|
|
|
№ 26 (3650), 14 ноября 2003 года
|
 |
|
Болонский процесс
|
|
|
Россия
в европейском высшем образовании:
пути развития
В СПбГУ 29-30 октября работал II международный семинар «Россия и европейское пространство высшего образования: планы и перспективы после Берлинской конференции».
Процесс пошел
Первый международный семинар на эту тему проходил в Санкт-Петербургском государственном университете в начале декабря прошлого года, а в сентябре нынешнего года в Берлине наша страна официально присоединилась к европейским странам. И Болонский процесс пошел, сказали бы мы, если бы хотели слегка пошутить на этот счет. Но шутки тут не подходят по стилю: событие сопоставимо по своей значимости с разрушением Берлинской стены, стоит, по крайней мере, в том же ряду, и, может быть, это самое важное, что случилось со страной за последнее десятилетие.
Каковы же проблемы, стоящие перед нами? Если просеять сквозь сито реальности слова, произнесенные на семинаре, отделить лестные слова на его открытии о том, как все в Европе ждали этого момента и с восторгом принимают Россию в дружеские объятия (мы думаем, все отдают себе отчет о наших проблемах и трудностях, хотя и признают наши научные потенции), о том, что Россия — страна уникальная, она связывает Восток и Запад (всякая страна уникальна, и многие государства в Европе считают, что именно они и связывают два мира), стоит признать, что роль СПбГУ в деле присоединения страны к Болонской конвенции трудно переоценить. Наша инициатива, усилия рабочей группы, состоящей, в основном, из наших универсантов, принесли, наконец, долгожданные плоды. Россия вошла в паневропейское измерение. Ее будут поддерживать, но ждут с ее стороны значительных усилий.
Через семь лет очень многое в системе высшего образования должно измениться. Двухуровневое высшее образование, система «бакалавриат — магистратура» придет на смену нынешнему, утвердится система объективной профессиональной аттестации, изменится градация ученых степеней. Все эти сложности, как и многое другое, предстоит преодолевать и европейцам. Единой системе образования противостоят не люди, а традиции старых вольных, автономных университетов. Никто не хочет вариться в общем котле цивилизации, многие боятся изменений, грозящих потерей своеобразия, всего того, что сложилось за столетия и к чему уже привыкли. Не единство, а гармонизация, не приведение к общему знаменателю, а платформа для компромисса — вот ключевые слова, звучавшие на семинаре. Все принимавшие участие в его работе говорили о трудностях, о сложном пути, который надо преодолеть. И о том, что не меняться невозможно. Система, чтобы остаться системой, должна проходить по пути изменений; то, что не изменяется — прекращает существовать, умирает. Данная истина, знакомая прежде представителям точных и естественных наук, становится в XXI веке опорой мышления.
Нам предстоит сделать очень много. Но цели того стоят.
Европейское образовательное пространство
Уже в XI веке разные города славились разными науками: в Меце были хорошие учителя музыки, в Камбрэ — учителя математики, в Туре — медицины. И уже в XI веке любознательные ученики начинают кочевать из одной школы в другую для совершенствования своего образования, собирая знания по школам, как пчела свой мед по цветам. Цель у всей этой учащейся молодежи была одна — занять хорошее место, где бы ее знания приносили подобающий доход. Так или примерно так пишет М.Л.Гаспаров в книге «Поэзия вагантов». Заметим, это происходило за столетие до возникновения самых старых европейских университетов, Болонского и Парижского, и за два века до создания университетов в Оксфорде и Кембридже, Тулузе и Саламанке. Сначала были школяры, студенты, жаждущие знаний, чтобы прилично устроиться в обществе, потом — университеты. Потом — высокое Средневековье, «Ренессанс XII века». Затем — настоящее Возрождение и начало Новейшей истории.
Можно сказать, что единое образовательное пространство в Европе уже родилось, тысячу лет назад. И мы на новом витке исторического развития вспоминаем давно забытое старое. За это время изменился язык науки, вместо латыни пришел английский, что и к лучшему: вместо мертвого, пусть великолепного и развитого языка, ученые пользуются живым, не менее великолепным и развитым, пользуются языком, у которого есть носители и который, следовательно, более способен к изменениям, к адаптации, к развитию. Так сложилось исторически, и к этому нужно привыкнуть. И нам, и французам.
Но вот что не изменилось за десять веков: материальный стимул. В Коммюнике конференции министров высшего образования европейских стран, проходившей в Берлине 19 сентября 2003 года, отмечается важность выводов Европейских советов, состоявшихся в Лиссабоне (2000) и в Барселоне (2002), направленных на создание в Европе «самой конкурентоспособной и динамичной экономики в мире, основанной на знаниях и способной обеспечить устойчивый экономический рост, большее количество и лучшее качество рабочих мест и большую социальную сплоченность».
Это больше всего вселяет надежду, что через семь лет мы войдем туда, куда намерены войти, куда мы высказали желание войти и куда нас приняли членами вместе с Албанией, Андоррой, Македонией, Боснией и Герцеговиной, Сербией и Черногорией. Материальная подоплека, деньги, предполагаемый более высокий уровень доходов, стремление жить обеспеченнее, догнать и перегнать самую богатую страну мира — весомая гарантия того, что Болонская декларация — не прекраснодушные и романтические разговоры о том, что лучше быть всесторонне образованным, чем невежественным. Деньги, что ни говори, — стимул нешуточный, это прекрасно работающий двигатель прогресса.
А где же деньги?
На этот непростой вопрос, постоянно присутствующий в нашем сознании, отвечает проректор по УМО СПбГУ В.Б.КАСЕВИЧ.
— Вадим Борисович, меня интересует разговор о финансах, в программе мероприятий об этом говорится как-то глухо. Известно, что в странах, присоединившихся к Болонскому процессу, будет как-то согласовано законодательство по высшему образованию. Но в разных странах по-разному стоит вопрос о финансировании образования. Где-то студенту оплачивают учебу налогоплательщики, как, например, в Германии, где-то сам студент платит за свое обучение, берет кредиты. Что значит система накопления кредитов? Может быть, в Европе эта проблема не такая острая, как у нас? Может быть, в Германии как государство финансировало образование, так оно и будет в дальнейшем. Но что будет в России? Не станет ли через семь лет высшее образование платным?
— Ну, оно и сейчас уже наполовину платное. Что же касается кредитов, то боюсь, что здесь недоразумение. Речь шла о разных кредитах. Кредит как академическое понятие — оценка трудоемкости конкретной дисциплины. Я могу накопить кредиты в одном вузе и, если есть соглашение с другим вузом или соглашение подписано на уровне государств, то мне это зачтут в другом высшем учебном заведении, куда я могу перейти.
— Система зачетов?
— Да, это иначе зовется системой зачетных единиц. Образовательные же кредиты — это деньги. Студент получает на каких-то условиях кредит и оплачивает обучение в университете. Когда в США студент подает заявление о приеме в вуз и при этом не изъявляет готовности платить, ему тут же дают адреса фондов, куда он может обратиться за образовательным кредитом. Правда, это не значит, что он со стопроцентной гарантией его получит. Насколько я помню, примерно около 20 процентов американских студентов получают кредиты (если я ошибаюсь, то ненамного).
— То есть еще неясно, что у нас будет через семь лет?
— В этом смысле — нет. У нас иногда вносят предложение давать кредит с условием, что человек согласится, как это было когда-то, отработать какое-то время там, где ему предложат. Раньше это называлось распределением. Но подобное решение вызывает некоторые сомнения с точки зрения законности, не говоря о том, что это нужно оформлять контрактом, а если человек начинает у нас учиться в вузе обычно в семнадцать лет, то его подпись под контрактом не имеет юридической силы. Здесь еще целая гамма всевозможных неясностей.
— Вы сказали вчера, что финансирование — не самый сложный вопрос. Что, по вашему мнению, самое сложное в нашем процессе интеграции?
— Сложностей много. Например, на семинаре много говорилось о мобильности. В нашем случае мобильность пока почти невозможна, она ничтожна. Даже в Европе она невелика. Там, где во всех смыслах другая ситуация — и в финансовом отношении, и в правовом, и в визовом — мобильность охватывает только восемь процентов студентов, хотя она провозглашена как один из краеугольных камней Болонского процесса. Тут на каждом шагу трудности. Например, система оценки качества обучения. У нас кто учит — тот и оценивает, наша пятибалльная система, которая на самом деле трехбалльная, требует как минимум серьезной ревизии. У нас просто нет инструмента сегодня; теоретически понятно, какой должна быть система оценки качества, но она представляется настолько сложной и дорогостоящей, что пока трудно сказать, как и когда она будет работать в полном объеме.
— И последний вопрос, о дифференциации всех наших теперешних университетов, о разделении на университеты классического образца и на высшие учебные заведения узкого профиля, бывшие институты, которые ныне называются тоже университетами.
— Сейчас в Государственной Думе рассматривается законопроект об университетах, подготовленный при активном участии наших сотрудников. Прецеденты есть. В Финляндии существует закон об университетах, там за университетами закреплены существенные права. Например, ректор Хельсинкского университета с правом решающего голоса участвует в заседаниях правительства, когда речь идет о высшем образовании. У нас как-то этого еще не видно. Но выделение классических университетов в особую группу — логично и оправданно.
Оптимистические выводы
Что касается финансовой стороны дела, стоит, вероятно, сослаться на уже упомянутое выше Коммюнике министров высшего образования, где есть пункт об обязательстве сделать высшее образование доступным для всех, используя все возможности и соответствующие средства.
А что до национального своеобразия, то его культивирование не должно перерастать разумные рамки. В школьных учебниках, по которым мы учились, очень много говорилось о Иване Федорове и Черепанове и почти ничего о Гутенберге и Стефенсоне, к фамилиям Крузенштерна и Беллинсгаузена, командовавших соответствующими экспедициями, прибавлялись фамилии Лисянского и Лазарева, достойных командиров вторых кораблей (кстати, потомки Ивана Федоровича Крузенштерна живут сегодня в Дании, с гордостью носят эту фамилию и считают себя русскими). На пожелтевших ныне страницах книг и в художественных фильмах Ломоносов бился с немцами, а не с бюрократами от Академии наук. Этот кондовый патриотизм насаждался когда-то безграмотной партийной верхушкой во главе с верховным вождем и учителем всех народов, страдающих комплексом неполноценности. Российская наука вполне самобытна сама по себе, она внесла весомый вклад в мировую науку. Мы такой же народ, как и все, и живем в одном мире. Берлинская стена разрушена, «железного занавеса» больше нет. Не надо изобретать велосипед. Пора выходить в свет и обмениваться идеями.
Бендик Ругаас, руководитель Департамента по делам образования, культуры и культурного наследия, молодежи и спорта Совета Европы, вспомнил в своем докладе норвежскую поговорку: «Далеко ли до цели? Не так уж и далеко, если быстро идти». 
Александр Шумилов
|
