№ 1 (3722), 23 января 2006 года
главная | оглавление | <... | ...>

35 лет в системе
Большого
университета

Он знает закономерности университетской системы, способы сделать самые скучные лекции интересными, прин ципиален в вопросах дисциплины. Специализируется в области истории политического сыска и политических партий России. А когда-то родители Анатолия Яковлевича Колесникова надеялись, что сын сделает карьеру музыканта...

А.Я.Колесников

— ...В нашу страну как раз приезжал знаменитый пианист Ван Клиберн, вызвал большой ажиотаж, и родители хотели, чтобы я стал вторым Ванном Клиберном. Получив аттестат зрелости, я сразу пошел работать учителем музыки в среднюю школу. Потом решил поступать в музыкальное училище. И два года подряд проваливался на вступительных экзаменах. Сначала на сольфеджио: там надо было петь, а у меня вообще не было голоса, меня даже от хора освобождали. А во второй год получил двойку по истории. Она шла последним экзаменом. Меня забрали в армию. За полгода до конца срока службы мы с приятелем решили поступать в вуз, причем непременно в другом округе. Если бы мы там не поступили, то там, в другом гарнизоне, и дослуживали бы оставшиеся полгода. Сначала хотели ехать во Львов, но приятель не знал украинского. Потом – в Ташкент, где тепло и яблоки дешевые, но там было неспокойно. Так и решили – в Ленинград, в Большой университет, он – на филологический факультет, а я – на исторический. Хотелось доказать, что тогда двойку мне поставили несправедливо.

После окончания истфака меня оставили работать ассистентом. Шел 1970 год. Сначала я преподавал на кафедре истории КПСС, а впоследствии стал помощником проректора по учебной работе.

В 76 году я защитил диссертацию, а в 1983 стал заместителем декана исторического факультета. И пробыл на этом посту 20 лет, с перерывом на время работы в ректорате. Сегодня у меня полная ставка на факультете, я читаю курсы лекций «История политических партий» и «История политического сыска». И то и другое достаточно интересно и нравится студентам. По совместительству работаю в ректорате ~ заместителем начальника УМУ.

Лекция с секретом

— Вы преподавали историю КПСС?

— Да, до 1991 года была кафедра истории КПСС, потом она была расформирована, и я перешел на кафедру истории России.

— Выпускники разных факультетов часто говорят, что это был самый скучный предмет.

Историкам так или иначе надо было знать этот предмет, он был тесно связан с историей страны. Многие выпускники, которые окончили факультет лет 15 назад, а сегодня достигли успехов в области бизнеса и политики, вспоминают мои лекции добрым словом.

— Как вам удавалось сделать этот предмет интересным?

— Были учебники, которые писались под патронажем партии. И были подробности, которые туда никогда не попадали. Мы, студенты, узнавали их от своих учителей. Некоторая литература из спецхранов была нам доступна. И эти малоизвестные факты всегда были очень интересны студентам. Надо было выдержать определенную канву, а потом добавить в лекцию что-нибудь такое…

— Эксклюзивное.

— Да. Помню, работал я студентом пятого курса в архиве. Ситуация была такая: в конце рабочего дня материалы и свою тетрадку с конспектом надо сдать в окошечко под роспись. На проверку. Там вымарывали все лишнее – замазывали чернилами или заставляли выдирать листы, пронумеровывали страницы. Однажды я получил документы, и по ошибке взял не свою папку. Ее бы положить на место, но любопытство взяло верх. Из этих документов я узнал невероятную в те времена вещь: оказывается, Крупская, жена Ленина, была в оппозиции! Конечно, я поделился этой информацией со студентами.

— Не боялись, что за такой подход начальство вас не похвалит?

— Не то чтобы боялся… дважды студенты записывали лекции на магнитофон, потом меня вызывали на ковер и спрашивали: что вы себе позволяете? Однажды даже представили к увольнению. Было это связано со смертью Хрущева. Я в это время ездил в Москву. И на другой день после похорон пошел на Новодевичье. Сфотографировал памятник, который показался мне своеобразным – сверху его голова, большая, с крупной родинкой, а дальше – как страницы в книге, черные и белые. Я сфотографировал памятник и показал карточку студентам. Я не видел в этом ничего предосудительного. Но Хрущев к тому времени был персоной нон-грата, его сняли с постов, отправили на пенсию. Нельзя было о нем говорить.

— Помните первый раз, когда зашли в большую аудиторию в качестве лектора?

— Я еще учился на пятом курсе.Очень хорошо помню свой первый семинар, потому что там мне понравилась одна дама, и впоследствии я на ней женился. Мы уже 35 лет вместе.

А первая большая аудитория… там сидело человек семьдесят. Я очень волновался. Лекция была об октябрьском вооруженном восстании. В аудитории сидели декан факультета, заведующий кафедрой. Тогда было так положено – заведующий должен был контролировать процесс, а потом проанализировать, что получилось хорошо, а что не очень. Я стал рассказывать об иностранной фальсификации этой истории. Есть факты, которые ты обязан дать, и будешь на экзамене спрашивать. А в конец или серединку лекции я с тех пор всегда вставляю такую дополнительную редкую информацию. Могу анекдот рассказать, если он в тему.

От аудитории до казармы – один окурок?

— А как дисциплину в аудитории поддерживаете, если, например, студенты шуметь начинают?

— Такого на моих занятиях не случается. Иногда на вечерних лекциях студенты засыпают. Но не шумят. Боятся, что ли?

Однажды я отчислил с факультета сына академика Панченко. Четверо их было, пятикурсников. Трое из них шли на красные дипломы. Они сидели в аудитории на третьем этаже факультета, курили и играли в карты. Бычки гасили прямо в стол. А как раз неделей раньше вышел приказ ректора, которым запрещалось курение и карточные игры, и они об этом знали. Было это в 1995 году. Сам я бросил курить, чтобы собственным примером доказать студентам, что это возможно и правильно. И с тех пор не курю. А те студенты дошли до ректора. Но я не видел никаких вариантов, кроме отчисления. Через полгода они восстановились и защитили дипломы.

Это получило резонанс. Меня преподаватели боялись — прятали окурки, когда я шел по коридору.

— Как молодой преподаватель должен выстраивать отношения, чтобы не создавать между собой и своими, фактически, сверстниками искусственной дистанции, и при этом не терять свой статус?

— Мне важно было студентам показать, что я знаю больше, чем они. И этим я решал все вопросы. Чтобы не было ситуаций, когда у меня что-то спрашивают, а я не могу ответить. Если знаний не хватает – надо заниматься день и ночь, читать дополнительную литературу. Когда я вел свой первый семинар по вопросам национальной политики, один студент постоянно вступал со мной в дискуссии, похожие больше на пикировки. Очень подкованный был, многое знал. Но я не раздражался и не сдавался – меня ему не удавалось «забить».

— А чем сегодняшние студенты отличаются от тогдашних?

— Сейчас студенты в меньшей степени проявляют стремление брать знания. Особенно это характерно для «дневников». Вечерники другие, они хотят узнавать больше. А те «дневники», которые приходят со школьной скамьи, иногда вообще не мотивированы. Раньше в перерыве студенты обступали преподавателя, закидывали вопросами. Сейчас такого интереса нет.

— А с чем это связано?

— Может быть, с завышенной самооценкой: начитанные студенты считают, что уже все знают. Я говорю на лекции, они сидят, кивают со скучающим видом. Для таких надо придумывать что-то особенное. Но общая тенденция знать больше тогда, в советское время, проявлялась сильнее.

— Может быть, это связано с распространенной сегодня философией практицизма: пригодится это знание в жизни – выучу, а если нет – даже читать не стану.

— Согласен. Ваш покорный слуга так в свое время учил латинский язык. Я восемь раз сдавал зачет по латыни, зная, что мне она никогда не пригодится. Хотя потом понял, что лишних знаний не бывает.

За что сегодня уважают преподавателя

— На некоторых факультетах говорят: к нам поступить проще, чем вылететь отсюда. Оправдано ли снижение требований в университете?

— Действительно, есть такие факультеты. На моем факультете чтобы вылететь, надо быть очень тупым или ленивым. А вот у математиков и физиков другая ситуация. С другой стороны, высокие требования к студентам у тех же менеджеров – гуманитариев. Там даже по результатам промежуточных аттестаций отчисляют.

— А с чем связан такой разный подход к дисциплине? Историки меньше ценят свое образование или больше любят студентов?

— Думаю, и там и там студентов любят. Сказывается престижность образования и некоторая перенасыщенность рынка экономистами, менеджерами, юристами… на престижных факультетах платных студентов столько же, сколько бюджетных. Деньги на свое развитие эти факультеты уже получили, у каждого преподавателя отдельный кабинет, они прилично зарабатывают, владеют новыми технологиями. И сами преподаватели — уже другие люди. Отсюда и повышение требований.

Повышение уровня студентов необходимо. Но те, кто закончил наш факультет, всегда говорили, что главным в образовании были даже не знания, а система – понимание жизни, отношения с людьми и сами личные примеры преподавателей, прививающих навык учиться всю жизнь. Некоторых не любили, других и сейчас помнят.

Наша система образования во многом отстает от жизни. Промышленный уровень, экономика меняются быстрее, чем мы учим. Я считаю, что заслуга нашего университета в том, что мы учим людей пониманию, а не запоминанию фактов.

— Материальное положение, в котором сейчас находятся преподаватели, бьет по их статусу в глазах студентов? Является ли уровень заработка основой уважения к человеку?

— Нет. Даже те, кто приезжает учиться на машинах, уважают тех, кто приезжает учить на троллейбусе. Не жалеют, а уважают. Существуют другие критерии оценки личности, уровня профессионализма преподавателя, кроме размера зарплаты.

Но требовать или контролировать качество преподавания, зная, что преподаватель вынужден халтурить в трех местах, не приходится. Большая проблема – социальная незащищенность преподавателя. Вот я уйду на пенсию и буду получать три тысячи рублей. Большая часть этих денег будет уходить на коммунальные подати. Жена получает около двух тысяч пенсии. Мы проживем на это, будем себя ограничивать. Но вряд ли такая перспектива понравится молодым кадрам.

Когда университет в очередной раз проходил лицензирование, я занимался подготовкой документов. Физики провели самообследование, и так и написали в выводах: чтобы поднять качество образования, надо поднять стипендию студентам и зарплату преподавателям. А сейчас все идет к тому, что стипендии вообще не станет.

Совсем отказаться от стипендии – значит отрезать путь в науку самородкам, которым родители не могут обеспечить содержание. Будут негосударственные стипендии — гранты, которые получат единицы. Я считаю, что это не очень хорошо.

— А как же конкурентная борьба, стимуляция развития, лучшие-то все равно пробьются?

— Лучшие ли? Скорее, самые богатые.

— Нормально ли то, что студенты вынуждены совмещать учебу с работой?

— Совершенно нормально. Поступив в университет, я сразу нашел работу – электриком в Академии тыла и транспорта, на полставки. Но нужна была справка, что деканат не возражает.

- Мне такую справку не дали.

Заместитель декана сказал: «Вот сдадите первую сессию, посмотрим, сможете ли вы учиться и работать». А мне надо было работать немедленно – я в военной форме ходил, даже зимней одежды не было. А замдекана тогда рассудил так: на стипендию в тридцать рублей прожить можно. Действительно, комплексный обед стоил 50 копеек, завтрак – копеек 13-15 копеек, хлеб вообще был бесплатный. Но хотелось и книги покупать, и в театр сходить, и девушку куда-нибудь пригласить. Хотя тогда все это тоже было недорого, даже книги. А сегодня я не могу позволить себе книги, которые хочу.

Через полгода, сдав сессию, я устроился на работу – вахтером в женское общежитие строителей. Там всякое бывало. Один нетрезвый ухажер, который прорывался к своей даме, меня даже укусил за ногу. Его от меня оттаскивали, а он держал меня за ноги. Словом, что смог, то сделал. За эту работу я получал 62 рубля 50 копеек.

Подрабатывая тогда, я с житейской точки зрения получил многое, общаясь с людьми из разных социальных слоев. Трое суток отдыхаешь – сутки дежуришь. Мы с товарищами так и работали в этом общежитии несколько лет. На лекции приходилось ходить вахтовым способом, чтобы меняться конспектами.

Сегодня родители из последних сил тянут своих детей, понимая, что образование необходимо. Хотя я не считаю, что высшее образование обязательно для всех. Хорошая специальность, полученная в ПТУ, может быть не менее полезна.

Реформа versus ИКД
(имитация кипучей деятельности)

— Как вы относитесь к реформе науки и образования, о которой сейчас много спорят?

— Реформы иногда проводятся ради самих реформ. Я езжу в министерство достаточно часто, знаю там многих людей. Иногда оттуда приходят документы, которые иначе как «сырыми» не назовешь. Даже ненужные. Которые создаются только для демонстрации активности. У нас нет четкого представления о том, какие реформы нужны. Я считаю, что Людмила Алексеевна очень правильно говорит, что участвовать в Болонском процессе необходимо, но не для того, чтобы нас туда приняли на чьих-то условиях, а чтобы мы могли свое достояние, наработанное годами, сохранить. У нас образование не хуже, а по некоторым параметрам даже лучше. А что касается слияния науки и учебного процесса… наш университет уже давно так и делает. Десяток с лишним институтов работает на оборону, экономику. И эти же наработки используются в образовании. Есть, конечно, некоторые рационалистические предложения федеральной службы по надзору за наукой и образованием, в которых говорится о необходимости уменьшить количество высших учебных заведений. В первую очередь коммерческих, которые просто-напросто тянут деньги из студентов, а пользы никакой не приносят. Но прежде чем ликвидировать коммерческие вузы, надо помнить и о тех преподавателях, которые вынуждены там халтурить. Вот здесь министерство могло бы поставить преграду: если штатных преподавателей меньше 70%, лицензию не выдавать.

Реформы, безусловно, необходимы. Мы никуда не денемся от интеграции и европейского приложения к диплому. Мы обязаны дать право выпускнику жить и работать там, где он хочет. Но нельзя превращать это в подготовку кадров для Запада. Нет ничего плохого в идее обязательной отработки выпускника в государственном учреждении. Я не говорю о распределении как таковом, хотя оно сейчас тоже возвращается – и в улучшенном виде. Раньше было так: мы находили место каждому дипломнику и этим обеспечивали его работой на два-три года. Да, мы вынуждены были не разрешать делать то, что хотел студент. Но главное, что он не оказывался безработным. Сегодня нужен если не контракт, то обязательство студента, который отучился за счет государства, хотя бы частично компенсировать затраты. А уже потом – езжай, куда захочешь. А для этого выдать выпускнику такой диплом, который был бы принят на Западе. Наше управление сейчас занимается переводом оценок и названий дисциплин.

— Наверное, здесь основная проблема не в бумажной работе, не в форме, а в учебных программах, которые придется переделывать?

— Все переделывать мы не будем. Мы должны исходить из нашей системы подготовки, чтобы человек получил тот объем знаний, который, как мы считаем, необходим для нашего студента-выпускника. Но надо учитывать интерес другой стороны. Заказчика. Предпринимателя, который хочет взять нашего выпускника на работу. Он может поставить задачу: подготовить столько-то выпускников к работе над такими-то проблемами. Тогда мы должны мобильно включить в индивидуальный план этих студентов дополнительные предметы – по заказу. А все переделывать, подстраиваться под Сорбонну или какой-то университет в Германии смысла нет.

А бумажная работа – самая кропотливая. Даже простой перевод названий наших дисциплин вызывает сложности. Мы попробовали дать это задание специалисту-филологу. Он перевел буквально – так, как оно должно выглядеть. Но содержания курсов такой перевод не отражал. Теперь мы просим перевести названия сначала на факультетах, а уже потом отдаем полученный материал профессионалам-филологам, чтобы они расставили все точки над i. Зачетные единицы перевести – вообще отдельная проблема. Министерство решило так: вот, допустим, 36 лекционных часов, так переводите их в кредиты и исходя из этого считайте оценки. Но такая система не совсем адекватна. Пока мы сделали промежуточный вариант – для перевода своих оценок. Этот вариант немного повышает среднюю арифметическую оценку, но мы экспериментируем с ней в течение полутора лет. 11 факультетов уже перешли на подготовку по новым учебным планам. Переход на трехуровневую систему неизбежен.

Пока мы позволяем специалисту поступать в магистратуру. В этом есть свои минусы, но университет не запрещает таких переходов. А дальше будет три ступени: бакалавр, магистр и доктор. Но подготовку по программе специалистов я бы все-таки оставил. Стереотипное восприятие таково, что бакалавра не считают человеком, получившим полноценное высшее образование.

За последние пять-семь лет этот стереотип несколько сгладился.

Есть и еще один момент, связанный с финансированием. Государство оплачивает пять лет обучения. Получается 4 года бакалавриата и только один год магистратуры. Второй год студенту придется оплачивать самому.

Никто ни одну реформу не додумал до конца. И к чему приведет вхождение в Болонский процесс, мы сегодня наверняка сказать не можем. Never again?

— Несколько лет назад говорили, что студенты пассивны и аполитичны, а сейчас мы получаем подтверждения того, что это не так. Самое громкое и страшное – это убийство студента философского факультета Тимура Качаравы, которое многие признают политическим.

— Это большая проблема государственного уровня. Раньше насаждалось коммунистическое мировоззрение. При всех минусах, была вера во что-то. А мы в 90-е годы разрушили ее до основания.

Действовал институт кураторов. Это была своеобразная опека над студентами. И не для того, чтобы контролировать. Преподавателям было интересно общаться с молодежью. Студенты могли прийти, на что-то пожаловаться, посоветоваться в сложной жизненной ситуации. А потом мы потеряли эту структуру. Все свободны, делают что хотят. И появилось поколение молодых людей, которые не связаны никакими интересами. Которые приходят в высшую школу, потому что родители достали: учись, только тогда будешь начальником. Впоследствии они становились объектами различных политических влияний. Это очень опасно. И сейчас надо вводить пост проректора по воспитательной работе. Студенты живут своей жизнью. Нам говорят: не вмешивайтесь, идеологические шоры нам не нужны. Да, не нужны. Но направлять, показывать жизненные ориентиры, в том числе на своем примере, надо. Тогда бы мы не пришли к тому, что имеем сейчас. Пресса многое замалчивает. Я говорю не о фашизме, а об известном национализме. Реакции нормальных ребят на национальные противоречия, которые они видят в повседневной жизни.

В средней семье, где оба родителя работают, воспитанием заниматься некому и некогда. В школе дети никому не нужны, а в высшей школе на воспитание и вовсе глаза закрывают.

Во многом виноваты СМИ. Это они раскрутили тему фашизма. Надо же сначала понять, что такое фашизм, уместен ли такой термин вообще, или же речь идет об известном национализме. А тут сразу навесили ярлык: фашисты, антифашисты.

Кроме того, я уверен, что есть силы, которые за деньги настраивают молодых людей соответствующим образом, расшатывая наш общественный строй. И третья причина искажения сути происходящего – это кажущееся бездействие органов, которые должны за этим следить.

— Такое ли кажущееся? Если есть организованная система - скинхеды или фашисты - почему так трудно с ними бороться?

— Дело в том, что в период перестройки Комитет госбезопасности — наша самая серьезная организация, практически не подверженная коррупции – был просто ликвидирован. Буквально через год-полтора появилась новая структура. Но все грамотные кадры, практические наработки были забыты, потеряны. Чтобы управлять процессом, надо получать информацию. Этого мы сейчас не можем. Милиция занимается одним, ФСБ – другим, прокуратура – третьим. Мало признать существование скинхедов, надо еще понять, как с ними бороться. Процесс об убийстве таджикской девочки прошел, но политической оценки происшедшего как не было, так и нет. Мы развалили действующую структуру, и не создали ничего взамен.

Я знаю, прокуратура пытается выяснить, какие национальные группировки существуют, пытается сотрудничать с землячествами, чтобы понять, не провоцируют ли они нападения тех же скинхедов.

— Значит, причина бездействия в отсутствии системы, а не в том, что это кому-то выгодно?

— Эту выгоду можно понять и высчитать, проанализировав информацию от всех источников. А пока есть несогласованность в работе органов, это невозможно.

Куратор, воспитатель... контролер?

— А какой резонанс это убийство вызвало на факультете? Все-таки философы – ваши ближайшие соседи.

— Философы проводили акцию на девять дней, развешивали листовки. А у нас особого резонанса не было. Дело в том, что убили не антифашиста, а просто хорошего парня, музыканта. По сведениям милиции, антифашистской организации, к которой он якобы принадлежал, вообще не существует. Появилась она как реакция на это происшествие. И теперь пытаются показать, что это была месть за его антифашистскую деятельность. Вполне возможно, что кто-то пытается использовать эту трагедию в своих интересах.

Убийства происходят каждый день. Но не каждое получает такое освещение в СМИ. Намеренно его так раздули или случайно – уже другой вопрос.

— Это событие повлияет на дальнейшую жизнь университета? Должен ли вообще университет реагировать?

— Реакция была – провели акцию, посвященную памяти Тимура.

— А что надо сделать, чтобы это не повторилось в будущем?

— Если бы – хотя я не люблю сослагательное наклонение – на факультете были кураторы, которые работали с ребятами, они бы знали о том, чем занимается этот парень, и случившееся можно было бы оценивать правильно, зная истинные причины. Реакция на это событие может быть только одна – идти к студентам. Раньше факультет спокойно жил, мы знали своих студентов по внеучебным мероприятиям, вечерам, многие занимались в кружках и студиях.

— А как студенты это воспримут? Опять-таки, контроль, давление...

— Это зависит от профессионализма преподавателя, который должен наладить контакт.

Сама по себе гибель молодого человека – это страшное событие. А кто-то пытается выстроить на этом политику. Безусловно, университет должен приложить усилия, чтобы это не повторилось.  

Записала Венера Галеева

© Журнал «Санкт-Петербургский университет», 1995-2005 Дизайн и сопровождение: Сергей Ушаков