существует...
|
 |
Вручение дипломов выпускникам факультета ПМ-ПУ в 2004 году. К.Я.Кондратьев в те годы был председателем ГАК факультета. |
|
Эти проблемы мы обсуждаем в беседе с академиком РАН Кириллом Яковлевичем КОНДРАТЬЕВЫМ, советником Российской Академии наук. Жизнь К.Я.Кондратьева связана с университетом с 1938 года, когда он поступил на физфак ЛГУ. И с тех же пор он озабочен проблемами развития науки. В университете он сформировался как ученый и организатор науки, пройдя путь от ассистента кафедры физики атмосферы до ректора (в 1964-70 гг.)... Прошедшим летом академику исполнилось 85 лет, но он по-прежнему энергичен, занимаясь исследованиями глобальных проблем климата. Задумал большую монографию “Глобализация и устойчивое развитие: экологические аспекты”, и первую часть они с коллегами уже написали.
— Россия не может выжить и развиваться без хорошо развитой науки, сильной и современной, без науки высокого уровня. Но если мы взглянем на 4 национальных программы, недавно утвержденные правительством РФ, то не найдем среди них программы, касающейся развития отечественной науки. И это весьма симптоматично.
Потребность в науке не ощущается остро потому, что, несмотря на все лозунги и декларации, де-факто Россия стала государством с сырьевой экономикой. Нефть и газ приносят основной вклад в бюджет страны. Но даже в этой области научные разработки развиваются крайне вяло. А в давние времена, когда открыли нефте- и газоносные пласты в Западной Сибири, правительство Советского Союза сразу же планировало строить там же, в том же районе, нефтеперерабатывающие заводы. Потому что продавать сырье мало выгодно. А сегодня, если судить по публикациям в СМИ, правительство даже не озабочено проблемой переработки сырья. Иначе бы строили не нефтепроводы и газопроводы в Западную Европу, а бензопроводы. Как видим, даже в этом главном аспекте приоритетов и национальных программ роль науки не прослеживается, и это тревожный сигнал.
Мое же отношение к национальным программам такое: при существующих ограничениях они будут играть очень слабую роль. Возьмем для примера сельское хозяйство. В США и Франции, скажем, субсидирование государством сельского хозяйства достигает десятков миллиардов долларов в год! Это дает возможность устанавливать низкие цены на продукты и гарантирует конкурентный успех на мировом рынке сельхозпродукции. Почему мы покупали “ножки Буша”? Да потому что дешево.
Наш рынок заполонен импортной продукцией. А положение российского сельского хозяйства совсем иное, чем во Франции или США. И мы можем только колбасу в Петербурге производить. Да и то везем мороженое мясо из-за границы, а свое мясо производим в ограниченном количестве, и не говядину или свинину, а только курятину... А в 1960-е, 70-е и даже 80-е годы мы много занимались научными разработками для сельского хозяйства. Разработали дистанционные методы мониторинга — изучали состояние почвы, стадии вегетации сельскохозяйственных культур, делали оценки будущего урожая. Тогда наша наука была нужна.
Что мешает науке?
Почему же сейчас наука в России деградирует? И не только фундаментальная, но и прикладная... Недавно я направил письмо президенту Российской Академии наук Ю.С.Осипову по поводу прошедшего в 2005 г. общего собрания РАН. В этом письме я высказал свои соображения, каковы должны быть некоторые приоритетные направления науки в ближайшие годы. А также ответил на вопрос, что мешает тому, чтобы соответствующие разработки активно развивались.
Обычно сетуют на недофинансирование. Это правильно: зарплата научных работников становится все более символичной. К примеру, моя зарплата как главного научного сотрудника Санкт-Петербургского научно-исследовательского центра экологической безопасности РАН составляет около 3500 рублей. А моя пенсия инвалида Великой Отечественной войны — почти 10 000 рублей... Чем же я должен заниматься? Просмотром бесконечных телесериалов — или работой за письменным столом с целью анализа глобальной ситуации в стране и в мире? Конечно, вторым, ибо это моя жизненная потребность. Но делаю я это вопреки зарплате, а не благодаря ей. А что делать тысячам, миллионам научных работников России?
|
 |
К.Я.Кондратьев рассказывает о своих работах зарубежным коллегам (июнь 2004 г.) |
|
Финансирование РАН в последнее время несколько изменилось, но как-то парадоксально. Скажем, я сотрудник Академии наук, активно общаюсь с зарубежными коллегами, но денег, чтобы отправить почту за границу, почти никогда нет. Приходится платить из своего кармана или искать другие источники.
Сырьевые деньги (хоть и бешеные, связанные с повышением цен на нефть) не могут составить базу для развития науки, хотя могут внести известный вклад. Основу может составить только развитие производительных сил страны, что происходит, но очень медленно. Например, на днях заместитель председателя правительства Жуков объявил, что мы сейчас будем заниматься самолетом средней дальности и к 2010 году он будет летать. Ну, разве это масштабы? Весь воздушный флот страны был создан в прошлые годы, а теперь один-единственный самолет — и это предмет гордости правительства...
На развитие промышленности и ВПК надо надеяться, а не на сырьевые деньги. И не нужно брать пример с Запада, где основной способ финансирования науки — проекты на ограниченное время, которые организуют на основе конкурса. Для науки, особенно фундаментальной, важна долговременная перспектива — а это означает, что нужны госбюджетные деньги, а не финансы частных компаний. У меня есть опыт общения с зарубежными коллегами, которые живут на контракты. Такая политика заставляет жить сегодняшним днем, что для науки очень плохо.
Но низкое финансирование — это лишь верхушка айсберга. На самом деле более острая проблема — это кадры. Возьмите любой институт РАН или любую кафедру университета, и вы увидите среди наиболее квалифицированного персонала в основном пожилых людей. Но не молодежь. И это вполне объяснимо.
Например, один из моих внуков закончил недавно престижный технический университет в Петербурге и теперь стоит перед выбором. Если он будет заниматься научной работой, то это означает низкую зарплату. А если пойдет работать в банк (он специалист по информационным технологиям), то его зарплата будет высокой, но тогда наука потеряет способного молодого специалиста. Что делать молодому человеку, который хочет получить от жизни все возможное? Оставить профессиональную деятельность и ступить на стезю менеджмента? Или все же выбрать науку? Увы, скорее, первое...
Другой пример: в Петербурге было большое научное учреждение, в котором работали больше 1000 человек, в том числе немалое число крупных ученых. А сейчас там осталась небольшая группа, которая не может произвести в науке ничего существенного... Количество примеров можно умножать, но, по-моему, достаточно — и эти очень характерны. Отечественная наука теряет людей и не приобретает молодежь.
Как формируются научные приоритеты РАН?
Как переломить эту тенденцию спада интереса к науке, снижение престижа научного работника, без чего невозможно возрождение? А для этого необходимо прежде всего объективное обоснование приоритетов развития российской науки. В письме академику Ю.С.Осипову я указал их. И подчеркнул, что как важнейшая проблема глобального масштаба приобретают значение исследования перспектив (точнее, — отсутствия перспектив) общества потребления, особенно экологических аспектов. В нашей монографии “Глобализация и устойчивое развитие: экологические аспекты” речь идет об анализе и оценке перспектив развития цивилизации на планете, о будущем человечества. Первую часть мы с коллегами уже написали и, между прочим, публикуем эту книгу при поддержке одного зарубежного мецената.
|
 |
К.Я.Кондратьев в гостях у своего школьного учителя физики Федора Семеновича Емельянова в день его 100-летнего юбилея (май 2005 г.). |
|
Можно ли представить тему исследований более значительную? Именно поэтому я согласился выступить на заседании президиума Санкт-Петербургского научного центра РАН с докладом по этой проблеме. Моя надежда состояла в том, чтобы привлечь внимание членов президиума к этой важной проблеме и инициировать научную дискуссию на эту тему. Но, увы, никакой дискуссии не получилось. Я наткнулся на стену равнодушия и был весьма разочарован.
Что же происходит в действительности? Российская Академия наук обозначила на 2006 год некую совокупность научных программ, которые РАН считает приоритетными На каждую из них выделяются ассигнования, по два-три десятка миллионов рублей. Но как сформулированы эти приоритетные программы? Вот, например, “Фундаментальные проблемы океанологии: физика, геология, биология, экология”. Это же общие слова, которые отражают явное непонимание формулировок или затуманивание их.
Все эти научные программы РАН были подготовлены без участия научной общественности. Я, к примеру, узнал о них только из печати, хотя пять из них имеют ко мне и моим исследованиям прямое отношение, и я могу претендовать на то, чтобы со мной советовались. Когда я узнал об этих программах, то сразу же позвонил в президиум РАН: нельзя ли получить всего-навсего 75 тысяч рублей на издание книги по проблемам глобального климата? И получил стандартный ответ: денег нет. Хотя на эти программы выделяют десятки миллионов рублей! О чем говорит этот факт? О наличии определенной групповщины в вопросах финансирования научных разработок.
Снова кадры решают все...
Отсюда критически важное значение приобретает проблема кадров. Несколько лет назад на общем собрании Санкт-Петербургского научного центра РАН я выступал с острой критикой руководства центра по поводу бюрократического отношения его к управлению наукой. И проиллюстрировал одним конкретным примером: больше 10 лет я работаю в Научно-исследовательском центре экологической безопасности РАН. И за это время ни один из руководителей Санкт-Петербургского научного центра не счел возможным посетить мое учреждение и побеседовать о том, чем же я занимаюсь. А я за эти годы опубликовал большое количество статей и около 20 монографий по ключевым проблемам развития современной науки (то есть сделал, пожалуй, даже больше, чем раньше, когда заведовал кафедрой и занимался в основном текущими делами). Но никого моя деятельность не интересует... (Отмечу однако, что в январе 2006 г. Научно-исследовательский центр экологической безопасности РАН, где я работаю, обследовала комиссия Санкт-Петербургского научного центра РАН и со мной содержательно побеседовал заместитель председателя СПб НЦ академик С.Г.Инге-Вечтомов).
Еще раз повторю: самым важным компонентом возрождения науки, с моей точки зрения, является проблема кадров. Задача внимательного отношения со стороны руководителей к тому, чем заняты подчиненные, по-прежнему очень остра. Живое общение “генералов” от науки с “солдатами” и “офицерами” по поводу их работы необходимо для организации успешной работы. И плюс, конечно же, материальное обеспечение научных работников должно оказаться на совсем ином уровне.
Как можно изменить ситуацию? Все зависит от человека. Если руководители осознают свою новую роль, поймут, что эти изменения необходимы, тогда что-то и сдвинется с места.
Важность дискуссий в науке
Еще одно важное обстоятельство — научные дискуссии. Так получается, что хотя диспуты и происходят (конференций разного рода проводится много), но специально организованных обсуждений по ключевым вопросам пока нет. Вот вам яркий пример: было израсходовано множество слов и бумаги на обсуждение проблем так называемого “глобального потепления”, хотя ситуация предельно ясна. Климат — это изменения климатической системы, то есть совокупности природных компонентов, включающей атмосферу, океан, поверхность суши, ледяной покров, биосферу и т.д. Это система взаимодействующих факторов, и к тому же открытая: в нее надо включать и космические воздействия. Климат — продукт сложного взаимодействия, да еще и в присутствии человека с его хозяйственной деятельностью (так называемое антропогенное воздействие).
|
 |
Кирилл Яковлевич и Светлана Ивановна, его супруга и многолетний помощник (2004 г.) |
|
Природа изменений климата в прошлом и в настоящем исключительно сложна. Выделить влияние одного-единственного фактора можно только условно, так как различные факторы взаимодействуют между собой довольно замысловатым образом. Мы имеем как бы “черный ящик”, и на выходе видим какой-то результат. Какими механизмами он определяется? В точности мы этого не знаем, только приблизительно.
Как оценивают климат? Рассматривают определенные модели климата: формализуют задачу, вводят совокупность уравнений для описания климатических изменений — и смотрят, что получилось. Если результат расчетов не устраивает (он не очень соответствует реальной картине), то вводят какие-то поправки. И с помощью этих уравнений решают задачи гипотетические. Например, давайте удвоим концентрацию СО2 в атмосфере и посмотрим, что произойдет. И это удвоение СО2 считают равносильным усилению парникового эффекта, а полученные расчеты распространяют на десятки лет, даже на столетия. Но на самом деле все сложнее, и рост СО2 влияет не сам по себе, а только во взаимодействии с другими факторами. И в итоге может быть похолодание, а не потепление! Почему? Да потому что в атмосфере есть аэрозоли (взвешенные твердые или жидкие частички), они и вызывают охлаждение атмосферы, хотя содержание СО2 и растет. В качестве примера я привел качественное рассуждение, но есть и точные цифры расчетов, которые иллюстрируют этот вывод.
Крах Протокола Киото
Пока нет моделей климата, которые могли бы адекватно описать его и предсказать изменения. Все они учитывают лишь часть факторов. И важно то, что никто не знает, какие факторы самые главные. Но тем не менее, такая идеология была положена в основу Протокола Киото в 1997 году, который вступил в действие с 16 февраля 2005 г., когда Россия ратифицировала его.
Протокол Киото — абсурдный документ по своему содержанию. Сокращение выбросов парниковых газов для промышленно развитых стран планируется в среднем на 5,2% к 2010-12 гг. по сравнению с уровнем 1990 года. Хотя это никак не повлияет на климат, и все с этим согласны. Но, добавляют сторонники, это шаг в правильном направлении (тоже полный абсурд, по-моему, и я уже объяснил, почему)...
Ведь даже ярый сторонник Протокола Киото британский премьер Тони Блэр сказал в сентябре 2005 г. в Нью-Йорке на конференции, организованной Биллом Клинтоном: “Борьба за предотвращение глобального потепления путем сокращения выбросов парниковых газов никогда не закончится победой. А споры по поводу Протокола Киото никогда не будут разрешены. И все это потому, что никакая страна не готова существенно сократить экономический рост или потребление во имя решения экологических проблем...” А ведь Тони Блэр долгие годы выступал за Протокол Киото, но наконец-то понял, что это тупиковый путь, и мужественно признал, что Протокол Киото будущего не имеет.
Мы готовы обсуждать глобальные проблемы
Но проблема в том, что за последние 10 лет были огромные финансовые вливания в поддержку Протокола Киото. Было создано огромное количество организаций — машина работает с огромной инерцией, и ее остановить почти невозможно.
Почему подобное происходит? Потому что науке не хватает дискуссий. Мне кажется, из-за того, что они сознательно предотвращаются. Например, год-полтора назад в Москву приезжал главный советник британского правительства по науке доктор Кинг для обсуждения с российскими специалистами проблемы глобального потепления. Подготовкой с нашей стороны занимался академик Ю.А.Израэль, и он пригласил на эту встречу в том числе и противников Протокола Киото. И что вы думаете, доктор Кинг, как представитель страны с богатыми демократическими традициями, поддержал дискуссию? Ничего подобного! Вначале он резко возражал, а потом покинул заседание, выразив таким образом свой протест... Это аналог того, что происходит сегодня в международной сфере — политика двойных стандартов.
В проблеме развития дискуссий значительную роль играет союз академической науки и высшей школы. Почему два учреждения по разные стороны Менделеевской линии (Ученый совет СПбГУ и Президиум научного центра РАН) не могут договориться о том, чтобы время от времени совместными усилиями организовывать дискуссии по ключевым проблемам российской науки? Например, сейчас Россия председательствует в мировой “восьмерке” глав государств, и в июне 2006 года будет заключительная сессия. Почему бы университету и Академии наук не организовать, например, такое обсуждение: что, по инициативе России, должно стать ключевыми предметом для обсуждения во встречах глав “восьмерки”? Одна из проблем выбрана — развитие энергетики в России и в мире. Так давайте обсудим, каково современное состояние энергетики. Для обсуждения такой проблемы в Петербурге есть высокий потенциал специалистов. А лично я для “восьмерки” готов предложить еще одну тему: “Глобализация и устойчивое развитие: экологические аспекты”. Это ключевая проблема для всего мира, проблема судьбы цивилизации. Этому посвящена наша только что завершенная монография, и мы готовы принять активное участие в дискуссии.
Признаюсь, меня шокировало безразличие президента РАН к моему письму, на которое я до сих пор не получил ответа, хотя прошло уже больше трех месяцев. Но если руководству это не нужно, то у академической общественности может быть другое мнение. И для чего у нас в академии устраивают заседания и общие собрания? Научная общественность должна влиять на выработку позиции РАН — тогда силы будут сбалансированы. И тогда многие проблемы, которые считаются сегодня неразрешимыми, будут решены. 
Беседу вел Евгений Голубев
|
