|
|
|
№17 (3784), 28 ноября 2008 года
|
 |
|
актуальная философия
|
|
|
Два ларца
На наши вопросы отвечает кандидат философских наук, доцент кафедры социальной философии и философии истории Факультета философии и политологии СПбГУ Александр Куприянович СЕКАЦКИЙ.
— Как вы оцениваете такое мероприятие, как Дни петербургской философии?
— В целом, сама идея кажется мне неплохой, потому что здесь, так или иначе, актуализуется изначальная форма существования философии — symposium, пир. Согласно своей концепции, форум ДПФ представляет собой нечто среднее между конгрессом и фестивалем. Однако, на мой взгляд, подобное мероприятие должно быть в большей степени похоже именно на фестиваль. То есть ему не следует быть слишком официальным, строго регламентированным; манера проведения должна быть более неформальной, импровизационной. Кроме того, Дням необходимо больше движения, разнообразия — каких-то совместных «вылазок», непредсказуемого общения между участниками; и как можно меньше зачитывания заранее подготовленных докладов. Тогда форум мог бы обрести свою уникальную нишу среди мероприятий подобного рода.
|
 |
А.К.Секацкий |
|
— Форумы и конференции — это массовые мероприятия, которые длятся два–три дня и проходят. Фиксация философской мысли происходит, как правило, в текстуальной форме. Как вы, профессиональный философ, пишете все свои тексты — академические или не очень? Ведь такого рода письмо — как профессиональная деятельность — отличается от процесса художественного творчества и от любого другого вида деятельности. Вообще, возможны ли в философском письме какие-то навыки, «наработки»?
— В силу исторически сложившихся обстоятельств, основным итоговым способом самоотчета в философии является текст. Есть, конечно, исключения: существуют, например, восточные техники медитации, беседы, лекции, беглый обмен репликами… Но, в конечном итоге все это воспринимается как промежуточный продукт, потому что окончательный отсчет идет с момента написания текст. Это своего рода форма принудительности со стороны культуры, которая органична для науки и в некоторой степени — для отдельных видов искусства. Но эта форма всегда проблематична для философии. Тем не менее — кем бы был Фердинанд де Соссюр, если бы студенты не записали его лекции? Или взять, к примеру, «Метафизику» Аристотеля, которая больше чем наполовину состоит из конспектов его учеников; или записанные лекции М.К.Мамардашвили, или Жака Лакана… То есть каждый философ должен, в некотором смысле, «заставлять» себя записывать. Здесь очень важен момент «первичного нарушения равновесия сказанного». Работая над текстом, можно увлечься, «потерять себя» в тексте. Однако когда ты выходишь из этого состояния, чтобы впоследствии возобновить работу, то позже, вернувшись к тексту, ты вновь должен перешагнуть через «порог аскезы». И, сколько бы книг и текстов ни написал философ, никогда это «перешагивание» не будет происходить легко и естественно — всегда присутствует самопреодоление. Однако если мы совершаем подобный шаг, делаем этот «первый вклад», то впоследствии он может «окупиться», в том числе и собственным удовольствием от процесса.
|
Ничто не свободно так, как мысль человека.
Давид Юм |
|
Кроме того, существует многообразие жанров. Что-то, опробованное в других жанрах — беседах, лекциях, — или во внутреннем проговаривании, вовсе не обязательно сможет стать хорошим текстом. Среди моих книг есть, например, записанные беседы — и это все же не совсем книги, скорее либретто. Я читаю их и вижу, что им не хватает некоторой живости, эффекта присутствия. Поэтому лишь тот текст, который заведомо пишется как текст — где требуется полное перевоплощение, и нет никакой надежды, что выручит контекст, — является полнотой завершенности. И на сегодняшний день пока ничего другого не придумано. Хотя наряду с текстопроизводством всегда существовали различные философские самопрезентации, начиная от Диогена и заканчивая современными формами, вроде флеш-моба, которые тоже могут иметь вполне философский смысл, не будучи текстами.
— Чем обусловлен ваш «переход» от академического стиля письма к несколько иной, более художественной форме изложения и решения задач, как, например, в вашей книге «Два ларца…»? Какая из этих форм вам сейчас ближе, то есть в какой форме вам удобнее излагать мысли?
— Мне интересны разнообразие формальных и неформальных задач, совокупность способов самореализации. Есть линейный способ построения творческого вклада — аскетический путь автора, — когда он жертвует всем ради одной сверхзадачи и не «переключается» на другие проекты, пока не закончит с одним. Мне, напротив, нравится работать одновременно над несколькими проектами, текстами разного рода (точно так же я люблю читать «параллельно» с десяток книг, постоянно держа их открытыми). Некоторые мысли могут быть высказаны только академическим образом, для них это «оптимальный режим», и мне они близки так же, как и лекции. В то же время возникают новые попытки, опыты, приближенные по форме к художественной литературе, хотя мне они все равно представляются как занятие философией. Это процесс творческого поиска окончательной объективации формы произведения, которая наилучшим образом будет соответствовать определенной задаче; выражению того, что накопилось во внутреннем аналитическом круговороте. Какие-то «накопления» проговариваются только устно — на лекциях, конференциях; другие требуют преломления в тексте. Причем, текст «самостоятельно» может принимать различные формы: иногда я с удивлением обнаруживаю, что из под пера выходит нечто, прежде мне не свойственное. Но интересное.
|
 |
Выступление на пленарном заседании |
|
— Расскажите, пожалуйста, подробнее о книге «Два ларца». Как у вас возникла идея создать нечто подобное?
— Меня всегда интересовали даосы, конфуцианцы, вообще Китай, поэтому какие-то идеи, ходы мысли, так или иначе, оседали в моем сознании. Кроме того, я часто вижу, что в европейской метафизической традиции тот или иной ход оказывается невостребованным. Поэтому постепенно сформировалась задача создать что-то такое, что было бы не экзотической китайщиной, а приближением к сути китайской мысли. Когда я решил осуществить эту задумку, я специально не прикасался ни к чему китайскому в течение полугода, хотя до этого читал тексты «китайского толка» довольно часто, чтобы все идеи сложились в определенную систему, вследствие чего и появился такой своеобразный задачник. Я до сих пор не вполне уверен, что это правильно, поскольку, наверняка, этот текст может восприниматься как некая форма оскорбления в отношении синологов. Представьте, ученые потратили всю жизнь на изучение китайской культуры, строго классифицируют тексты каждой эпохи и не позволяют себе ничего «лишнего», а тут появляется человек «со стороны», который знает десятка два иероглифов, и, возможно, в некотором смысле симулирует образ мышления китайских мыслителей. Между тем, я считаю, что это, напротив, максимально уважительная форма отношения к культуре, ведь я пытаюсь приживить росток иного способа мышления в рамках нашей традиции – вдруг он прорастет и обретет жизнеспособные метафизические силы. Это росток древней культуры, которую мы не обязаны сопровождать шлейфом стереотипной китайщины. Точно так же, как современные жители Египта не являются наследниками культуры Древнего Египта, а скорее ее случайными распорядителями. Точно так же и современные китайцы вовсе не обязательно смогут наилучшим образом распорядиться наследием Поднебесной. Поэтому это наследие может быть экспроприировано кем угодно, другое дело, как им распорядиться. Я осмелился «распорядиться» вот таким образом, и на этом моя задача, наверное, исчерпана.
— Особенно интересен тот факт, что этот текст умышленно позиционирован как перевод с китайского языка, а на деле является вашим собственным творчеством. А какова цель «мистификации» перевода?
— Хотя этот текст и является «мистификацией», импровизацией на тему, это не значит, что он чужд идеям китайской философии. В каких-то параметрах сама мистификация «сработала». По крайней мере, я получил несколько отзывов специалистов-синологов, которые действительно сочли эту книгу переводом с китайского, и даже просили меня уточнить ссылки, спрашивали, какой эпохой датирован тот или иной документ; и даже благодарили за то, что книга прояснила для них некоторые моменты в китайской культуре, прежде не вполне понятные. Такая реакция, конечно, порадовала меня, поскольку это свидетельствует о том, что мой замысел удался и мистификация «сработала». Но, кроме этого, мне бы хотелось, чтобы эта книга была переведена на китайский. Я смогу считать этот проект в полной мере завершенным, только если книга будет переведена и сами китайцы смогут ее прочитать. 
Вопросы задавала Дарья Мельникова
Фото Сергея Ушакова
|
