|
|
|
№ 6 (3662), 19 марта 2004 года
|
 |
|
 |
|
|
Как мы все погибли,
поймут ли это когда-нибудь?
Несколько десятков лет в стенах исторического факультета не звучал голос Николая Николаевича Пунина. Известный отечественный историк искусства, профессор Ленинградского (тогда еще) государственного университета был уволен в 1949 г. по обвинению в космополитизме, и имя его долгие годы находилось под негласным запретом. Позднее в 1968 г. учениками и коллегами Пунина были сделаны первые публичные попытки вспомнить Учителя, но «голос» его все равно не зазвучал… И даже вышедшая книга, составленная из его дневников и писем (Н.Пунин. Мир светел любовью… М., 2000), открывшая многие малоизвестные грани его характера и уникальность таланта историка искусства, не «озвучила» этот голос… Для настоящего «звука», возможно, не хватало общения с молодежью – новой, свободной, современной… «Как мы все погибли, поймут ли это когда-нибудь?».
Дерзкий эксперимент, проведенный Центром по изучению военной истории при историческом факультете СПбГУ и поисковым отрядом «Ингрия» 30 января
2004 г. в виде литературно-музыкальной композиции под названием «De profundis…» (De profundis… (лат.) – Из глубины взываю… (129 псалом)), дал возможность снова зазвучать голосу Н.Н.Пунина. В основу композиции были положены блокадные страницы его дневника, ограниченные рамками начала осады Ленинграда – с сентября 1941 г. по февраль 1942 г.
Содержание дневника поражает буквально с первых слов: «Многие умерли, смерть приблизилась к нам, как только могла близко. Что нам думать о ней, когда она думает о нас так усердно. <…> А война идет, выворачивая мир наизнанку. Мне неинтересна война; война – скучная вещь, и все же она идет и так же, как мир, выворачивает меня наизнанку. Так что временами я весь дрожу от волнения, от любопытства, от страха быть убитым». Пунину не верилось, что блокада возможна, он допускал, что фашисты захватят город, он даже почти был в этом уверен. Но с каждой последующей записью уверенность сменяется неопределенностью… Город еще держится, но жить становится все тяжелее, и мысли о смерти и бессмертии посещают его все чаще: «Но, может быть, голод страшнее. Уже многие падают на улицах и умирают. Гибнут главным образом те, у которых есть старики и дети. Хорошо быть одному в такое время. Один уж как-нибудь». Однако Пунин оставался в блокадном Ленинграде не один, ибо с ним были дочь и внучка – самые близкие и родные ему люди – и думать ему приходилось не только о себе, но, прежде всего, о них. Очень сильно в лаконичных, необычайно емких словах пунинского дневника к концу 1941 г. стала чувствоваться неизбежность происходящего и терпеливое ожидание гибели: «…Никто не говорит ничего особенного… Просто терпят и, вероятно, думают, как я: может быть, еще не я на очереди».
19 февраля 1942 г. семье Пунина удалось эвакуироваться из Ленинграда в Самарканд…
* * *
Место проведения спектакля было выбрано заведомо непривычное – котельная исторического факультета. По мнению организаторов мероприятия, антураж «зрительного зала» не только дал возможность ощутить себя в дискомфорте военной поры, но и почувствовать происходящее с наибольшей яркостью и остротой, как бы изнутри события.
Композиционно спектакль построен на аудио-визуальном восприятии при минимальном движении исполнителей: только голос, звук музыки и так любимое Пуниным изобразительное искусство, живое, которое он знал и понимал, и исковерканное этой войной. …Полумрак котельной (обстановка обычного бомбоубежища, совсем незнакомая молодым), освещаемой лишь светом настольной лампы, почти гнетущая тишина зала и дневник Пунина, искренне переживаемый и звучащий в исполнении Андрея Казакова (биолого-почвенный факультет).
Страницы текста дневника, созданного в очень непростое блокадное время, разделялись музыкальными и поэтическими вставками. Звучали стихи И.Бродского, Ю.Терапиано, М.Цветаевой, А.Ахматовой, В.Набокова в исполнении студенток исторического факультета Марины Влазневой, Евгении Львовой, Зинаиды Кузнецовой, Галины Морозовой и отрывки из музыкальных произведений Ф.Крейслера, А.Вертинского, В.Тредьякова, Э.Пиаф, Д.Шостаковича, А.Пярта, А.Дворжака. А на экране, сделанном из большого куска белой материи и подвешенном на старую свисающую трубу, зрители видели произведения художников и фотографов блокадного Ленинграда, фотографии изуродованных взрывами архитектурных ансамблей Ленинграда и окрестностей и, конечно же, портреты семьи Н.Н.Пунина.
Но главное – это дневник – «голос» Пунина, чудом дошедший до наших дней и, наконец, звучащий и услышанный. «Как мы все погибли, поймут ли это когда-нибудь?» – спрашивал Пунин.
Хочется верить, что поймут…
* * *
Спектакль сыгран, выключена лампа на столе у главного героя, переполненный зал несколько подавлен и… растерян. Возможно, никто не ожидал услышать и пережить такой «визуально-звуковой шок». Понадобится время, чтобы обдумать увиденное и услышанное, «прокрутить» его в памяти и сделать какой-то для себя вывод. Но нужны ли такие спектакли современной публике, студенчеству? Безусловно! Иначе за давностью лет за строками когда-то написанных монографий, за портретами, висящими на стене вдоль университетского коридора, за бойцами, «поднятыми» поисковым отрядом «Ингрия», и так далее можно не разглядеть ни человеческую душу, ни самого человека, ни уж тем более его судьбу.
…Как мы все погибли, поймут ли это когда-нибудь? 
Дмитрий Жильцов,
студент исторического факультета
|
