№ 9 (3776), 10 июня 2008 года
главная | оглавление | <... | ...>

Яркая, светлая личность

Старший сын А.А.Вознесенского — Лев Александрович — считает наш Университет своей аlma mater. Он поступил в ЛГУ в 1946 году, демобилизовавшись из армии. А в начале 1948 года отца назначили министром просвещения РСФСР и перевели в Москву. Вместе с ним переехал в столицу и сын Лев. «И хотя фактически после этого я учился в МГУ, — рассказал Лев Александрович по телефону, — сдавать экзамены еще долго ездил в Ленинград, в ЛГУ: не мог расстаться ни с городом, ни с Университетом. Но тогда в Ленинграде был политико-экономический факультет, а в Москве — экономический. И в конце концов из-за разницы в учебных планах пришлось расстаться с ЛГУ и окончательно перейти в МГУ».

Газета «Ленинградский университет» за 8 марта 1948 г.

Тяга и любовь к нашему Университету Льву передались, видимо, от отца. Свой 50-летний юбилей — 5 марта 1948 года — Александр Алексеевич Вознесенский, уже ставший тогда министром, из Москвы приехал праздновать в родной и любимый Ленинградский университет. «Всеми корнями, всей жизнью своей отец был связан с Университетом», — вспоминает Лев Александрович.

21 мая 2008 года во время выборов Ректора СПбГУ выступавшие напоминали о череде предшественников Н.М.Кропачева на этом посту. И первым назвали Александра Алексеевича Вознесенского. Сегодня мы чествуем этого легендарного Ректора, читая рассказы тех, кто знал его лично. Часть воспоминаний Л.А.Вознесенский ввел в свою книгу «Истины ради…» (М.: Республика, 2004). С его разрешения мы публикуем выдержки из них.

Е.Г.

«Он был одним из самых достойных сынов России»

Вспоминает Л.А.Вознесенский (автор более 200 научных работ, работал политическим обозревателем Центрального телевидения, заведовал отделом информации Совета министров СССР):

Об отце с самого моего детства и до последнего мгновения, когда он ушел из дома, чтобы отправиться в отпуск, а оказалось — там же, в Сочи, на горе Ахун быть арестованным и через год с небольшим уничтоженным, у меня (и у многих других знавших его людей) сохранилось впечатление как о необычайно солнечном, светозарном человеке. Он мог быть сосредоточенным, сдержанным, озабоченным, но я никогда не видел его раздраженным или угрюмым. Из ясных глаз — это видно даже на прижизненном живописном портрете и на фотографиях — лился свет, свет радости бытия, общения с людьми, творчества в любом деле, которым он был занят. Красивая белоснежная (последствие 1937 г.) голова венчала великолепную стройную фигуру — в воспоминаниях сестры моей матери сказано, что он мог бы «служить моделью для скульптора», а женщины, в довоенные годы бросавшие на него взгляды на берегу моря, называли отца Аполлоном. Позднее он чуть «посолиднел», но состариться так и не успел: его убили в 52 года.

И еще немного из воспоминаний, в чем-то перекликающихся с моими, той же Лидии Васильевны о нем, относящихся к их знакомству в 1926 г.: «Моя первая мысль была: «Какой солнечный!» — так от него повеяло бодростью, свежестью, энергией, вообще чем-то радостным… Каким запомнился мне Александр Алексеевич? Это был высокий, очень стройный блондин… Густые светлые волосы, ясные серо-голубые глаза. Для лица было характерно выражение какой-то особой доброжелательности и живого интереса к окружающему, к собеседнику, к рассказу. Быстрые движения, упругая походка, исключительная аккуратность в одежде. Он преподавал в четырех вузах, в том числе в Военно-Морской академии, и обычно носил военную форму, которая ему очень шла. Он не любил входить в квартиру по темному коридору, и мне очень запомнилось, как стремительно пролетал он через анфиладу комнат, на ходу расстегивая шинель.

Кроме преподавания он выступал с лекциями, участвовал во всевозможных комиссиях, писал статьи. Справляться со всем этим ему помогала высочайшая организованность — весь день у него был заранее спланирован до минут, и план строго выполнялся. Иногда, проработав допоздна, он на следующий день забегал отдохнуть, при этом клал передо мною часы и говорил: «Разбуди меня через двадцать три минуты», и, когда я сообщала: «Двадцать три минуты прошли», моментально вставал, одевался и уходил на очередную работу».

(Сохраняю и это небольшое совпадение со своими наблюдениями, чтобы добавить маленький эпизод: после такого короткого сна отец, поставив ногу на край жесткого стула, быстро и ловко пропускает шнурки через крючки, заменявшие на форменных морских ботинках традиционные отверстия; в это время в комнату с блокнотом в руках неторопливо вплывает его младшая сестра и так же «врастяжку» говорит: «Сашенька, я сейчас пишу такой-то параграф диссертации — какие вопросы надо там осветить?» И отец, не отрываясь от своего занятия, отвечает: «Пиши: …», молниеносно набрасывает ей перечень проблем в их последовательности и взаимосвязи и стремительно исчезает. Наверное, контраст в темпе жизни собеседников, в особенностях их психологии был настолько разителен, что врезался даже в детскую память. Что же касается Валентины Алексеевны, то спокойный характер не помешал ей стать успешным ученым и вузовским преподавателем.)

«Несмотря на такую напряженность, работал он, — продолжает свои воспоминания Лидия Васильевна, — по-моему, с удовольствием: вероятно, этому способствовало удовлетворение от хорошо выполненной и всеми признаваемой большой работы… Меня поражало его умение работать в проходной комнате — очевидно, он настолько уходил в работу, что не замечал окружающего…

Отношения с сослуживцами у него были хорошие, они ему очень часто звонили… Некоторые приезжали домой, но это были деловые визиты. Не помню, чтобы у него был задушевный друг, с которым были бы и дела, и жизнь пополам, — кажется, со всеми были ровные дружеские отношения. Думаю, это объяснялось тем, что для него… жизнь — это была работа, которой отдавалось все, а остальное — друзья, женщины, удовольствия — было иногда приятным, но не обязательным довеском…

В университете Александра Алексеевича не просто любили, но и восхищались им. На его лекциях аудитория всегда была полна. Читал он без всяких бумажек, очень легко (без «э-э»), логично и убедительно. Я сама слушала его курс и видела, с каким интересом относилась к лекции аудитория».

О жизни и творчестве моего отца можно прочитать… в многочисленных воспоминаниях о нем, а я приведу сверх опубликованных лишь несколько фактов.

Как-то мне довелось лечиться на Украине, в Трускавце, где в промежутках между процедурами мы «сражались» на теннисном корте с кем-то из приехавших туда по той же причине. И вот однажды, «умаяв» друг друга, присели на скамью, разговорились. Оказалось, что мой «противник» — капитан первого ранга в отставке, командир дивизиона торпедных катеров. Естественно, он поинтересовался, чем занимаюсь я. Зная, что многие люди, мало знакомые или вовсе не знакомые с экономической теорией, думают о ней совсем не так, как она того заслуживает, я ответил:

— Скучной наукой — политической экономией.

И тут на меня обрушился водопад справедливого гнева:

— Что вы! Как можно так говорить?! Я сорок лет назад слушал лекции по политической экономии в Военно-Морской академии и помню их чуть ли не слово в слово до сих пор! Эту науку я полюбил на всю жизнь…

Горло у меня перехватило, и я с трудом ответил:

— Если это было сорок лет назад и в Военно-Морской академии, то вы слушали лекции моего отца…

Так и оказалось.

Прошли еще годы и годы, и однажды в комнату (тогда я работал в Отделе пропаганды ЦК партии) буквально ворвался мой коллега — доктор экономических наук профессор Э.П.Плетнев — со словами:

— Лев! Ты не можешь себе представить, какой потрясающий комплимент я сегодня получил! После лекции ко мне вместе с другими слушателями подошел, опираясь на палку, какой-то очень пожилой человек и дребезжащим голосом заявил публично:

— Я слушал лекции академика Тарле, лекции Александра Алексеевича Вознесенского и должен сказать вам, молодой человек: у вас тоже кое-что получается!..

Эрик Пантелеймонович прямо-таки светился от этой похвалы, хотя сам был опытным лектором. И я невольно вспомнил и рассказал ему об одном случае из лекционной практики отца. Было это, скорее всего, во второй половине 20-х гг. Однажды к нему, только что прочитавшему лекцию по политической экономии, подошел один из слушателей — вчерашний рабочий, ставший студентом университета, и сказал:

— Товарищ профессор, после вашей лекции хочется взять дубину и с ней пойти на капитализм!

Я услышал об этом от отца уже после войны, в 40-х гг. К тому времени он был признанным мастером своего дела, достигшим вершин педагогического мастерства, и все же заключил свой маленький рассказ так:

— С тех пор прошло лет двадцать, но, знаешь, никогда и ничто, никакие награды и другие знаки признания для меня, преподавателя, не были так дороги, как эти слова простого рабочего паренька: я понял, что на сторону нашего дела завоеваны не только разум, а и сердце человека, и завоеваны навсегда.

Как студент, не раз слушавший лекции отца, могу свидетельствовать: они всегда были не только содержательными, но и образными, эмоционально насыщенными. В них не было каких-то голословных призывов и анафем в адрес буржуазного устройства общества, в них были только логика жизни и логика мысли — и именно это, подобно мощному магниту, привлекало к лекциям сознание слушателей. /…/

Природа далеко не всегда равно одаривает человека внешне и внутренне. В Александре Алексеевиче она сделала такое исключение. Его брат, Николай Алексеевич, общепризнанный обладатель недюжинных способностей, особенно высоко ценил методологическую, если так можно сказать, составляющую его ума, тонкость и точность мышления ученого. Порой, будучи студентом, я спрашивал его, например, о том, как Маркс трактует такую-то сторону такого-то сложного вопроса. И в ответ мог услышать: «Не помню, но, исходя из таких-то основополагающих позиций, из логики развития мысли, в таком-то месте «Капитала» (или другой его работы) он должен прийти к такому-то выводу… Проверь». И не было случая, чтобы отец ошибся.

В своих научных работах он не навязывал читателям, как и студентам в лекциях, готовых выводов, не призывал заучивать цитаты из произведений подлинных и мнимых классиков, а прививал аудитории навыки самостоятельного (Здесь и далее курсив автора. — Ред.) анализа экономических процессов и явлений, проходя вместе с нею весь путь поиска научной истины. «Сомневайтесь!» — призывал он своих учеников, следуя, очевидно, любимому изречению Маркса, взятому им у древних: «Подвергай все сомнению». От незнания — к первичному знанию, от него — к сомнению в его полноте и достоверности, далее — к добытому новому знанию и снова — к сомнению, и т.д. — таковы, на мой взгляд, бесконечные ступени движения научной мысли в процессе познания, анализа ею окружающего мира и к развитию самой личности человека. Именно такая или подобная ей позиция и была, строго говоря, его единственным «преступлением», объективно подрывавшим психологические устои тогдашнего режима, который все больше и больше нацеливал людей на механическое усвоение готовых истин, в кавычках и без них, сформулированных Сталиным или приписанных ему, на продиктованное сверху единообразие мыслей и поступков.

На лекции Александра Алексеевича собирались студенты и экономического, и других факультетов университета, а о публичных выступлениях в Ленинграде извещали не только газеты и радио, но и афиши. И подобно учебным, городские аудитории тоже всегда были переполнены. Недаром многие из пяти тысяч учебных и полутора тысяч публичных лекций, которые он успел прочитать за свою так рано оборвавшуюся жизнь, остались в памяти его слушателей как пиршество мысли, как выдающиеся образцы творческого применения материалистической диалектики в политической экономии.

Активное, творческое начало было одной из главных черт характера и деятельности Александра Алексеевича. Он стал одним из основателей специального высшего экономического образования в стране — организатором и деканом первого экономического (тогда он назывался политико-экономическим) факультета, заведовал кафедрами по этой дисциплине в ряде вузов Ленинграда, в том числе, конечно, в своем родном университете. Став его ректором, он сделал все возможное и сверхвозможное для спасения коллектива во время блокады Ленинграда и в эвакуации, а затем внес огромный вклад в восстановление и развитие своей alma mater, вскоре после войны потеснившей на вершине системы высшего образования Московский университет. За время «ректорства» Александра Алексеевича в ЛГУ дополнительно появились четыре факультета, сорок шесть кафедр, двенадцать научно-исследовательских институтов и т.д., и на первых же послевоенных выборах в Академию наук СССР сразу шестеро ученых университета стали ее действительными членами и девятнадцать — членами-корреспондентами.

Крупные и плодотворные изменения произошли и в качественных характеристиках научной, преподавательской и воспитательной работы. Многие его начинания приобрели общесоюзное значение и способствовали прогрессу всего высшего образования в стране.

Прирожденный, как многие считали, администратор, блестящий организатор, он тем не менее остро переживал то, что служебные и общественные обязанности отвлекали его от чисто научной и преподавательской деятельности. Однажды, в пору самых высоких официальных признаний эффективности его работы на посту министра, он с ноткой горечи сказал:

— Все, что я делал и делаю в сфере управления, очень скоро после того, как я уйду из нее, забудется. Останется лишь то, что принадлежит науке.

Что же касается работ Александра Алексеевича, то и через десятки лет после того, как они были написаны, студенты, аспиранты, преподаватели, научные работники искали его статьи и разделы в учебниках, хотя они находились, как говорится, за семью печатями, в спецхранах основных книгохранилищ.

Закончу эту часть рассказа о нем двумя цитатами — из старой, четвертьвековой давности, и одной из недавних статей о нем: «Александр Алексеевич остался в памяти знавших его как яркая, светлая личность, как энергичный, деятельный, мыслящий, любивший жизнь и людей человек с отзывчивым, горячим и благородным русским сердцем». «Он был одним из самых достойных сынов России».

«Измена идее равносильна смерти…»

Воспоминания старшего брата дополняет Э.А.Вознесенский (1931–1997), доктор экономических наук, профессор, заведовал кафедрой финансов Ленинградского финансово-экономического института им.Н.А.Вознесенского (ныне — СПбГУЭФ):

Вскоре после юбилея университета начались интенсивные переговоры с отцом о переводе его в Москву на должность министра просвещения РСФСР. Насколько мне известно, отец не хотел расставаться с Ленинградским университетом, с которым была связана фактически вся его сознательная жизнь. По признанию многочисленных очевидцев, никто не сделал для университета столько, сколько удалось сделать ему, особенно во время блокады и эвакуации в Саратове. Недаром студенты называли его «отцом».

С университетом же было связано и становление его как ученого, внесшего крупный вклад в развитие политической экономии. Несколько лет тому назад я случайно познакомился с одной из его ранних статей, написанных в начале 1920-х гг.; поразила меня глубина исследования предмета, блестящее его знание, строгий научный характер анализа, сама форма изложения. Невольно я провел аналогию с самим собой — я ведь в двадцать лет был по сравнению с ним совершеннейшим дикарем, слабомыслящим существом, лишь приспосабливающимся к окружающим, пусть и нелегким, условиям.

Однако вскоре вопрос о новом назначении отца был решен, и, кажется, в конце 1947 г. он с Левой переехал в Москву. Некоторое время спустя он пригласил к себе и меня, уговорил мать, и в январе 1949 г. она вновь плакала на перроне вокзала, провожая меня в столицу.

В середине лета того же года отца освободили от работы в министерстве. Мы жили тогда на даче в Кунцеве. Последние месяцы отец ходил озабоченный и молчаливый. За несколько дней до снятия его с должности он, гуляя с Левой в саду, сказал ему:

— Запомни, сынок, что твой отец ни перед партией, ни перед Родиной ни в чем не провинился.

Если бы он и не сказал этого, думали бы мы так же — отец, мы верили, был из тех людей, для которых измена идее равносильна смерти.

«Мысленно кланяюсь ему…»

О ректоре А.А.Вознесенском рассказывают универсанты 1940–50-х годов.

Профессор С.М.Фирсова:
А.А.Вознесенский ушел из жизни очень молодым, еще полным сил и ума. Его 50-летие тепло, искренне, по-дружески отмечалось в университете. Он был назначен министром просвещения РСФСР и уезжал в Москву, мы его провожали. С ним прощались его соратники и ученики, прошедшие рядом годы войны, ленинградской блокады и послевоенного восстановления. Никто не думал тогда, что мы прощались с ним навсегда. А через два года он трагически погиб. Сегодня я намного старше его, но и сейчас я смотрю на него как на мудрого, умного, видящего дальше, понимающего и знающего больше, доброго и отзывчивого человека.

А.А.Вознесенский????????????????????

Александр Алексеевич был человеком исключительного обаяния. Стройный, красивый, скромно и со вкусом одетый, с добрыми глазами и приветливой улыбкой, он всегда был готов помочь в работе, делах, беде. Это притягивало к нему людей разного возраста и положения — от сотрудников кафедры политической экономии ЛГУ, которой он заведовал с 1939 по 1948 г., до студентов.

В первые дни войны А.А.Вознесенский был назначен ректором университета. Естественно, что экономическому факультету он смог уделять меньше внимания, но оставался заведующим кафедрой политической экономии и читал курс лекций.

Недюжинные организаторские способности Александра Алексеевича, его активность, большое чувство ответственности ярко проявились на должности ректора. Он был вездесущим и вникал во все важнейшие вопросы, стоявшие перед университетом, и в то же время оставался демократичным руководителем, доступным для любого сотрудника, любого студента. Если возникали трудности, которые, казалось, мог решить только ректор, студент записывался к нему на прием в уверенности, что в назначенный день он будет принят и в случае необходимости ему помогут. Из этого вовсе не следует, что А.А.Вознесенский был этаким «добрым дядюшкой». Он был очень строгим и требовательным руководителем. Но все знали — он строг и справедлив — и шли к нему безбоязненно, веря, что истина и человечность для него важнее всего.

Профессор В.С.Торкановский:
План срочных мероприятий, необходимых в случае войны, не был полностью отработан, ректору приходилось самому решать многие сложные задачи, связанные с ее началом. Стало ясно, что Александр Алексеевич не только ученый-теоретик, но и человек, способный к решительным действиям. Вскоре началась мобилизация студентов и сотрудников ЛГУ в армию и на трудовые работы. В эти дни я ректора не видел, но все мы знали: в университете есть лидер, вокруг которого сплочен наш коллектив. Этому лидеру можно было верить, он беспредельно предан общему делу, является мудрой и светлой личностью. Каждого он напутствует на большой труд, с каждого строго спрашивает за результаты работы, каждого поймет. Главное — он сам среди нас, все делит с нами, никакие личные чувства его не одолевают.

Неистощимую веру во всех вселял наш ректор. Все службы университета работали четко. Бережно сохранялись бесценные культурные сокровища. Создавались стационары для лечения ослабевших. Коллектив ученых продолжал свои исследования, читал в осажденном городе лекции, проникнутые патриотизмом, уверенностью в нашей победе. Александр Алексеевич, похудевший, горевший внутренним неистребимым огнем, был повсюду. Он провожал нас в армию, посещал госпитали, добывал хлеб и дрова для ученых и студентов. Стена его кабинета, выходившая в коридор, была теплее других, люди старались постоять возле нее. Несколько раз в день ректор выходил из кабинета и молча, жестом, приглашал их зайти и обогреться.

Доцент Л.Л.Эльяшова:
Любили мы А.А.Вознесенского не только как профессора, но и как ректора. В самое мрачное время, когда «падал ленинградец на желтый снег пустынных площадей» (О.Берггольц), студенты университета не чувствовали себя забытыми в промерзших зданиях и общежитиях. Из комнаты в комнату неслось: «Вознесенский приходил к нам в общежитие, расспрашивал. Бодрый, белый воротничок»; «У нас в лаборатории был ректор»; «Ректор говорил, что в главном здании скоро будет кипяток». И действительно, вскоре мы могли выпить кружку драгоценного кипятку, согреться. В конце ноября 1941 г. фугасной бомбой был взорван флигель нашего общежития на 5-й линии, 66. Много народу погибло, день и ночь шло спасение заваленных обломками. Вдруг узнаем: ночью приезжал Вознесенский, разговаривал с теми, кого спасли, укрывал их одеялами.

Как-то само собой к имени нашего ректора стали добавлять слово «папа». «Папа Вознесенский переводит нас на филологический факультет!» — разнеслась однажды весть. Это было спасение. В нашем общежитии царили холод и мрак — ледяные батареи, фанера на окнах, а на филфаке — печи, светлые аудитории. «Папа» распорядился топить печи мебелью, и мы получили благодатное тепло. «Папа Вознесенский нас эвакуирует, он добьется, он спасет нас». И он добивался всего, чего можно было добиться; спасал тех, кого можно было спасти, — студентов, профессоров, сотрудников, университет.

Профессор С.М.Фирсова:

В годы эвакуации университет жил как одна семья, и главой ее был ректор А.А.Вознесенский. Для студентов, оторванных от дома и близких, ничего о них в то время не знавших, он стал самым родным человеком. Его называли отцом, и даже песня у нас была такая: «Наш папаша — ректор Саша». Александр Алексеевич помог нам сохранить оптимизм, веру в победу, научил не бояться трудностей, помогать друг другу и, главное, быть патриотом своей страны, университета, прекрасного города Ленинграда. «Мы — ленинградцы, а это значит, что не страшны для нас ни горе, ни беда…» — таков был наш гимн.

Доцент Л.Л.Эльяшова:

Осень 1942 г. Ленинградский университет в Саратове. /…/ У нас начинается новый учебный год. По сравнению с предыдущим он — благополучный, долгожданный. Мы, историки третьего курса, избалованные лекциями академиков В.В.Струве и Е.В.Тарле, многих профессоров, с заинтересованностью ждем новый предмет — политическую экономию, нового лектора — профессора Вознесенского. Он — наш ректор. Впервые мы увидели его осенью 1941 г. в Актовом зале университета, где он вел партийно-комсомольское собрание с повесткой дня «Об обороне нашего участка».

А теперь мы знакомимся с ним как с профессором. Высокий, прямой, подтянутый. Седые волосы и молодое красивое, властное лицо. Взгляд светлых глаз строго и одновременно дружески обращен к каждому из нас, приглашает к важному разговору. И началось действительно важное и небывало увлекательное. Казалось, что великие открытия К.Маркса об основах человеческого общества происходят у нас на глазах. Лектор рассуждал, думал вслух, посвящал нас в свои мысли. И нам было крайне интересно постигать эти мысли, напряженно думать. Как праздник была эта лекция, как откровение. Мы радостно переглядывались, глаза у нас блестели, лица раскраснелись.

Политэкономию мы полюбили с первой лекции. Любовь эта для некоторых из нас стала пожизненной. Мы устремились в деканат с просьбой о переводе на экономический факультет, нас не остановила даже досдача десяти экзаменов. Так я стала политэкономом.

Помню, как удивило нас, двух членов комитета комсомола, отсутствие жилья у нашего ректора в Саратове. Александр Алексеевич заболел, мы пошли навестить его, а заодно решить неотложные дела. Оказалось, что ректор двух университетов жил в кабинете. За шторой стояла кровать; когда жилье превращалось в кабинет, штора задвигалась.

В Ленинградском университете военной и послевоенной поры ощущался особенный дух, было крепкое университетское братство. И этому способствовал ректор.

Народный артист СССР И.О.Горбачев:
В год окончания Великой Отечественной войны я стал студентом Ленинградского университета. Время было прекрасное и трудное. Оно было прекрасно непередаваемым чувством нашей Победы, завершения войны, возможностью мирно жить, учиться. Но было немало послевоенных трудностей: еще не восстановленные здания, бедная, голодная жизнь. Именно в это время я стал студентом философского факультета университета, ректором которого был Александр Алексеевич Вознесенский.

А.А.Вознесенский

Атмосфера университета тех лет была проникнута торжеством мысли, поэзии, искусства, духом интересных общений. Мы поднимались над трудностями жизни, над бедным бытом. Гуманитарные факультеты университета блистали созвездием крупных ученых: Михаил Васильевич Серебряков, Александр Алексеевич Вознесенский, Владислав Евгеньевич Евгеньев-Максимов, Константин Николаевич Державин, Борис Герасимович Ананьев и многие другие профессора представляли русскую советскую интеллигенцию, обладали прекрасными качествами учителей.

А.А.Вознесенский поддерживал в первую очередь лучшие традиции Петербургского университета, его вольнолюбивый дух, напряженную работу мысли. Он не признавал школярства, поощрял дискуссии, споры. Я слышал, как он говорил: «Сомневайтесь. Чем больше вы сомневаетесь, тем глубже постигаете верность идей. Выстраданные истины станут вашими». Он обладал лучшими качествами учителя: колоссальной эрудицией, широтой кругозора. Он прекрасно знал литературу, искусство.

Александр Алексеевич любил нас, молодежь, студентов, это была любовь к будущему. Охотно, с интересом он общался с нами, и мы не чувствовали той огромной разницы, которая разделяла нас. Он никогда не подчеркивал своей исключительности, разговаривал с нами на равных. После бесед с ним мы получали заряд духовной бодрости, нравственно очищались. Но его любовь к нам сочеталась со строгостью. Он не был мягким человеком. Он умел сказать «да» и «нет» и отвечал за сказанное. Двусмысленности в его словах быть не могло. Он умел верить студенту и умел прощать ошибки. Но если человек не оправдывал доверия, с такими он был крут.

Огромным вкладом Александра Алексеевича в университетскую жизнь было всемерное содействие развитию любительского искусства. До войны театральным коллективом университета руководил Ефим Захарович Копелян, после войны — Евгения Владимировна Карпова. Я видел, как помогал им и нам ректор во всем: от помещений до костюмов, что тогда было очень нелегким делом. Именно в то время были организованы танцевальный коллектив и знаменитый хор Ленинградского университета, руководимый Г.М.Сандлером, ныне заслуженным деятелем искусства РСФСР. Соловьем хора в те годы была Катя Шарапова.

А.А.Вознесенский — крупный ученый, организатор, пропагандист науки — всячески покровительствовал искусству в университете, но это было не меценатство, а сознательное эстетическое и этическое воспитание студентов. Какие прекрасные вечера проводились на факультетах, какие капустники! Смелые, веселые университетские вечера. Для них снимались помещения в домах и дворцах культуры. На них царила атмосфера поэзии, чистых, благородных чувств. Наш ректор посещал многие концерты и, сидя в первых рядах, живо реагировал и смеялся, когда я играл Хлестакова в «Ревизоре», внимательно слушал стихи, басни, сказки Андерсена.

…Многие из нас могут подписаться под словами Л.Л.Эльяшовой: «Любовь к замечательному человеку, профессору, ректору Ленинградского университета самых трудных — военных и послевоенных — лет живет в сердцах всех, кто его знал. Проходя по длинному коридору главного здания, я останавливаюсь у портрета Александра Алексеевича Вознесенского с чувством восхищения и благодарности и мысленно кланяюсь ему…»  

Подготовила Татьяна Левант

© Журнал «Санкт-Петербургский университет», 1995-2008 Дизайн и сопровождение: Сергей Ушаков