№ 24—25 (3648—49), 1 ноября 2003 года
главная | оглавление | ...>	точка зрения декана

Восточный факультет
давно готов
сотрудничать с Западом

В последнее время, начиная с полуфантастических романов, выданных под маской Хольма ван Зайчика, в наше сознание начинает проникать альтернативная концепция. Вместо прозападного Петербурга – гипотетическая Невская Александрия (которую основал Александр Невский, ориентированный на Восток). А варварами здесь называют уже не азиатов, а европейцев... Когда мы заговорили о возможных путях развития России, Иван Михайлович заметил:

И.М.Стеблин-Каменский

– На эту тему можно вспомнить гениальную, я считаю, формулировку Владимира Соловьева: “Россия – это мост между безбожным человеком Запада и бесчеловечным богом Востока”. И второе изречение: если вы в Азии чувствуете себя европейцем, а в Европе – азиатом, значит, вы – русский. Это уже народный афоризм, фольклор. И тоже верный. Когда приезжаешь в какой-нибудь азиатский город, где бывает довольно грязно, то чувствуешь себя европейцем. А в каком-нибудь чистеньком европейском городе, к примеру, я чувствую себя азиатом...

С деканом восточного факультета профессором Иваном Михайловичем СТЕБЛИН-КАМЕНСКИМ, академиком РАН, мы беседуем о стратегии развития университета. О наших возможностях “вписаться” в Болонский процесс. О главных направлениях развития восточного факультета:

– Наш факультет одним из первых перешел на многоступенчатую систему образования, еще в 1995 году. Благодаря методкомиссии, во главе которой был Вадим Борисович Касевич, мы разработали учебные программы по подготовке бакалавров. В сущности, наши программы бакалавриата сохранили все то лучшее, что было у нас в учебных программах специалистов. Нам удалось отстоять 35-часовую учебную неделю, потому что по многим восточным языкам отсутствуют учебные пособия, и для наших студентов большое значение имеют аудиторные занятия. Можно сказать, что, по сути, за 4 года занятий бакалавриата мы выполняем программу подготовки специалистов, которая была раньше. С той только разницей, что поменьше у них производственной практики, и поездки на стажировки остаются вне сетки. И мне кажутся бессмысленными рассуждения на тот предмет, что, мол, можно или нельзя подготовить кого-то за четыре года или за пять? Одного и за десять лет ничему не научишь, а другой сам все освоит за два года…

“Конвертируемый” диплом

Что такое “специалист”, за рубежом не понимают, а бакалавр и магистр – это первые ученые степени в Европе, Азии или Америке. В результате наш диплом становится “конвертируемым”, понятным во всем мире. И наши выпускники, при желании, имеют возможность устраиваться там на работу наравне с выпускниками западных вузов. А выпускникам с дипломом специалиста приходилось постоянно доказывать, что наш специалист соответствует их магистру, и даже проходить особую процедуру верификации (соответствия дипломов). Теперь же они могут занимать соответствующие должности в университетах или фирмах стран Востока, Европы или США на законных основаниях. Многие наши выпускники работают за рубежом и достигают значительных успехов на западном рынке труда.

Диплом бакалавра по востоковедению западного вуза значительно ниже по уровню, чем наш. Я сам преподавал целый семестр в Гамбургском университете и могу сравнивать. Наше образование было и остается более систематическим, более фундаментальным, классическим, что ли. Тамошние бакалавры не имеют такой подготовки, как наши.

Кстати, “бакалавр” – слово арабского происхождения. Об этом была статья нашего профессора Ольги Борисовны Фроловой. Возникло оно в то время, когда молодая религия ислам ассоциировалась не с фундаментализмом и терроризмом, а наоборот, с развитием науки, с преемственностью между античной наукой и европейской эпохой Возрождения. Тогда же в наши языки входили такие слова, как “алгоритм”, “алгебра”, “алкоголь”...

– И правда, в школьные годы я увлекался математикой и помню книгу “Путешествие в страну Аль-Джебры”, то есть алгебры...

– Да, аль-джабра... И вообще, первые университеты возникли именно в мусульманских странах. Это было образование теологическое, естественно. Но по их подобию стали возникать университеты на юге Европы – в Италии, Испании, и преподавание там велось по арабским образцам. Учитель наговаривал свою науку ученикам, они подробно записывали. Учитель тщательно проверял, что они усвоили, – и в конце этого манускрипта ставил свою подпись (по-арабски): бахакк-ур-авийа, что означало “по праву передачи”. Если все было записано правильно, то его ученик получал право передавать эту науку дальше.

– То есть бакалавр – это тот, кто имеет право обучать другого?

– Да, он получал диплом о высшем образовании и сам мог преподавать. А “магистр” – это слово уже латинское, означает “самый большой, самый ученый”... Кстати, существует некое предубеждение, будто бы бакалавр не может заниматься преподавательской деятельностью в вузе. На самом деле это не так. Один выпускник с нашей кафедры иранской филологии, бакалавр, не пошел в магистратуру, и прекрасно преподает в Институте истории стран Азии и Африки, другой выпускник-бакалавр преподает в одном из вузов в Пушкине.

– Вы сказали, что на многоступенчатую систему образования факультет перешел давно...

– Вначале были у нас сомнения и опасения, но благодаря продуманно составленному учебному плану именно бакалавриата мы ничего не утратили из наших традиций. А вот наши планы магистратуры нуждаются в коррекции. Так получилось, что бакалавры у нас занимаются практически каждый день целую неделю. А магистранты наши имеют более свободное расписание, у них меньше языковых часов. Потому что первоначально предполагалось, что магистранты будут заниматься написанием магистерской диссертации, какими-то другими языками, слушать общие предметы. И у наших преподавателей есть опасения, что магистранты за эти два года магистратуры свой основной восточный язык могут и... подзабыть. Потому что занятий по специальности мало. Сейчас методическая комиссия под руководством доцента Гроховского занимается корректировкой планов магистратуры, и я надеюсь, что количество часов по языку будет увеличено – для того, чтобы магистранты эти два года совершенствовали в том числе и свои знания восточных языков.

На факультете бытует мнение: хорошо бы выпускать и специалистов, и магистров. Есть попытки совмещения учебных планов для того, чтобы выпускник мог одновременно получать два диплома – специалиста для внутреннего рынка труда и магистра для внешнего. Мы на эту тему разговаривали с московскими коллегами из Института истории стран Азии и Африки, из МГУ, но пока такое совмещение не осуществляется. Возможно, что это и не нужно – ведь постепенно и внутренний рынок привыкает к бакалаврам и магистрам. И если мы войдем в Болонский процесс полностью, тогда ни о каких специалистах речи не будет, будут только бакалавры и магистры.

– Болонский процесс включает также и возможность взаимообмена курсами. Так что студент может учиться один семестр в Сорбонне, другой – в Петербурге, третий – в Оксфорде. Это возможно уже сегодня? Или хотя бы завтра?

– К нам много приезжает стажеров, мы рады их принимать у себя. Но востоковедение – такая наука, что мы всех знаем. К примеру, я знаю всех иранистов в Европе и Америке лично, знаю, что и как они преподают, какие у них лекции. У нас сейчас занимаются стажеры из Японии, из Швеции – на включенном обучении. Приезжают на семестр, на год или даже на один-два месяца – в зависимости от курса. У нас есть такая практика – наши преподаватели читают курсы на европейских, на восточных языках. У нас даже бывает, что и диссертации защищаются на восточных языках – ВАК это разрешает. И отдельные курсы читаются на английском языке, многие преподаватели это могут, я недавно читал по-английски курс по иранской филологии, по памирским языкам – для приехавших к нам стажеров из Германии.

– И если даже таких желающих будет много, то вы, языковой факультет, с этим легко справитесь?

– В европейских университетах такое принято – в Германии, скажем, я видел, что постоянно читаются курсы на английском языке. И отзывы пишут на английском языке, и диссертации защищают. Это международная практика. И для нашего университета это вполне реально, надо следовать общемировой тенденции. Уровень подготовки, квалификации преподавателей позволяет это осуществить в ближайшее время.

– В Болонской конвенции речь идет и о взаимозачетах курсов, прослушанных студентами в университетах других стран. Насколько совместимы учебные планы – наши и западных университетов?

– У нас существуют учебные планы, а у них никаких учебных планов нет, насколько я могу судить по своему опыту преподавания в Гамбурге. Профессор читает что хочет, ставит зачеты, принимает экзамены. И никакого систематического построения, согласования курсов нет. Студент набирает определенные дисциплины, при этом может выбрать даже разные отрасли – скажем, по востоковедению и по экономике или по юриспруденции. Наберет определенное количество курсов, прослушает их, сдаст экзамены и получает диплом этого университета... Я думаю, что у нас все-таки этого не будет, даже когда мы войдем в Болонский процесс, у нас сохранится систематическое образование. Но это не исключает того, что иностранные студенты будут приезжать к нам и слушать здесь интересующие их курсы. А наши студенты будут ездить на Запад и слушать их курсы, если они будут того заслуживать.

Традиции и новации

В нашей востоковедной науке ситуация специфическая. На Западе, в Европе или Америке, происходит охлаждение к Востоку, число преподаваемых востоковедных дисциплин и число преподавателей-востоковедов сокращается. А у нас наоборот – пик интереса к Востоку. Может быть, потому, что Россия имеет к Востоку особое отношение. Иранистов, например, в Санкт-Петербурге примерно столько же, сколько во всем остальном мире. Может быть, востоковедение и африканистика – отрасль не показательная для университета в целом. Но безусловно, мы держим первенство и по количеству преподаваемых языков. Такого количества нигде в мире нет: мы преподаем более 90 африканских и восточных языков! Это абсолютный мировой рекорд.

– Это всегда так было? Или количество преподаваемых языков растет год от года?

– Растет, конечно. В последние десятилетия мы достигли такого уровня – под руководством нашего почетного декана, академика М.Н.Боголюбова. Постоянно увеличивался диапазон преподаваемых языков: Юго-Восточная Азия, начали преподавать индонезийский, вьетнамский, тагальский (Филиппины), тайский, многие африканские языки. Тенденция идет еще с XIX века. Ведь впервые в мире именно в Санкт-Петербургском университете начали преподавать афганский, японский, корейский языки. Восточный факультет в этом отношении – совершенно особенное учебно-научное подразделение, которое занимает ведущее место в мире по диапазону, по традициям преподавания фундаментальной науки. У нас востоковедение классическое – в отличие от других учебных заведений, в том числе и от московских. И в МГУ, и в МГИМО большее внимание обращается на изучение современных языков, современных отношений. А у нас классическое фундаментальное востоковедение с опорой на историю, на древние языки. Почему у нас столько языков? Потому что мы преподаем не только, скажем, персидский, но и древнеперсидский, и среднеперсидский...

Стать специалистом по восточной стране без знания классического наследия, без знания древней культуры, без знания древних языков просто невозможно. Это все равно – представим себе такое – что специалист по России, не читавший Пушкина, Достоевского и вообще не знающий классической русской литературы! А ситуация со странами Востока заключается в том, что у них классическая литература – это тысяча лет истории: Фирдоуси (X-XI век), Хайям (XI-XII), Низами (XII-XIII), Руми (XIII), Саади (XIII), Навои (XV). И без знания этого огромного пласта культуры невозможно стать полноценным специалистом.

– Получается, что восточный факультет давно готов к сотрудничеству с Западом, с западными университетами в Болонском процессе. А другие факультеты испытывают немалые трудности – и в процессе перехода на многоуровневую систему образования, и при подготовке курсов, читаемых на английском языке...

– Мы хотим сохранить ту форму обучения востоковедов и африканистов, которая у нас была. Но мы готовы принимать к себе на включенное обучение студентов из зарубежных вузов, и наших студентов готовы посылать в западные университеты. Речи нет, чтобы нам перенимать “один в один” европейскую систему обучения. Наша, российская, петербургская высшая школа давно доказала свою эффективность. Насколько я понимаю, наши учебно-методические принципы сохранятся и после вхождения в Болонский процесс. Никто не заставляет и не призывает нас перейти полностью на европейскую систему обучения, когда студент сам выбирает, куда ему ходить, кого и сколько ему слушать, и учится в университете по 10-15 лет...

Я на собственном опыте в Гамбурге это испытал – когда к тебе на лекцию (я там читал несколько курсов) приходит кто хочет. Кто-то первый раз пришел, а другой уже пятнадцать лет занимается этими проблемами. К примеру, я читал курс языка “Авесты” – и обнаружил, что один мой студент даже букв не знает! А другой изучал эту специальность пять лет. И одновременно нужно было преподавать и тем, и другим... Конечно, мы не можем переходить на эту вольницу, на систему полной свободы студентов. Мы сохраним свои учебные планы, и методические разработки должны остаться. А формы зачетов и экзаменов, может быть, будут приближены к европейским – чтобы могла существовать система взаимозачетов прослушанных курсов. Но суть должна остаться прежней. И студент, который, допустим, проходит курс арабского языка, должен будет сдавать последовательно все аспекты этого языка (фонетику, морфологию, синтаксис, словоупотребление, особенности перевода и так далее), за все курсы. Мы должны сохранить содержание нашего образования, а формы получения зачетов и экзаменов – это дело второстепенное...

– Вы, кстати, используете современные формы зачетов и экзаменов – компьютерные тесты, к примеру?

– Конечно, большинство наших студентов умеют работать на компьютере, но специфика языкового образования заключается в том, что необходим непосредственный контакт с преподавателем. Это объясняется не только тем, что по многим языкам у нас отсутствуют учебные пособия, но и нашими традициями. Некоторые экзамены у нас проводятся с помощью компьютерных тестов, хотя лично я этого не практикую. Преподаватели у нас используют всякую технику – и магнитофоны, и компьютеры, и видеомагнитофоны, используют аудио- и видеозаписи. Но заменить общение преподавателя со студентом не может ничто. Учитель рассказывает о таких тонкостях языка (на что обратить внимание, что и как запоминать, где скрыты “подводные камни” языка...), какие ни один компьютер не знает.

На что ориентироваться?

– Некоторые факультеты университета очень сильно ориентированы на рынок...

– У нас не на рынок ориентация, а на геополитическое положение России. Мы должны готовить специалистов по тем новым странам, которые нас теперь окружают. Мы всегда готовили кадры для этих республик – для Закавказья, Средней Азии, – но они туда уезжали, а у нас не оставался никто. Хотя у нас в библиотеках, музеях, архивах хранятся очень ценные коллекции, связанные с Кавказом и Средней Азией. Сейчас мы возрождаем эти науки – изучение Туркестана, Кавказа. У нас открыта кафедра филологии Центральной Азии и Кавказа. В прошлом году мы приняли студентов на отделение кавказоведения, где впервые, после перерыва лет в 40, преподаются армянский и грузинский языки. Советская кадровая политика была такая: пускай в республиках изучают свои языки, а нам это не нужно. Пуская грузины изучают грузинский язык, армяне – армянский.

Политика была совершенно абсурдная. Если ей следовать, то можно договориться до того, что пусть, дескать, птицы занимаются орнитологией, а рыбы – ихтиологией. Хотя известно, что лучшие работы по русскому языку написаны, к примеру, немцами. Например, Макс Фасмер составил лучший этимологический словарь русского языка. А Владимир Даль, датчанин (правда, обрусевший), составил Словарь живого великорусского языка. И таких примеров масса, когда носители языка – не лучшие интерпретаторы своего языка и культуры...

Мы возрождаем сейчас кавказоведение и туркестановедение. За годы советской власти очень пострадало изучение христианского Востока. Недавно в издательстве “Петербургское востоковедение” вышла книга “Репрессированные востоковеды” – вы видите: несколько отраслей востоковедения подверглись просто уничтожению. В том числе – изучение священных текстов на разных языках, христианство на Востоке и другие отрасли, которые по идеологическим соображениям оказались неподходящими для советских властей. Но несмотря на это и даже вопреки этому петербургское востоковедение сохранило свои мировые позиции. Это отмечают многие наши зарубежные коллеги. Скажем, известный американский востоковед Ричард Фрай, когда начинает свои лекции по введению в востоковедение, всегда говорит: “Вы должны изучать самый главный восточный язык – русский, потому что на нем написаны основополагающие труды по многим востоковедным специальностям”. Это справедливо в отношении иранистики, арабистики, тюркологии.

– Насколько студенты, их родители или работодатели диктуют вам, чему и как учить студентов?

– У нас главный предмет – тот или иной восточный язык. Наши выпускники знают два-три восточных языка плюс европейский. Те из них, кто проявляет интерес к экономике, к юриспруденции, к другим смежным дисциплинам, всегда имеют возможность на старших курсах получать дополнительное образование, ходить на лекции на дружественные факультеты. У нас есть пример, когда даже магистранты ходят на экономический факультет; наши выпускники потом заканчивают юридический факультет и специализируются на мусульманском праве или на экономических проблемах Тихоокеанского региона. Вот сейчас одна аспирантка занимается экономикой, связанной с Каспийским морем, с Ираном, Туркменистаном. Наши студенты сами ориентируются, сами пытаются выбрать и освоить путь применения своих сил. И мы всегда идем им навстречу, направляя на конференции, симпозиумы, стажировки. Одна из студенток едет сейчас в Иран на конференцию по Каспийскому морю. Часто к нам приходят с заявками из туристических фирм, которые работают со странами Востока, и мы направляем туда наших студентов. И если кто-то там остается работать, мы это только приветствуем.

Мы даем фундаментальное образование, студенты учатся работать с текстами – а это самое главное. Потому что все работают с текстами: и юристы, и экономисты. Мы учим квалифицированно понимать, переводить, объяснять тексты. Студенты могут применять свои навыки в разных сферах. Очень многие, к примеру, у нас работают в банковской сфере – в Василеостровском отделении Сбербанка, в московских банках, и за рубежом, вплоть до знаменитого Нью-Йорк-Сити банка (Наталья Гурфинкель, выпускница кафедры истории стран Древнего Востока, занимала там какие-то посты). Фундаментальное образование, которое получают наши выпускники, позволяет им работать в различных сферах. А кроме того – они знают и западные языки, причем на уровне выпускников филфака. Те, кто занимается Вьетнамом или Северной Африкой, изучают французский, кто-то немецкий, а в основном, конечно – английский.

Учить языки – это самое важное и самое полезное для человека. Именно язык делает нас людьми. С другими науками не так: выучил учебник, сдал экзамен – и забыл!.. А уж если ты выучил язык, овладел навыками чтения и разговора, то язык остается у тебя на всю жизнь и можно его совершенствовать бесконечно. Есть такая формулировка: “Образование – это то, что остается после того, как ты забудешь все, чему тебя учили...” Мы как раз и даем такое образование. Можно забыть сложные формулы, забыть теорию, законы, правила, а навыки обращения с текстом и знание языка остаются на всю жизнь.

– По городу я вижу объявления: “Перевожу с японского, с хинди, с фарси...” – и таблица цен напротив. Но вы говорите: для того, чтобы просто переводить, мало знать соответствующий язык. Необходимо освоить весь фундамент культуры, истории...

– Для того чтобы хорошо переводить, чтобы хорошо понимать тексты. Вообще есть два разных подхода к изучению языка. Можно научить за довольно короткий период читать современную газету и заниматься синхронным переводом вот сейчас. Но язык – это такое явление, которое постоянно меняется. И если вы выучили сегодняшнюю газету, то вы уже не сможете прочитать вчерашнюю – и не сможете прочитать завтрашнюю. Потому что язык вчера, сегодня и завтра – разный. Мы видели это в Иране, после исламской революции, когда произошла исламизация языка. Наши московские коллеги, изучая персидский язык, не обращали особого внимания на язык арабский. А мы – наоборот, у нас персидский без арабского не учат. Поэтому, когда произошла исламизация, наши выпускники справлялись с большими изменениями, которые произошли в персидском языке.

Про наших выпускников – при сравнении их с московскими коллегами – говорят следующее. В первые дни наши переводчики-практики уступают московским, потому что они не так поднаторели в синхронном переводе, в сиюминутном знании. Но уже через несколько недель, через месяц-два они выходят вперед и считаются более ценными переводчиками, потому что у них больше культурный диапазон, они знают древнюю литературу, культуру, историю, знают фундамент общества. При всех изменениях, которые происходят в странах Востока: то революции, то интервенции, то перевороты, – жизнь страны строится на культурном фундаменте. И знание этого фундамента позволяет осваивать и те изменения, которые происходят в обществе. А язык меняется постоянно.

– И наш в том числе...

– Конечно. Сколько вошло в наш язык американизмов, иностранных заимствований. Некоторые по этому поводу бьют тревогу: как это ужасно, что русский язык засоряется. Опасения совершенно беспочвенные, потому что эти изменения показывают живучесть языка, и только. Грамматический строй остается почти неизменным. А то, что заимствуются слова, – так такие периоды в истории русского языка бывали и раньше – вспомните хотя бы принятие христианства, татарское нашествие, петровские реформы, французское влияние в XIX веке... Ничего страшного нет в заимствованиях. Бывают такие языки, в которых сплошь заимствования, только предлоги да окончания свои собственные, а остальные слова заимствованные, и ничего. Живые языки очень живучи, и даже мертвые языки иногда возрождаются.

Стратегия развития

– Иван Михайлович, вы можете перечислить стратегические направления развития факультета? Что вы будете изменять – и что сохранять?

– Мы хотим сохранить лучшие традиции классического востоковедения, систематического изучения стран Востока на основе глубокого исторического подхода. И в то же время мы хотим привлекать новые аспекты, политологические, экономические, юридические, открывать новые специальности – в частности, связанные со Средней Азией, с Кавказом. Каждый год мы открываем новые отделения. Несколько лет назад мы открыли, впервые в России, а может, даже и в мире, отделение курдоведения. Курдский – это язык, не имеющий самостоятельного государственного образования, курды расселены в Ираке, Турции, Сирии, Иране. Мы открыли отделение индонезийско-арабской филологии, связанное с исламом в Индонезии. В прошлом году мы приняли студентов на отделение кавказоведения (грузинский и армянский языки). На будущий год мы планируем открыть скифо-аланско-осетинское отделение...

С одной стороны, мы хотим сохранить традиции, а с другой – расширять круг востоковедного образования как за счет общих предметов, так и за счет числа преподаваемых языков, которые сегодня востребованы. Например, сейчас возникает необходимость в подготовке специалистов азербайджанского языка. Казалось бы, в Петербурге много азербайджанцев, но когда требуется перевести какой-то правительственный акт с азербайджанского на русский или наоборот, то невозможно обращаться к торговцу с базара. Нужен человек, имеющий филологическое образование, умеющий работать с текстами... У нас преподаются и будут преподаваться языки бывших среднеазиатских республик – и таджикский язык, и киргизский, и казахский. Таджикский уже преподается, бывал и киргизский, но не каждый год – надо делать это постоянно, целенаправленно.

Пространство русского языка, как это ни печально, постепенно сокращается. Я постоянно бываю в Таджикистане и вижу, что молодежь, подростки хуже владеют русским языком (там меньше русских, меньше передач на русском языке, юноши не служат в Советской Армии). В Киргизии два государственных языка (киргизский и русский), в Таджикистане один, таджикский. В Туркменистане идет вытеснение русского языка, у них запрещено преподавание на русском языке, Туркмен-баши проводит политику туркменизации. В Узбекистане тоже тяжелое положение с русским языком. Мы должны быть готовы к тому, что скоро в этих новообразованных государствах будет целое поколение людей, не знающих русского языка или знающих очень плохо. Надо готовить специалистов по этим республикам.

Мы готовили таких специалистов, но, как показывает наше с ними общение, там очень много националистических тенденций, научных фальсификаций. Видимо, это связано с первыми годами самостоятельности. В их трудах присутствует националистическое начало, нет объективного взгляда, научного понимания проблем, хода исторического развития. Подчас – откровенная фальсификация. Например, Низами, памятник которому воздвигнут на Каменноостровском проспекте, объявляется великим азербайджанским поэтом. Хотя он по-азербайджански даже не говорил. А обосновывают это тем, что он жил на территории нынешнего Азербайджана – но ведь Низами писал свои стихи и поэмы на персидском языке!..

Кроме того, мы знаем, между этими государствами сложные взаимоотношения, конфликты, вплоть до военных. И для трезвого и объективного понимания необходимо наше мнение со стороны.

– А если говорить о “Стратегии развития университета”, проект которой сейчас активно обсуждают в коллективах, на что бы вы обратили внимание?

– Самое главное направление развития: университет должен быть единым. И территориально, и структурно, и идеологически. Раньше любой студент любого факультета мог придти на любую лекцию к любому профессору – и его пропускали беспрепятственно. Математики и физики приходили в аудитории филфака на лекции Бялого и Макогоненко, а филологи, историки, экономисты рвались послушать Никиту Толстого. Университет был единым организмом. Позже естественные факультеты уехали в Петергоф, и прежние связи стали рваться. Лучшее, что мы можем сделать сейчас – собрать университет воедино. Здесь, на Васильевском острове: попросить военных освободить окружающие нас здания, Академию тыла и транспорта и прочие. Это задача не на один день, но она стоит потраченных усилий. А в Петергофе можно сосредоточить научные институты и лаборатории.

Нужно развивать не самостоятельность факультетов, а самостоятельность университета как единой структуры. У нас должен быть собственный диплом – диплом Санкт-Петербургского университета – государственного образца, но свой. Должны быть свои критерии отбора абитуриентов, более высокого уровня, чем в других вузах. И должны быть более высокие требования к собственным выпускникам. Университет должен быть автономной единицей в отношении управления и создания своих собственных программ обучения.

– Вы верно говорите, что студент мог придти на любую лекцию. Мог, но раньше. Сегодня на некоторые факультеты не каждый студент может попасть – он там считается “чужим”. На юридическом факультете, на факультете менеджмента, к примеру, введены свои пропуска – и нельзя туда войти по общему университетскому удостоверению – даже сотруднику университета, не говоря уж о студентах…

– В университетском Уставе записано, что студенты могут посещать любые занятия в университете. Это значит, что физики или математики, к примеру, могут приходить на филфак или восточный факультет, а экономисты или медики – слушать лекции на матмехе. Лекции должны быть открытыми, и я, скажем, всех пускаю к себе на лекции – если есть места в аудитории. Конечно, у языковых занятий есть своя специфика. Но даже если человек не знает восточных языков – пассивное восприятие тоже имеет большое значение для усвоения знаний. Университет потому и является университетом, что здесь представлены все науки.

К нам на факультет, например, приходят из Гуманитарного университета профсоюзов (там у них тоже готовят востоковедов) или других вузов, просят перевести. Но мы не можем этого сделать, не помню таких случаев, чтобы кого-то могли перевести – требования наши и других вузов очень резко различаются. Скажем, во Владивостокском университете японским языком студенты занимаются 6-8 часов в неделю, а у нас – 16-18 часов!

Сегодня очень актуальной становится интеграция университетской и академической науки. Академические институты в сфере филологии и востоковедения (Институт лингвистических исследований РАН, Институт востоковедения РАН) сохраняют научные кадры, библиотеки, архивы. А в нашем университете прекрасно развиваются и наука, и сфера образования. 

Вопросы задавал Евгений Голубев

© Журнал «Санкт-Петербургский университет», 1995-2003 Дизайн и сопровождение: Сергей Ушаков