№4 (3790), 6 марта 2009 года
главная | оглавление | <... | ...>	универсантки

«Современная женщина
более авантюрный персонаж, чем мужчина…»

В чем вообще принципиальная разница между женским и… остальным? В этом мы попытались разобраться вместе с Ниной Михайловной Савченковой, кандидатом философских наук, доцентом кафедры онтологии и теории познания Факультета философии и политологии, специалистом в области психоанализа и теории кино и литературы.

Н.М.Савченкова

— Нина Михайловна, вы не были удивлены, что поводом для разговора с вами стал праздник Восьмое марта?

— На самом деле, это вполне традиционно. Каждый год накануне Восьмого марта появляется какой-нибудь человек с телевидения или из газеты, который ищет женщину, занимающуюся не вполне «женской», по общепринятым меркам, профессией.

— Мнение, что философия — не женское дело, действительно широко распространено, или эта проблема надумана? Вам случается сталкиваться с дискриминацией женщин в профессиональной среде?

— Лично я никогда не сталкивалась с гендерной дискриминацией ни в научной среде, ни в других сферах. Может, я как-то не очень внимательна была? Но вокруг меня есть женщины-философы, которые являют собой еще более яркие примеры интеллектуализма, и они, кажется, тоже не очень жалуются на дискриминацию. Вот, например, Юлия Орлова радикальный феноменолог, Алла Митрофанова…

А в философии распределение мужского и женского задано изначально. С наиболее тонким его вариантом мы сталкиваемся в диалоге Платона «Пир». Сократ здесь является средоточием всего фаллогоцентричного (концепт, развитый Ж.Деррида, выражающий единство Желания и Логоса, лежащее в основе европейской культуры): маскулинности ума, слoва и, в этом качестве, он сообщает нам некую истину о любви. Однако в один из интимнейших моментов диалога в речи Сократа появляется женский образ — Диотима. Становится очевидно, что именно ей обязан Сократ своей мудростью, она наделила его главным знанием — пониманием любви. То есть уже в античности было ясно, что появление женщины в философии — неизбежно.

— Значит ли это, что у женщины есть какое-то особое место, своя роль, которая за ней закреплена?

— Нет, наоборот: у женщины нет места, которое было бы за ней зарезервировано раз и навсегда. Если мы представляем Сократа, то знаем, что его «место» в Афинах — на площади, на горе, на рынке. Одним словом, мы знаем, где его искать. А где искать Диотиму? Это вопрос. Мы ее не видим, однако она появляется, когда это необходимо, для того чтобы осуществить некий важный структурирующий жест — не только сказать, но сделать что-то. Мне кажется, именно отсутствие закрепленного места является для нее своеобразным творческим ресурсом.

Из современных концепций женского способа существования подобные идеи отражает разрабатываемый Люси Иригарэй, Донной Харауэй и другими феминистками концепт «номадизма». Номадизм как раз предполагает сохранение за женщиной способности к свободному перемещению, смене места, а отнюдь не к освоению той или иной ниши.

Вообще, женщина в современном мире представляется мне гораздо более авантюрным персонажем, чем мужчина. Она более склонна менять образы, способы существования.

— А чем обусловлена эта склонность и сама возможность быть более изменчивой? Это какая-то характерная черта самой женской сущности?

— Вопрос о женской сущности — это вопрос о женском желании, тесно связанный с вопросом о телесности и языке женщины. Невозможно сравнивать, но я бы все же сказала, что женская чувственность упакована сложнее, чем мужская. Это, конечно, связано с деторождением. Причастность женщины событию рождения — это основной источник возможности изменяться, поскольку процесс беременности и рождения наделяет ее способностью к трансформации, опытом становления другой и коммуникации с Другим, со своим ребенком. Поэтому — да, конечно, этот опыт абсолютно необходим.

— По мысли некоторых философов, двойственность полов означает непреодолимую ограниченность одним полом. Склонны ли вы рассматривать ограниченность полом как лишенность другой половины человеческого бытия, неполноту?

— Неполнота неизбежно возникает как некое сущностное несовпадение, но это взаимная неполнота. Уже лакановский психоанализ достаточно четко сформулировал позицию неочевидности преимуществ и недостатков женского и мужского, сказав о том, что «фаллос», как универсальное означающее, принадлежит обоим полам. Таким образом, концепт «зависти к пенису», возникший в классическом психоанализе, оказался трансформирован: абсолютно непонятно, кому принадлежит фаллос. Может быть, это пенис, который есть у мужчины; или это ребенок как материнский фаллос; или же это пенис мужчины, которым обладает женщина. Одним словом, у Другого всегда есть то, что нужно тебе, равно как и наоборот. И в этой игре никто не может собрать у себя все козыри, все вынуждены блефовать.

Существует еще традиция, в которой женское желание рассматривается через понятие лишенности. В нем воплощается идея полноты женского, метафизического избытка. В своем «Эссе об отвращении» Юлия Кристева описывает женское желание в контексте отношений с матерью, которые для девочки глубоко проблематичны, с этим тоже связана женская сложность.

— Бывают ли ситуации, в которых вы можете подумать про себя: «Ну, я же женщина». Возможно, в качестве оправдания, или как бы говоря: «Это не мое», определяя свои границы?

— Ну, я, например, машину не чиню и колеса не меняю. Просто потому, что это тяжело, и руки очень пачкаются. А в остальном, пожалуй, нет, подобных ситуаций не возникает. Принадлежность к женскому полу не ощущается мною как ограничивающий фактор. Кроме того, из чувства самосохранения я стараюсь никогда не оценивать себя со стороны.

— Вы себя не оцениваете, но вы как-то самоидентифицируете или позиционируете себя как женщину, ощущаете себя ею в каких-то ситуациях? Или вы вовсе не думаете об этом?

— Конечно, в любой социальной ситуации всегда мгновенно устанавливаются роли. Всякий раз, беседуя с мужчиной, я автоматически наделяю его мудростью и авторитетом, то есть делаю его мужчиной, а себя — женщиной, то есть той, кто готова воспользоваться плодами этой мудрости. В общении с женщинами все бывает по-разному, здесь ведь тоже роли и социальная иерархия, но, вместе с тем, я часто замечала, что в нормальном женском кругу ты можешь вообще не заботиться о том, кто ты, дух авантюризма и приключения захватывает тебя. Похоже, что феномен «мужского братства» тоже связан с чем-то подобным. Но оказавшись в обществе мужчины, я неизбежно становлюсь женщиной. И здесь возможно чрезвычайное разнообразие ролевых позиций (мужчины ведь разные): отец, друг, брат, соблазнитель, учитель, коллега и т.п., которые окрашены смысловыми определениями, и от них никуда не деться. Да и незачем — это, в общем, очень мило.  

Беседовала Дарья Мельникова

© Журнал «Санкт-Петербургский университет», 1995-2009 Дизайн и сопровождение: Сергей Ушаков