|
|
|
№ 14 (3781), 16 октября 2008 года
|
 |
|
|
|
|
«Нерушимо наше братство…»
Нас давно позабыли люди,
Нам не пишут который год.
Мы своей закаленной грудью
Пробиваем пути вперед,
От иняза давно не плачем
И про физику ни гу-гу.
Вы понимаете, это значит –
Супер-школа при ЛГУ.
Песня ФМШ № 45
Интернат
Мое появление в интернате можно было считать случайностью. Однажды, в восьмом классе, на зимней областной олимпиаде по математике, как только мы сдали работы, организаторы раздали анкеты и предложили их заполнить. Я и задумываться не стала, зачем это нужно. Мозг по инерции прокручивал возможные пути решения задач, подозревая, что правильный ответ лежит в переходе из двухмерного в трехмерное пространство. А я машинально расставляла нужные галочки в списке анкетных вопросов.
Результаты олимпиады сообщили несколько дней спустя. Занятое мной второе место огорчило, пришлось пообещать себе, что в следующем году я все равно выиграю, и на этом успокоиться. Весной 1984 года пришло письмо. Оказывается, я поступила в физматшколу при ЛГУ. Школа находится под Ленинградом, в Петродворце.
Новгородские учителя огорчились — они-то надеялись, что в старших классах я принесу им пару-тройку призовых мест на олимпиадах. Родственники изумились; все, кроме отца, отнеслись к этому известию без энтузиазма. Бабушка из Кировской области просто не верила, что девочку, которая не умеет пришивать себе пуговицы, вязать на спицах и печь ватрушки, можно отпускать в чужой город в самостоятельную жизнь.
А я, конечно, была довольна: свобода, Ленинград, приключения, математика!
И вот, чтобы лишний раз не спорить c родственниками, темной-темной ночью в конце августа мы с отцом быстренько приготовили мои вещи, и, никому ничего не сказав, на раннем утреннем поезде отправились в Питер.
***
Старый Петергоф. От платформы через пути — площадь с двухэтажным магазином, дорога, ведущая куда-то вглубь, где с одной стороны — маленькие деревянные дома, с другой стороны — заросший парк с первыми желтыми флажками осени. Мы пошли пешком. Дорога закончилась перекрестком, домом, окруженным яблонями, на котором висел почтовый ящик («не забывай писать бабушке»).
А на той стороне дороги, за забором, в зелени, двумя крыльцами навстречу, меня ждал мой интернат, ФМШ № 45, супер-школа при ЛГУ.
***
О том, что наши классы формировали заранее, по каким-то таинственным принципам, мифы и легенды ходили с первых дней в интернате. Действительно, была разница между А, Б, В и Г классами, у каждого — свое, уникальное отношение к науке, к культуре, к жизни (в классе Д учились биохимики, у них еще и программа обучения была иной).
Если, например, А-класс достаточно жестко ориентировался на технические науки, то наш Б-класс, как считал Виктор Максимович Терехов, отличался гуманитарно-управленческим уклоном. Поэтому и классной руководительницей нам стала Ирина Георгиевна Полубояринова, учительница литературы. Воспитательницей класса была замечательная Екатерина Александровна Татаринова.
***
Конструкция здания интерната представляла собой букву П — крыло девочек, крыло мальчиков, посередине — учебный корпус.
В обязанности воспитателей входил присмотр за порядком и соблюдением режима дня воспитанников. В ночное время учебный корпус, территория «переправы» между крылом мальчиков и девочек, превращался в место соревнования в ловкости дежурного воспитателя и юных парочек («то корпус левый нужен им, то корпус правый, влюбленных много — он один у переправы»).
Но самые ожесточенные «бои» происходили на 23 февраля и 8 Марта, когда хорошей традицией считалось подбросить подарки в комнаты одноклассников ночью перед праздником. «Злые» воспитатели, с фонариками, символически разгоняющими темноту коридоров, устраивали засады на одном этаже, мы пробегали по другому — целую ночь продолжалась игра в пятнашки-поддавки с неуловимыми стайками воспитанников.
Другой замечательной миссией воспитателей было отслеживание своевременного отбоя, подъема и посещения утренней зарядки. Еще одним культовым ежедневным мероприятием, обязательным для исполнения, были так называемые «самподы» — часы самоподготовки, во время которых всем полагалось сидеть в классах и под бдительным оком дежурного воспитателя делать домашнее задание.
Регулярно по поводу «самподов» возникали жестокие войны между учениками и учителями. Иногда мы побеждали, и «самподы» отменяли или хотя бы делали необязательными для учеников с хорошей успеваемостью. Иногда (гораздо чаще) мы проигрывали, и снова дисциплинированно сидели в классе, но, недовольные проигрышем, играли в «крокодилов», «морской бой», читали книжки — словом, развлекались, как могли.
Но и среди учеников находились не просто любители — маньяки самоподготовки. Классный кабинет не запирался, учиться в нем разрешалось до отбоя. Часто, при возвращении с вечерней прогулки часов в 10 вечера, мы смотрели на окна нашего класса и радовались: «Глядите! Они еще учатся!». Обычно в это время в классе оставались два мальчика, настойчиво грызущие гранит науки, и одна девочка — за компанию с одним из мальчиков, потому что он ей очень нравился.
***
Четырнадцать девочек из нашего класса расселились в двух комнатах.
В нашей комнате мы жили ввосьмером. Все приехали из разных мест: Воркута (Жанна), Пярну, Эстония (Аля), Богородицк, Кировская область (Валя), Сосновый Бор , Ленинградская область (Лена), поселок Бугры, Ленинградская область (Аня), Ленинград (Ира), Псков (Наташа), Новгород (я).
В 14 лет это воспринималось как идеал. Здорово, когда рядом так много друзей. Можно поболтать перед сном, можно погулять по Петергофу или Питеру, можно совместно обсудить вопросы «смысла жизни», этики и эстетики — те, на которые в одиночку не удалось найти ответа. Конечно, коллективное обсуждение вечных проблем иногда выдавало такие ответы, что до сих пор приходится улыбаться.
Математика
Позднее, узнав, что какого-то там теннисиста зовут Борис Беккер, я обрадовалась — ну надо же, его назвали в честь самого лучшего нашего учителя математики.
Борис Михайлович Беккер преподавал математический анализ и алгебру. Его высказывания во время уроков записывались и передавались из поколения в поколение. Всегда иронично улыбающийся, Беккер дарил ученикам лучший инструмент для понимания мира — высшую математику.
Программа лекций являлась слегка упрощенным вариантом университетской программы первого курса. После обычной школьной программы она полностью меняла взгляд на возможности и силу математики. Уйдя от ужаса требований младших классов обычной школы (обязательно ставить двоеточие после слова «ответ» и прочих кошмаров), наконец-то можно было почувствовать себя почти ученым.
Оказывается, мы живем вовсе не в мире яблок, которые можно посчитать — раз, два, три. Оказывается, математика — это не только развлеченье для ума, порой позволяющее проявить нетривиальное мышление и придумать забавный ответ. Она — лучший способ миропонимания, универсальный язык, символами, формулами позволяющий изобразить все — от рождения вселенной до неуловимости мига.
Оказывается, «мир состоит из молекул», он связан и текуч, он может быть гладким и непрерывным, он может иметь точки перегиба, его можно разложить на мельчайшие составляющие и вновь собрать.
Математический анализ изучают в любом вузе. Но в интернате мы обнаружили, что связность этого предмета — не пустая формальность, переход от леммы к теореме — это не надуманное требование. Они создают гибкую оболочку, систему, которую можно заменить на аналогичную, но без которой нельзя обойтись, если хочешь научиться видеть.
***
В десятом классе Борис Михайлович на одном из последних уроков начал спрашивать у всех учеников, куда же они собираются поступать. Посмеивался над теми, кто не собирался на матмех ЛГУ.
До меня дело дошло почти в самую последнюю очередь (я сидела на предпоследней парте).
— А вы, Залешина, куда собираетесь? — Беккер ко всем ученикам обращался на «Вы». Я традиционно считалась одной из лучших учениц по математике, и могла бы порадовать его правильным выбором.
— Нет, Борис Михайлович, давайте я не буду этого говорить.
— Неужели в такое место, что в приличном обществе и назвать нельзя?
— Да, что-то типа того.
Я собиралась на физтех. Позднее Беккер все-таки про это узнал, и парочку арифметических ошибок на выпускном экзамене мне простил.
— Вы сможете стать прекрасным человеком (имелось в виду, конечно, математиком), если арифметические ошибки вас не погубят, — завещал мне Беккер.
На физтех я поступила.
Петродворец
Ассоциация «Петродворец — Царское Село», «Интернат — Лицей» часто повторялась в классе, и нашей классной руководительнице, учительнице литературы, она очень нравилась.
Еще до нас ФМШ № 45 располагалась в Ленинграде, на улице Савушкина, и была другой.
Из лицеистов тоже никто не готовил декабристов, их не учили оставлять свой след в истории. Но умение задумываться над общечеловеческими проблемами, тяга к знаниям, способность чувствовать красивое лучше приживаются именно в обстановке искусственно созданного, камерального, исторически выдержанного города–музея, города–парка.
|
 |
Здание интерната в Петергофе. |
|
В месте, полном гармонии и покоя, приятно общаться с единомышленниками. Прогуливаясь под шелест фонтанных струй, среди хранимых для истории дворцов приятно порассуждать о вечном, о логике, политике, истории, культуре.
Если б мы были умудренными годами философами, на нас бы, возможно, Петродворец так и действовал – умиротворенно, величаво и вдохновенно. Только мы не были утомленными жизнью мудрецами, а были нормальными, любопытными детьми, совсем не обремененными переизбытком пафоса. Особенно наша комната.
В первый же день, едва мы успели познакомиться, Жанна нам сказала:
— Между прочим, тут, говорят, еще и фонтаны есть.
— Не может быть! Пойдемте их искать!
Вкусно поужинав (подозреваю, гречкой с мясом), мы вылезли из окна первого этажа, потому что при выходе нужно было записываться. Гулять разрешалось только до определенного часа, а мы совсем не знали, когда вернемся с прогулки.
— Кроме обычных, в парке спрятаны «потешные фонтаны», — добавляла жару Жанна, — если мимо них пройдешь, их не видно. Но они тут как тут — сами включаются и обливают всех с ног до головы.
Не зная, куда идти, и не переживая по этому поводу, мы отправились просто куда глаза глядят. Вышли на какую-то неровную дорожку, поросшую со всех сторон бурьяном. Дорожка была пуста и сумеречна, но отступать не хотелось.
— А почему мы идем именно туда?
— Наверное, там Финский залив, он же с севера.
Хорошо, с севера так с севера. Еще бы знать, где север.
Дорожка закончилась решеткой. Высота решетки — метра два, вбок у нее торчат черные зубья, а снизу, метрах в пяти, под решеткой по камням течет ручей. Падать, если что, неприятно.
— Перелезаем.
И полезли, над камнями, за черные зубья, на ту сторону. Так мы открыли вход в парк со стороны дворца Марли: «О, сколько нам открытий чудных готовит просвещенья дух».
***
По дорожкам парка, по вязи его маршрутов, я могла гулять часами.
Представляла, как шелестят на ступенях лестниц платья придворных дам, приехавших сюда отдохнуть от Санкт-Петербурга в летнюю пору. Даже беспокоилась — а удобно ли им было, в таких длинных платьях, выходить на обзорную площадку над Финским заливом, и могли ли они спуститься к воде так же легко, как это делаем мы сейчас, в кроссовках и джинсах.
А думать о математике там, где пространство само являлось красивым ответом на какой-то вековечный вопрос, вообще было сплошное удовольствие.
Физика
Если математика — инструмент для познания, то физика работает с самими объектами познания. Кстати, такими объектами, которые чем дальше изучаешь, тем больше вопросов возникает. А как при этом разрушается прежнее представление о мире — можно даже не говорить.
После интерната меня много раз спрашивали одноклассники:
— Послушай, вот уже много времени прошло, скажи честно — а хотя бы ты понимала то, что нам рассказывали на физике?
Если говорить объективно — с первого раза понять те лекции, которые нам читались по физике, было просто невозможно.
Сжато, с использованием полноценного математического описания (дифференциальные уравнения — в тот момент, когда мы едва успели узнать слово «производная»), но останавливаясь на всех принципиальных вопросах, Виктор Михайлович Терехов, наш преподаватель физики, протащил нас сквозь дебри основных разделов — механика, термодинамика, электричество, оптика, и даже теория относительности и ядерная физика.
И в каждой лекции, кроме формул, нам дарилось удивление от открытий, от неожиданного устройства мира, от того, что физический взгляд на мир помогает понять вроде бы необъяснимые вещи.
Вдруг пришлось узнать такие странные вещи, что вообще-то свет — это волна, да еще и частица, что все вокруг заполнено электромагнитными полями. Наблюдаемое явление зависит от наблюдателя, течение времени может не совпадать для объектов, двигающихся с разной скоростью, а принцип неопределенности запрещает одновременно и точно узнать импульс и координату, в результате никогда не случится того мига, когда окажется постигнут весь мир.
Конечно, это было настоящее волшебство. Лекции Терехова по физике я потом использовала в институте — они помогали понять суть изучаемых вопросов, а подробности и детали можно было посмотреть и в более многословных учебниках.
***
Однажды, в 10-м классе, я так увлеклась книжкой, которую в тот момент читала, что не смогла оторваться от нее на всех уроках. Учительница истории за это на меня очень рассердилась и удалила из класса — я, довольная, пошла читать в комнату.
На следующем уроке, физике, Терехов подошел со спины, посмотрел на название, обнаружил, что это сочинение Ливингстона о его путешествиях по Африке.
Виктор Максимович удовлетворенно заметил:
— Хорошая книжка. Такую книжку на моих уроках читать можно.
Питер
В Ленинград я ездила каждое воскресенье.
И, хотя все мои родственники по материнской линии из Питера, и я сама в раннем детстве там часто бывала, само восприятие Питера во время учебы в интернате у меня поменялось. По-другому уже воспринималась надпись «Граждане, при артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна» — особенно, когда я ее обнаружила не на Невском, а в каком-то дворике, по пути к Балтийскому вокзалу. Рядом с надписью на весеннем солнце грелись старушки, сидя на каких-то ящиках возле подъезда. На набережной Невы, где когда-то ходили и Маяковский, и Пушкин, сочиняя стихи; на Пискаревском кладбище, где на детских могилах лежали шоколадные конфеты; в блеске Исаакиевского собора; в «одетых камнем» стенах Петропавловской крепости — во всем этом я постоянно видела прошлое Петербурга. Часто это прошлое казалось слишком тяжелым, чтоб с ним хотелось соглашаться в пятнадцатилетнем возрасте. Ну что же — зато в этом возрасте можно было верить в умное, светлое и интересное будущее.
***
Самое забавное воспоминание об интернате и Питере — это о том, как весь наш 10Б поехал на белые ночи, без малейшего желания предупредить об этом воспитателей: просто взяли, самоорганизовались и поехали.
Гуляли до самого утра, хотя, конечно, под утро уже все замерзли и очень хотели поскорей вернуться в Петергоф.
Воспитатели на нас рассердились, заставили всех учеников писать объяснительные.
И сидели мы всем классом, объяснялись на бумаге, по какой-такой причине нам захотелось погулять в белые ночи напоследок всем вместе.
Теория игр и другие приключения
Вообще-то, вместо уроков труда у нас вели программирование.
Мы даже ездили в Университет, где нам читали лекции про современные электронно-вычислительные машины, их устройство и возможности, а потом водили на экскурсии в громадные залы, где возле огромных ЭВМ шаманили операторы, подсовывая электронным мозгам задачи на перфокартах.
Но на самом деле, ведущий этот предмет у нашей подгруппы Слобожанин основной упор сделал на комбинаторику и на теорию игр. Он и сам в ЛГУ работал на кафедре теории игр. Поэтому задачи, которые он нам подсовывал, были свежие, те же, что решались на кафедре, только в упрощенном варианте.
Моя работа, которую я в течение 10-го класса постепенно развивала и возила на конференции юных математиков, называлась «Нормализация процесса в ?- трубке с неполной информацией». Говоря человеческим языком, смысл работы был такой: есть известный процесс, на который идет неизвестное внешнее влияние. Развитие процесса при отсутствии внешнего влияния известно. И вот процесс пошел. Постоянно наблюдать за ним очень ресурсозатратно, поэтому проверять его состояние желательно как можно реже. При проверке мы можем включить дополнительное управление, чтобы скомпенсировать внешнее влияние. Нужно подобрать такой алгоритм для проверки и компенсации влияния, чтобы процесс не отклонялся от своего идеального графика больше, чем на ?.
Вполне взрослая задача, не правда ли?
***
Занятней всего было съездить на конференцию в Батуми в 10-м классе во время школьных каникул. Нас свозили на экскурсии в дельфинарий и в ботанический сад. Жаль, не угостили повсюду растущими в этом саду мандаринами «с куста».
Мы изумили местных жителей, всей нашей компанией — жара в ноябре, 23 градуса, а в Питере в это время снег! — устроив купание в Черном море. Местные жители кутались в теплые куртки и смотрели на нас как на очень странных людей.
Мы посмотрели батумский парад на 7 ноября. А потом на конференции давали интервью корреспондентке местного радио, рассказывая, как нам понравился дельфинарий, и приветственные пляски батумских пионерок перед конференцией, и миролюбивые коровы, греющиеся на дорогах, но совсем не желающие уступать проезд отчаянно бибикающему на них автобусу. Еще нам понравился повсюду развешенный портрет Ленина с характерным кавказским профилем. Корреспондентку такой набор смутил, но, не подавая виду, она записала это на диктофон.
На конференции группа из Эстонии сделала доклад об игре в бридж. Наш руководитель, Михаил Анатольевич Андрианов, преподаватель математики, договорился с коллегами о передаче имеющегося опыта, и на обратном пути в поезде мы всю дорогу играли в бридж. Совершенно недопустимое поведение учителя, какой пример он подавал юным школьникам! (Карточные игры в публичных местах в то время запрещались. Только бридж пользовался небольшими привилегиями, даже разрешалось проводить чемпионаты по бриджу в Прибалтике.)
***
Была конференция и в Москве, в московской ФМШ.
Там нас поселили в интернате, и оказалось, что по сравнению с нашей вольной жизнью с пропуском «самподов» и вылазками через окно, бедняг из ФМШ № 18 держат просто-таки в ежовых рукавицах (недаром у них кроме обычных классов были еще классы Е и Ж, которые так и назывались «ежи»).
После отбоя им не разрешалось включать свет! Даже для того, чтоб съесть вечером праздничный пирог с нами, гостями из другого города, им пришлось очень долго убеждать воспитателей, что такой случай выпадает всего раз в жизни.
Воспитатели со скрипом согласились, и вечер прошел с пирогом, хозяева спели нам под гитару грустные песни о тяжелой жизни в московском интернате, мы ответили отчаянно-развеселыми нашими песнями.
***
Но вот конференция в Питере, во Дворце пионеров на Невском проспекте, меня расстроила. После того, как я свою «великую научную работу» довела до победного конца, и из запутанного и сложного алгоритм решения наконец-то стал четким и ясным, меня наградили дипломом, о ужас, второй степени. Разумеется, я просто обязана была обидеться, и, пока все радостные бегали со своими свежими наградами, я подошла к мусорной урне, порвала диплом и выбросила.
Горы
После девятого класса желающие отправились в поход на Кавказ. Наша группа была смешанная, из двух классов, Б и Д, тридцать с чем-то человек.
Маршрут Кисловодск — Нальчик — Эльбрус — Сухуми — Адлер (Пицунда). По перевалам мы проходили сами, долгие перегоны проезжали на автобусе или даже на грузовике — никогда не забыть ощущения при поездке в открытом прыгающем кузове грузовика над ущельями Военно-Грузинской дороги.
***
Начиная с Нальчика можно было почувствовать себя уже пионером-первопроходцем с запасом стеклянных бус среди туземцев. В самом Нальчике Максиму Рыбакову из нашего класса предложили огромный ящик яблок в обмен на его солнечные очки, яблоки на вид наливные и вкусные, но очки какие-то фирменные, и, к тому же, просто необходимые в горах. Обмен не состоялся.
Позднее, уже в ущельях под перевалами, наши руководители меняли для нас сгущенку на айран, из расчета — одна банка сгущенки за огромный многолитровый котел айрана. С учетом того, что под конец похода мы хуже, чем к сгущенке, относились только к вечной гречневой каше с тушенкой, такие обмены нас очень радовали.
Да, и о каше. Когда первого сентября в 10-м классе нам на ужин принесли гречку с мясом, оба класса, и Б, и Д, чуть под столы не залезли от хохота.
***
Под Эльбрусом мы стояли несколько дней, это был почти курортный отдых, с посещением Долины нарзанов, и самого высокогорного кафе «Ай».
В одной из радиалок обнаружили горное озеро с ледяной водой, лед в нем плавал, хотя в воздухе было около 30°С. Искупались, конечно, вода — 4°С. По дороге на озеро и обратно с нами прогуливались горные козлики.
***
Но настоящий поход — переход через перевалы. Идешь с рюкзаком, пути назад не будет, только вперед, вверх, а что там, за этим верхом, дойдем ли до него когда-нибудь – непонятно, кажется, подъему конца и края нет.
Потом, наконец-то, усталость переходит в серьезность — есть путь, есть цель, вниз смотреть давно уже даже не страшно, сосредотачиваешься только на движении.
Солнце, острые вершины гор, невольно отыскиваешь двуглавый Эльбрус — как точку опоры, и появляется второе дыхание, вперед, до победного конца.
А потом — постоять над простором, передохнуть, съесть эту надоевшую тушенку и сгущенку, по банке, и можно сесть на рюкзак, скатиться вниз по леднику, но только аккуратно, притормаживая, на камни наезжать неприятно.
Литература
Ирина Георгиевна Полубояринова, наша классная руководительница, не только вела у нас литературу – она воссоздавала на уроках и во внеклассное время атмосферу того самого пушкинского Лицея, перенося нас в мир чувств и мыслей, волновавших русскую интеллигенцию со времен декабристов. Помню, она шутила, что со времен Пушкина наметился явный прогресс: Лицей открыли 19 октября, а интернат на 3 дня раньше, 16 октября.
Она помогала сопереживать авторам и их героям, перемещая нас и в XIX век, и в начало XX.
Мы становились соучастниками размышлений Базарова, рисовали красками на бумаге образ «Луча света в темном царстве» из «Грозы», и даже нечитабельного Чернышевского, с его снами Веры Павловны, принимали как друга и виртуального собеседника — что делать, не виноват же он, что не научился писать.
И вот уже Маяковский оказывался не брутальным певцом революции, а по-юношески романтическим («Послушайте, если звезды зажигают, значит, это кому-то нужно»), по-человечески честным гражданином России, чутко понимающим происходящее. И его революция была «О звериная, о детская, о копеечная, о великая».
Вместе с Есениным, нет, больше, уже с есенинским Хлопушей, мы отправлялись за волей и правдой к Емельяну Пугачеву («Приведите, приведите меня к нему, я хочу видеть этого человека»). И бледный Блок улавливал в революции поступь Христа — а вот не врал, не верьте поздним его критикам, он действительно так это чувствовал.
***
Кроме линии знакомства с русскими писателями «в рамках школьной программы» (а на самом деле — далеко выходящей из этих рамок), нам давали и дополнительные задания.
Например, самим написать стихи на произвольную тему.
Помню, я тогда придумала несколько вариантов «Курочки Рябы» в «исполнении» известных писателей, например:
Жила на свете курочка,
И вдруг она задумалась,
А не пора ль ей, Рябушке,
Яичко впрок снести.
Задумавшись — уселася,
Усевшися — снесла...
(«Некрасов»)
***
Вместе с Ириной Георгиевной наш класс подготовил и провел вечер «Все музы в гости будут к нам», для всего интерната. Мои одноклассники исполняли классическую музыку (многие перед интернатом обучались в музыкальных школах), пели русские романсы, танцевали, читали лирические стихи. Вечер вели наши Стелла Межлумян и Саша Колосов.
Вечер проводился в обычном школьном актовом зале, но создавалось впечатление, что он всех нас увлекает куда-то в иное измерение, в мир поэзии и искусства. А может быть, это сами музы зваными гостями слетелись и притаились в длинных тенях от живых свечей на сцене, радуясь вместе с нами.
...И красота нас уносила
В любви и счастья светлый век,
Где люди смелы и красивы,
Где гений каждый человек...
(Из моего стихотворения
на заключение вечера
«Все музы в гости будут к нам»)
Перестройка. 1986 год.
В это же время на уроках литературы мы изучаем революционных поэтов и вместе с ними решаем, что главная человеческая потребность — это свобода духа. Мы выбираем для себя: кем и какими быть после школы.
И вдруг. «Перестройка. Гласность. Горбачев».
Ура! Теперь Булгакова наконец-то начнут печатать большими тиражами, и не надо будет не спать ночью, чтобы успеть прочитать «Мастера и Маргариту» и отдать следующему в длинной очереди.
На кафедре оптики ЛГУ, где мы как-то с Ирой и Жанной хотели заниматься голографией, появятся новые лазеры.
Все запреты на карточные игры отменят, и можно открыто будет играть не только в бридж, но даже в преферанс.
Учительницам разрешат проводить школьные уроки в брюках — они же тоже люди, нельзя их дискриминировать по профессиональному признаку.
А вот «самподы» можно и не отменять — мы мучились, пусть и новые поколения помучаются. Ничего, тяжело в учении — легко в бою, дисциплину нужно уважать.
Здорово! Пока мы тут учились, вся страна стала такой же хорошей и замечательной, как наш интернат.
Значит, остается побыстрее сдать все выпускные и вступительные экзамены, и вперед — к свободе, к открытиям, к творчеству.
Выпускной
Вначале был последний звонок. Каждый класс приготовил свое прощальное выступление.
Я сочинила тексты к песням, на известную музыку, про каждый школьный предмет и его учителя, Ольга Преображенская и другие девочки героически взяли на себя оргработы — проведение репетиций в «горячее» время почти перед экзаменами.
За последним звонком — экзамены, и поход всего класса на белые ночи.
***
А потом был выпускной. Он проходил в ЛГУ, платформа «Университет», следующая после Старого Петергофа по Балтийскому направлению.
|
 |
Автор материала М.Залешина |
|
Блестящее белое платье и абсолютно новые белые туфли. Поэтому я, конечно, не удержалась и споткнулась, когда меня вызвали на общем собрании, чтобы вручить какую-то грамоту. Настроение и так было грустное — не хотелось расставаться с интернатом. В результате, когда все отправились из актового зала в банкетный, чтобы продолжить вечер, я уехала в Петергоф, и гуляла напоследок одна по пустому интернату.
Зато потом сбылась моя мечта о «придворных дамах в длинных одеждах». Наши вернулись с праздника часов в десять, и мы, вся комната, восемь человек, решили пойти в парк. Кто-то переобулся, кто-то так и остался в туфлях на высоких каблуках. И вот, в нарядных светлых платьях, мы идем по обнаруженной когда-то неровной дорожке, к решетке. Хорошо, что на улице белые ночи.
В этих же платьях мы форсируем решетку над камнями, с ее страшными черными зубьями — особенный героизм проявили те, кто при этом был на каблуках.
Потом мы долго гуляем по парку, по аллее от дворца Марли к центральным фонтанам, затем к маяку, возле которого плавают утки по Финскому заливу. А наутро нас встречает на удивление красивый и чистый восход.
Через 20 лет
Из воспоминаний об интернате возвращаешься, как из сказки.
Конечно, эти воспоминания у всех разные — для каждого интернат был свой. Был, и остался.
***
Но, все же, несколько слов и из 2008 года.
Сегодняшние неолибералы нас не поняли бы. «Вы же учились в элитарном учебном заведении. А где ваши миллионеры? Или хотя бы где ваши нобелевские лауреаты?»
Сегодняшние коммунисты нас не поняли бы. «Советский Союз делал для вас все, а что сделали вы для своей Родины? Почему вы сами хотели изменения строя, который так о вас заботился?»
Сегодняшние подростки нас не поняли бы. «Как вы жили без Интернета и без компьютерных игрушек?» И — шепотом, с завистью спросили бы: «А если честно, все эти рассказы про интернат — правда или выдумка?»
Это не выдумка. Всего лишь маленькая капля из истории ФМШ №45.
Надеюсь, про грозную Джонни и диктанты по химии, про дружбу и любовь, про волейбол и футбол, про кинотеатр «Каскад», кафе-мороженицу и аптеку с настоящим сушеным крокодильчиком, про все то, что нельзя не упомянуть, но никак не охватишь в одиночку, рано или поздно расскажут другие выпускники нашей физматшколы.
***
И напоследок — песня. На концерте в интернате в 1986 ее исполнили сами авторы, Борис и Галина Вайханские. На последнем звонке ее спела Аля, посвящая учительнице литературы Ирине Георгиевне Полубояриновой, классной руководительнице нашего Б-класса 1984-86 годов обучения.
Эти редкие свиданья,
Наших душ прикосновенье,
С полуслова пониманье,
И отброшены сомненья.
Друга взгляд прямой и чистый,
Нужно чаще собираться,
Мы сегодня — лицеисты,
Нерушимо наше братство. 
Маргарита Залешина,
выпускница 1986 г., класс «Б»
Рисунки Юлии Горченко
|
