Написал заголовок и усомнился, верно ли?
Верно.
Недавно, по обстоятельствам, пришлось мне срочно завершать одну библиографическую работу — обзор философской литературы русского зарубежья. Я окунулся в волшебный мир ушедшей России. Какое богатство тем, разработок, идей, ситуаций... И все, что теперь укоряющими строчками глядело на меня с пожелтевших ломких страниц старых изданий, ведь все это жило когда-то трепетной мечтой поэта, сарказмом поднаторевшего в политике публициста, горячечным выкриком или спокойной рассудительностью философа, незаметными подвигами монашества в миру “Православного дела”; а за всем этим — судьбы известных и не очень известных людей —редко — счастливые, чаще — драматичные. Как они хотели быть услышанными нами: “...России, — писал Георгий Федотов, — мы отдаем самые заветные мысли... Если хоть некоторые из наших страниц дойдут до нее и помогут там в мучительном деле национального и социального самоопределения, мы будем сторицей вознаграждены за наш труд”.
|
|
| Доцент А.А.Ермичев |
И вот настали сроки. Пришел Горбачев и не раздумывая подарил нам свободу. Нам стало потребно знать, кто мы? Раскрылись хмурые спецхраны, Никита Струве привез имковские издания. Абышко, Бурлака, Камнев (кстати, все — выпускники философского факультета) том за томом стали издавать русских философов, подчас опережая богатых и юрких москвичей. Прилавки книжников превратились в пиршественные столы. Мы захлебывались в бурном потоке русских сокровищ. Несчетным числом раз в самых разных углах нашей еще необъятной России проводились (и проводятся) коллоквиумы, симпозиумы, конференции и презентации — дождалась русская мысль своего праздника.
И что?
А ничего.
Имеется что-то, что сильнее наших уже обретенных знаний о русской мысли. И они, нисколько не перетекая в жизнь, бурлятся на этих самых симпозиумах словами, словами, словами... После либерально-демократической катастрофы мы по-прежнему не нашли себя. Мы плывем без руля и без ветрил, готовые плыть на первой погнавшей нас волне, ввериться шальному дуновению любых ветров. Русским зваться националистично, россиянином — архаично, гражданами цивилизованной России, пожалуй, рано. “Порвалась цепь великая, порвалась, расскочилася...” Мы — “нечто” в сообществе народов. Падение советской империи было разгромом нашей национально-государственной идентичности. Ситуация напоминает дни Чаадаева, когда после триумфа 1812 года и катастрофы на Сенатской площади Россия оказалась вне Божественного разумения.
Уже вяло, принуждая себя, уже остывая, мы еще следим за плетением словес в русской философии, пытаясь выбрать нам ныне подходящее, и — не находим.
И не найдем.
Не потому не найдем, что нет в ней ничего прекрасного и доброго, умного и глубокого, а потому, что русская мысль непоправимо, отчаянно непоправимо запоздала возвратиться к нам, вынесенным к подножию третьего тысячелетия. Русская философия — это философия христианского гуманизма. Мы раскрыли ее, когда уже нет ни старой христианской Европы, ни православной России. Двадцатый век истолок их, выварил из них асфальт для новой, вполне техно-человеческой цивилизации, в которой христианскому гуманизму нет места. Воздух, которым он дышал, отравлен.
Как живая, лежит в хрустальном гробу царевна — русская философия, но она спит мертвым сном, и не нынешнему профессору Елисею разбудить ее...
Стало быть, речь идет не о хронологической, а о содержательной несвоевременности русской мысли современному миру. В самом деле, каковы устои ее? Бог (смотри Чаадаева), грех и трагедия (Достоевского), преображение (Соловьева), спасение (мать Мария). Но сегодня-то все по-другому. Сегодня Бог — это наука, это ученый-генетик, биолог, который создает новое человечество; сегодня грех почитается безусловным предрассудком... “Заголимся, обнажимся... Бобок, бобок, бобок...”; преображение — это сила потреблять и возможность потреблять; спасение? — и об этом известно. Это — правом защищенная личность, равнодушная к добру и злу, не знающая греха, почитающая комфорт смыслом.
Самое забавное (быть может, печальное), что Европа (вкупе со своим дитяткой — США) не понимает в нас свое прошлое. Когда с победой Великой французской революции Бог перестал быть своевременен для нее, у нас Петр Яковлевич обращается к контрреволюционерам Балланшу, Бональду и де Местру и создает русскую философию, определив Россию в ее отношении к Богу. Мир секуляризировался и атеизировался, а в нелепом противоречии с ритмами европейского социума на северных равнинах пышно произрастало русское Богопознание, достигнув своего махрового цветения в начале ХХ века — перед народно-большевистским срывом. Завизжал, заверещал в смертном испуге Мережковский, но было уже поздно... “Над бездонным провалом в вечность, задыхаясь, летит рысак...”
Русская мысль не только мир не спасла, но и себя не уберегла.
Натурально, и не могла спасти, ибо она: а) теистичная, б) анти-индивидуалистичная; в) идеалистичная (от слова — идеал); г) эсхатологичная (и тогда же — хилиастичная); словом — д) утопичная.
И вот, выступает доморощенный либерал, требующий отмщения за бесцельно — при Советах — прожитые годы, и, размазывая слезы по ланитам, упрекает русскую философию за то, что она была такой, какой она была, а не такой, какой ей нужно было быть. В русских наставниках он хотел бы видеть И.Бентама и Д.С.Милля.
Может быть, так было бы лучше, но тогда была бы совсем иная история — без Соловьева и Достоевского, без Бердяева и Франка и т.д.
Начиная с Чаадаева и славянофилов, русские высоко ставили ценности европейской культуры. Но вот что заметно: чем более наша интеллигенция становилась по-европейски образованной, чем ближе она принимала к сердцу европейские боли, тем больше у нее вырастал испуг перед Европой, пока не достиг своей высшей степени в русском духовном ренессансе.
С чего бы это?
“Ничего крупного, но:
Есть бестолковица,
Сон уж не тот,
Что-то готовится,
Кто-то идет.
Так писал своему другу Владимир Сергеевич Соловьев 3-го июня 1897 года, ровно за сто лет до открытия в Петербурге Первого Всероссийского философского конгресса.
Бедная русская мысль! Как ты не могла увидеть, что идет не антихрист, а прогресс, а впереди его семенит копытцами и мемекает кудрявый агнец — овечка Долли. И победную поступь прогрессивного человечества ей не остановить.
А.А.ЕРМИЧЕВ, доцент кафедры русской философии
“СПбУ”, 27 мая 1997 г.
