|
|
|
№ 7 (3663), 19 марта 2004 года
|
 |
|
 |
|
|
Возвращение в Ленинград
***
Я иду по дождливому и серому Петербургу. И ловлю себя на мысли, что бесконечно признаюсь в любви этому унылому каменному аристократу! Мне так хочется, чтобы Вы сейчас были рядом. Мы бы вместе дышали этим свежим и желанным воздухом, мы бы вспоминали общих знакомых и говорили бы о музыке, о ваших любимых дирижерах…
***
«Так, давай-ка, быстренько прогоним экзаменационную программу. Так.. так… А, ты ж у меня «Мессу Бревис» делаешь… ну, начали». И я начинала. Делала взмах, вступал концертмейстер, а «невидимый хор» начинал петь канонический латинский текст: «Et in terra pax hominibus, bonae volum tatis…»
До третьего курса дирижирование было самой ненавистной дисциплиной. Никак не находили мы с преподавателем общего языка. Отчаяние дошло до того, что я решила бросить училище, но чудесные люди подсказали, что нужно просто-напросто написать заявление и перевестись к другому преподавателю.
Все решилось слишком хорошо. Я попала к замечательному мастеру, к Ольге Ивановне. Но до встречи с ней я знала, что у нее «непростой нрав». Эти слухи распускали… преподаватели. Скорее всего, из зависти. И вот, под давлением этих самых слухов, иду знакомиться. Открываю скрипучую дверь и сразу же попадаю под прицел сосредоточенного взгляда.
«Неужели мне и с ней не повезет?» – пробежала холодными мурашками мысль в моей голове.
– Так, милая барышня, напомните имя ваше! – прозвучало железно.
– Лена.
– Лена, посмотрим, чего ты умеешь…. Наталья Петровна, – О.И. обращается к концертмейстеру, – давайте Бородина, а ты, Лена, смотри на меня, будем вместе делать музыку руками. В руках – мысль и сила, но надо, чтобы ты это осознала!
И растеклись сладкие звуки вступления к «Половецким пляскам», и началось волшебство, плетенье воздушного кружева, и началось мое настоящее знакомство с музыкой.
– Мягче, нежнее веди, готовь хор…, – помогает учитель.
Какой хор, подумаете вы. Ведь в аудитории только три человека и фортепиано. А тот самый хор, невидимый, воображаемый. Нет, это не маразм, это просто вынужденный шаг. Невозможно же каждому учащемуся для его индивидуальных занятий дирижированием предоставить хор или оркестр, поэтому приходится тренировать воображение в течение очень долгого времени, прежде чем тебе позволят приблизится к настоящему, к «живому» хоровому коллективу. И поверьте, это ни с чем не сравнимо.
– А теперь вступают сопрано…. Нет, это у тебя слоны вступили, а я говорю сопрано, – исправляет мои ошибки мастер, – послушай, какая красота! – и начинает петь, – «Улетай, на крыльях ветра, ты в край родной, родная песня наша». А теперь сделай то же самое, но не пой, сделай все это руками.
Множество попыток, множество. Все не так, нет согласия между руками, головой и сердцем. Но учитель настойчив, он видит «что-то» внутри тебя и хочет дать вырваться наружу этому «чему-то». Учитель ищет нужные жесты и слова. Часто Ольга Ивановна прибегала к очень неординарным методам преподавания: рассказывала о своем детстве, юношестве, искала там подходящие образы. Как мне кажется, ей было очень приятно вспоминать те времена. А я слушала, разинув рот, и мне так хотелось побывать в ее воспоминаниях, в ее рассказах, в ее городе.
***
– Знаешь, нас было трое детей: старший брат, я и моя младшая сестренка, Галя. Мы так дружно жили. В коммуналке, на улице Восстания. Большая была квартира, и много было детей в ней соседских. Мы часто собирались и пели. Мама очень любила петь. Она была очень красивой в молодости. И папа был красивым. Папа давно уже умер. Сердце. В нашей семье все сердечники. Странно…
Очень часто она глубоко задумывалась, а потом вдруг очень весело могла сказать:
– Хочешь, я принесу фотокарточки, где мне семнадцать, у меня такое было платье красивое! Я надела его на выпускной. В нашем училище учились только девочки. Но я все равно встретила своего будущего мужа, когда еще училась в нашем «девичьем царстве». А еще есть открытки старые и фотографии с видами послевоенного Ленинграда. Мы вынесли блокаду. Мне было пять лет. Я, к счастью, не помню этого времени. А мама рассказывала много всяких историй. Как-то раз мама, тетя и я ходили навещать мамину подругу, болела она. Шли через мост, меня везли в санках. Сказали, что в тот день я второй раз родилась. Мама с тетей заболтались. А когда обернулись, то надо мной уже склонялся обезумевший голодный человек, протягивал руки-проволоки. Я заплакала. Человека прогнали…. Много, много было чего. Сейчас мама серьезно болеет, с ней сидит младшая сестра. Я к ним езжу. У нас, блокадников, ведь льготы на поезда и самолеты. Езжу каждое лето. Когда уйду на пенсию, буду ездить чаще.
Ольга Ивановна стала очень родным человеком. Я смотрела на нее с благоговением: открытая, веселая, несмотря на почтенный возраст, но полная какого-то особого шарма. Это был питерский шарм, непередаваемое достоинство и выдержанность. Мы ей восхищались, а на ее уроках больше всего ждали рассказов о Петербурге, нет, скорее, Ленинграде. Так она его всегда называла. Этот город был для нее будто бы чем-то большим, чем просто город. С какой-то бережностью она рассказывала о том, какие в Петербурге прекрасные дома, памятники, улочки и проспекты, парки, реки, каналы. Нева в центре города. Но самым дорогим богатством, которое существовало в этом городе, были люди.
Потрясало в этих рассказах еще и то, что ее Ленинград был неразрывно связан с музыкой. Она рассказывала о театрах, о своих любимых операх. Могла с непосредственностью ребенка заявить:
– Сначала мне очень нравился «Князь Игорь», потом «Пиковая Дама», а потом я очень полюбила «Евгения Онегина». Знаешь, особенно вот это место. – Садилась за рояль и наизусть могла проиграть почти пол-оперы, зная партию любого солиста, зная любую хоровую партию. Конечно, это должен уметь любой профессионал. Но нас, студентов, поражало, с какой легкостью, непосредственностью, как бы играя, делала это она. В нашем провинциальном училище было очень много прекрасных преподавателей, но они были слишком академичны (за исключением совсем молодых), им не хватало жажды жизни, какая была у Ольги Ивановны. Все ее человеческие и профессиональные качества мы всегда привязывали к ее родине, к Ленинграду, которой казался нам невероятно далеким, но авторитетным. Ленинград был волшебным царством, из которого к нам приехала самая веселая и талантливая королева ауфтакта.
Приехала потому, что мужа перевели по работе. Ей жилось в Самаре хорошо. Она ее любила, любила Волгу. Любила мужа и сына. Любила работу, была ей предана всей душой. Всегда переживала за своих учеников, стремилась быть в курсе всех изменений в их жизни, очень радовалась успехам. Но в глубине своего сердца она всегда мечтала о возвращении в свой любимый Ленинград.
– Когда-нибудь мы с тобой погуляем по, как вы там говорите, по Питеру… Я знаю, ты там уже много раз была, «много» чего уже повидала. Это все ерунда, скажу я тебе. Экскурсии, походы по Невскому туда-сюда… ерунда! Я покажу тебе такой головокружительный Ленинград, который тебе и не снился. Вот только сдадим выпускной экзамен. Так, давай-ка, партию вторых альтов наизусть, а то опять болтаем-мечтаем…. И с сестрой тебя познакомлю, я ей обо всех своих девочках рассказываю.
***
2000 год был для нее тяжким испытанием. Сначала умер муж. Сердце. А три месяца спустя – мать. Было странно, до безумия неловко смотреть ей в глаза. Нет, она не жаловалась, не плакала на виду, но сердце ее, конечно же, разрывалось. Ольге Ивановне оставался еще год до пенсии. Мы – последний выпуск, всего 6 человек.
Мечта вернуться в родной Ленинград стала реальностью, но такой горькой ценой. В Самаре ее больше ничего не держало. Как же сын? Он был уже давно взрослым и самостоятельным. Она же хотела домой. К сестре, к родному городу.
– Закончим училище, надо будет собраться напоследок. Приглашу вас всех на чай.
Это был самый плодотворный период, самый счастливый. Ольга Ивановна с еще большей энергией «взялась» за нас, хотела получить ВСЁ! Это не было ни отчаянием, ни сумасшествием. Это было нужно всем.
И вот настал день, которого мы ждали в течение всех пяти лет нашей учебы – выпускной экзамен по дирижированию. Перед самым выходом на сцену Ольга Ивановна подошла ко мне, сказала, чтобы я не боялась, и чтобы, засучив рукава, шла вперед. Похлопала по плечу и сказала, что все будет хорошо. Рукава я и впрямь засучила, и руки стали немного нелепо выделяться на фоне темного платья. Я шла под номером четырнадцать. За спиной моей была она – мой учитель, мастер и друг, ее поддержку я чувствовала тогда, чувствую и сейчас.
С той доли секунды, с того взмаха, с того самого ауфтакта началось все настоящее, реальное, началась взрослая жизнь.
***
Последний раз я видела О.И. в июне 2001 на выпускном. Было так радостно и так грустно. Остались только фотографии и воспоминания. На пенсии прожила она всего лишь полгода.
О ее смерти я узнала, когда была в Петербурге. Она умерла в ночь на свой день рождения, в Самаре. Сердце. А с ее сестрой мы познакомились на поминках. В тот день было прощеное воскресенье.
Как странно бывает…. Она похоронена в своем Ленинграде, в котором теперь живу я. И это хорошо, сбылась ее последняя мечта. Мы не гуляем вместе. И я уже не увижу тот самый именно ее головокружительный Ленинград. Наверное, он у каждого свой. Но я очень часто вспоминаю рассказы моей учительницы об этом городе, и понимаю только теперь это ее последнее желание – вернуться сюда. В Ленинград невозможно не вернуться. Так получается, что, увидев его хоть раз, ты не можешь им досыта напиться, ты любишь его и все. И не надо никаких объяснений. Нужны люди, которые вам расскажут об этой красоте, под названием Петербург-Ленинград. И нужно ваше понимающее сердце. 
Елена Дорожкина
|
