|
|
|
№5 (3753), 30 марта 2007 года
|
 |
|
|
|
|
Внимание, РИФ!
Религия, искусство, философия — без этого РИФа океан человеческой жизни утратил бы свое очарование, показался бы пресным, однообразным и, быть может, даже недостаточно глубоким. Историческое существование, а тем более развитие, немыслимо без обращения к идеалам блага, красоты, истины: именно на РИФе распустилась коралловая ветвь познания, были подняты со дна драгоценные жемчужины культуры.
На РИФе хотя бы раз должен побывать каждый. Тому, кто прикоснулся к его шероховатой поверхности, будет любопытно ознакомиться с наблюдениями исследователей РИФа, чьи сочинения представлены в этой книге. А тот, кто только собирается в путешествие, найдет в лице Р.Вагнера и Г.Гессе, А.Гарнака и П.Дейссена, Х.С.Чемберлена, Р.Кнопфа, А.Юлихера и В.Вреде опытных провожатых. Разнородные тексты объединены одной общей мыслью — скорее даже интуицией — о высшем предназначении человека, которая в зависимости от эпохи и конкретной личности наиболее ярко проявляется посредством религиозной веры, исканий искусства или философской рефлексии. Сочинения перечисленных авторов свидетельствуют: на территории РИФа нет почти ничего невозможного. Невозможно только одно — быть сторонним регистратором. Каждый, кто жил на настоящем РИФе, а не просто сел на мель, должен объявить, кто он такой и в поисках чего здесь оказался, назвать свои идеалы и показать, как они соотносятся с его жизнью.
У людей рубежа XIX–XX веков перед глазами стояли две вершины человечности: Фауст и Заратустра. И находились охотники взойти на эти вершины. Об этом — небольшой вдохновенный текст молодого Германа Гессе «Фауст и Заратустра», своего рода разгадка творческого бессмертия писателя. Без «Игры в бисер» и «Степного волка» нет истории мировой литературы, их художественные достоинства бесспорны. Но в данном случае мы прямо сталкиваемся с тем, о чем хоть сколько-нибудь проницательный читатель легко догадывается при знакомстве с великолепными романами и повестями немецкого классика: эти тексты — не случайное порождение досужей фантазии, а зрелый плод целеустремленного труда и суровой дисциплины ума.
В докладе, сделанном Г.Гессе на заседании союза монистов, проявились с равной мощью искусное красноречие и глубина пытливой мысли. Здесь нет места нездоровым подергиваниям рахитичного воображения и вихлянию невоспитанной мысли, которые бессовестно выдают себя за наследников гения и свободы. У Г.Гессе четко обозначены два пути совершенствования человеческой природы: «идеальный человек старого мира» Фауст и «вдохновенный пророк новой, единой, монистической картины мира» Заратустра. Оживший под пером Гёте легендарный персонаж воплотил в себе заветное стремление христианского средневековья к преодолению несовершенств человеческой природы, к спасению от власти греха посредством познания. А основатель древней персидской религии под словесным резцом Ф.Ницше обрел черты защитника современного естествознания, проводника идей единства и развития, провозвестника новой цели, в которой преодолено болезненного разделения тела и души и исцеление человека, — цели сверхчеловечества.
При виде двух величественных храмов, к которым столетие назад совершались частые и многолюдные паломничества, на ум приходит вопрос о смысле нашей жизни. Для чего мы живем — мы как отдельные личности, как народ, как человечество? Какие идеалы нами руководят? И кто их олицетворяет? Оглянувшись назад, мы лучше представим себе всю неопределенность своего положения, поскольку нет у нас безусловных лидеров ни в жизни, ни в литературе. Проникновенная песнь Г.Гессе отрезвляет, помогает пробудиться от постыдной лености, понуждает к освобождающей работе духа.
Над чем же нам работать? В этом вопросе раскрывается сущность задавшей его эпохи. Нас не увлекает новый идеал, не манят образы справедливого мироустройства, мы, как французы после Ватерлоо, живем в эпоху реставрации: заново отстраиваться мочи нет, а для видимости шпателем по стене повозить — это можно. У нас на глазах, как порождения просторной российской сонливости, восстают из праха два феникса: «застой» 1970-х годов и последнее десятилетие правления Николая II. Как так, ведь советский режим являл собой образец подчеркнуто внерелигиозной государственности, а царизм — эталон симбиоза государства и церкви? Современные процессы станут понятнее после знакомства с работами классика церковной истории А.Гарнака, посвященными сущности христианства, церковно-государственным отношениям до образования государственной церкви, христианскому монашеству и его идеалам.
Рассматривая церковно-государственные отношения первых трех веков н.э., А.Гарнак исходит из идеи исторического прогресса, направленного к утверждению общечеловеческих ценностей. Римский миф и христианское мировоззрение породили новый тип государства, в котором национальное начало потеряло былое значение, а религиозная мысль, в свою очередь, утратила универсальный характер. И все же, поскольку «идеи духовной свободы, равенства и братства только на этой почве получили свою силу», появление новой системы взаимного подчинения церкви и государства было исторически оправдано. Сегодня идеи, завещанные человечеству ранним христианством, вошли в широкий обиход светской культуры, легли в основу международного права. Казалось бы, отчего для их достижения не употребить все возможности общества? Но вместо этого в нашем светском государстве проходят шумные дискуссии по поводу неудовлетворительности универсальных ценностей, ведутся поиски особого православного пути, вдруг почему-то остро встала проблема религиозного образования в государственных учебных заведениях.
Нас окружают символы семидесятых — от вошедших в моду футболок с надписью «СССР» до официально-романтичных напевов ВИА в общественных местах, причудливым образом с ними соседствуют символы отцветающей в революциях православной монархии. Мы усваиваем соответствующие гражданские и религиозные представления. Насколько это способствует свободной и равной реализации естественных прав граждан? Сильно ли это побуждает к проявлению братских чувств к ближним? Плодотворны ли замещение общечеловеческих понятий частными религиозными представлениями и построение государственной идеологии на конфессиональной почве? Исторические очерки А.Гарнака не дадут готовых ответов на эти вопросы, но помогут избежать скоропалительных выводов.
С нами не разговаривают ни Фауст, ни Заратустра, ни Павел, «апостол языков». Но даже если их голоса донесутся до нас и мы вдохновимся высшим идеалом, то едва ли у нас достанет настойчивости и умения им следовать. Искусство — эта способность человека делать зримыми потаенные интуиции, чистая форма претворения намерения в поступок — сегодня ютится на задворках культуры. Мы, как ремесленники, стараемся сделать вещь привлекательной, а не совершенной. Справедливости ради надо сказать, искусство было беззащитным перед лицом житейских интересов и раньше, о чем статья Р.Вагнера «Искусство и революция».
Анализ современного ему искусства как продукта государственной и социальной жизни реформатор оперы начинает с краткого исторического обзора. Греки возвели искусство на недосягаемую высоту, драма стала наивысшим выражением свободной общественной мысли. У римлян искусство греков опростилось, и хотя традиции в архитектуре и литературе сохранились, на сцене утонченная драма уступила место брутальным гладиаторским боям. Средние века отмечены упадком художественного творчества, а возродившееся искусство, послужив церкви и королям, «продало себя… неприглядной госпоже — промышленности». Не правда ли, знакомая ситуация? Как будто. Впрочем, есть и различия. При Р.Вагнере подчиненное положение искусства было обставлено словами об искусстве ради искусства — о пусть бессодержательной, но все же красоте. В XX веке искусство сблизилось с рекламой, затем вовсе стало мыслиться как средство пропаганды и рекламы.
Из современной культуры вынут стержень. Любое начинание, не успев состояться, обрастает произвольными ассоциациями и аллюзиями, и редкое — выдерживает их мертвящий груз. Это не перекличка с великими предшественниками, а балаганные перепевки и обезьянье передразнивание. Молчаливо или громогласно (по темпераменту) подразумевается, что само по себе производимое культурой смысла не имеет, его значение исчерпывается отсылками к каким-то само собой разумеющимся жизненным и культурным реалиям. При этом, во-первых, человек, именующий себя творцом, уходит от ответственности за свои слова и поступки: это они так сказали, а я что, я так... А во-вторых, реалии, к которым нас как бы отсылает современное искусство, уже настолько исковерканы, что нередко вовсе не очевидны.
Клиповостью творчества воспитывается клиповость восприятия. Мышление, стиль поведения, процесс художественного творчества редко подчиняются единству замысла. В современной культуре отсутствует внутренний ритм, новейшая поэзия беспомощна, мы уже разучились не то что стихи писать, а элементарно рифмовать.
РИФ — это прекрасный заповедник, где хранятся лучшие плоды человеческой природы. Читатель «Профессорской библиотеки» оценит искусство обобщения, которым во все времена владеют немногие, и умение литературно излагать сложную мысль, присущие работам, собранным в предлагаемом сборнике. Конечно, передний край науки уже не там, где был сто лет назад. Но и сегодня редкий специалист во всеоружии современных сведений способен так точно сформулировать ответ на вопрос, например, о сущности христианства или месте религии в культуре, как это сделали Г.Гессе или А.Гарнак. На РИФе не место натасканности и начетничеству. Умение прозревать сущность явления, конечно, зависит от общего уровня информированности, не без этого. Но чтобы вывести закон или подметить характерную черту эпохи, вовсе не надо держать в голове все словари и энциклопедии со всеми определениями и константами. Наука — именно в наблюдательности и способности обобщать.
Но РИФ — это не только место расцвета творческой личности. Здесь можно натолкнуться и на обломки кораблей, потерпевших крушение благодаря штормовому ветру, коварным течениям или беспечности рулевого, и эти находки по-своему не менее интересны и поучительны. Как известно, покорных рок влечет, а непокорных тащит. Уйти от встречи с РИФом невозможно, и кто от нее уклоняется, рискует сослепу напороться на него, стать жертвой собственного недомыслия и всеядности. Лучше самостоятельно подплыть к РИФу и своими руками бросить якорь в его прозрачных, прогретых солнцем водах. 
Петр Нешитов
|
