№ 10-11 (3632-3633), 2 апреля 2003 года
главная | оглавление | <... | ...>	«утечка мозгов»

Новый Улисс
или Вопросы,
всегда остающиеся при тебе

Мы легко привыкаем к разным «измам». Может быть, виной тому наше образование, приучающее за каждой частностью видеть общее, а может, привычное нежелание признать за частным право на существование в отрыве от целого. Как бы там ни было, чуть ли не каждый день мы оперируем такими понятиями, как «капитализм и социальный сектор», «университетская идея в России и Болонский процесс», «самореализация и патриотизм», постепенно забывая о том, чем эти явления к жизни вызваны.

Матрикуляция (посвящение в студенты). Традиционные символы Оксфорда — академические шляпы и мантии, по длине которых можно определить статус студента. Для undergraduate — мантия доходит до пояса, для магистров и аспирантов — до колен, а для PhD (докторов) до пят. При этом мантии бывают разного цвета. Для доктора философии и богословия — с красной подкладкой, с синей и желтой. После того как все собрались в Шелдонион, произносится лекция о правах и обязанностях студентов. Однако в итоге все сводится к тому, что нельзя пить и безобразничать в библиотеке. Просто всем весело и хорошо. Так как матрикуляция производится в один день, а колледжей в Оксфорде 45, все улицы университетского городка оказываются заполненными студентами, ждущими своей очереди.

В центре материала, предлагаемого вашему вниманию, несколько фрагментов из жизни отдельного человека. Несколько фотокарточек, остановивших время в разных точках. Молодой университетский физик, родившийся в Сосновом Бору, к моменту возвращения в Россию успел проучиться в Оксфорде и поработать в Латинской Америке. Несмотря на достойные условия работы и приличную зарплату, чужбину он оставил и сейчас работает в Петербурге.

Не от хорошей жизни приобретенный оптимизм так и подбивает победоносно заключить: «Ну вот! Первая ласточка!» Сделай так – и все, пропала птичка. Ее снова посадили в клетку надуманных понятий и показывают друг другу для иллюстрации идущих где-то процессов. Процессов скорее политических, чем научных. Поэтому еще раз повторимся: меньше всего нам хотелось бы проводить какие-то параллели и выявлять закономерности. Больше всего – завершить это предисловие и обратиться к частному случаю.

С Сергеем Филипповым мы познакомились на читательской конференции нашего журнала в Петергофе. Директор НИИ физики Евгений Иванович Рюмцев отрекомендовал его как молодого ученого, стажировавшегося в Кэмбридже, несколько лет проработавшего в США, а теперь вернувшегося и подающего большие надежды сотрудника кафедры. В то время я как раз готовил материал о том, к чему пришла российская наука за десять лет своего существования, и такой яркий сюжет упустить просто не мог. Тем более что помимо богатого научного опыта у Сергея за плечами была не самая простая, но насыщенная событиями жизнь. К тридцати годам петербургский физик объездил не одну страну Старого и Нового Света, сменил с десяток мест подработки – от «подопытного кролика» в одном из Оксфордских научных институтов до судебного переводчика в Пуэрто-Рико – и, кроме основного для него занятия – науки, всегда умел находить время для очень разносторонних интересов. Сергей – прекрасный рассказчик, хорошо знающий историю и литературу, просто наблюдательный человек, а также путешественник-любитель, вынашивающий сейчас планы организовать экспедицию автостопом по Африке. Долго отказываясь от интервью, он дал согласие, лишь предварительно оговорившись:

– Сразу хочу сказать, что мое мнение вызывающе субъективно и далеко не истина в последней инстанции. Все законы, как известно, имеют статистический характер, поэтому заранее прошу прощения, если названые мною факты не соответствуют вашей информации.

Шесть крестов и три
пятиконечных красных звезды

– Во первых, я хочу сказать, что мое мнение вызывающе субъективно и далеко не истина в последней инстанции. Кроме того, все законы, как известно, имеют статистический характер, поэтому заранее прошу прощения, если названые факты не соответствуют вашим.

Евгений Иванович почему-то всегда говорит, что я учился в Кэмбридже, хотя на самом деле это был Оксфорд, – начинает Сергей, пока я осматриваюсь в лаборатории Физического института. – В принципе, его настойчивость понять можно. Традиционно физика в Кэмбридже была очень сильной, там учились и работали Ньютон, Максвелл, Дирак, Резерфорд, Капица. В то время как Оксфорд славен скорее своей математикой и гуманитарными направлениями (богословие, история, филология и д.ругие): взять хотя бы Льюиса Кэрролла, с успехом занимавшегося и тем и другим. Кстати, в Оксфорде исторически сложилась очень сильная кафедра русского языка и литературы. До сих пор в университете рассказывают легенды, как на учебу туда чуть ли на своем поезде приехал Феликс Юсупов. Тот самый, в доме которого произошло покушение на Распутина.

– А сам ты как попал в Оксфорд?

– Благодаря стипендии Джорджа Сороса. Когда я учился на первом курсе аспирантуры, мне сказали, что существует конкурс молодых ученых Северо-Запада России в области естественных наук. Наградой за победу являлись три стипендии для обучения в Оксфорде. Я подал заявку и прошел все три этапа.

– Сколько было претендентов?

– Не знаю. Много. Правда, я считаю, что мне повезло: так сложились несколько факторов. К тому времени я уже неплохо владел английским. Дело в том, что еще будучи студентом, я три летних месяца проработал на Тайване. В 1996 году, когда в России только появился Интернет, на одном из международных сайтов для физиков я нашел объявление, приглашающее на летнюю работу студента, знакомого с физикой полимеров и операционной системой Linux. Я разбирался и в том и в другом, так что за то лето у меня был шанс улучшить свой разговорный английский.

Возвращаясь же к Оксфордскому конкурсу – я внимательно прочитал его условия, что мне сильно помогло. Первый тур представлял из себя конкурс анкет, и предпочтение отдавалось тем, кто заранее знал, к какому профессору он едет и чем собирается заниматься. Опять же используя Интернет, я нашел своего будущего научного руководителя и написал ему письмо, рассказав про конкурс и попросив разрешение на использование информации, выложенной на сайте. Строго говоря, он занимался немного другими вещами – разработкой дизайна жидкокристаллических дисплеев и тому подобным. Но поскольку я тоже занимался жидкими кристаллами и полимерами, то немного переработал информацию в своей части, и подал ее, как есть. Может быть, тот факт, что я собирался в Англию со вполне конкретной программой работы, тоже сыграл свою роль.

Второй тур представлял из себя экзамен по английскому языку (IELTS). Тут все прошло довольно гладко. У меня был третий результат. Собственно, в Англию в итоге и поехали мы втроем.

В третий тур прошли десять человек по результатам английского теста. Для проведения собеседования к нам приехали два профессора из Великобритании – физик и биолог, и мы с ними разговаривали. В основном о жизни, за двадцать минут ведь много по науке не наговоришь. Они спрашивали, чем я собираюсь заниматься, почему хочу учиться в Оксфорде, как оцениваю свои шансы. Но к этому я был уже готов, составил маленькую речь, и поэтому особенных проблем у меня не возникло.

Оксфорд

В результате я в качестве приглашенного студента (visiting student) провел в Оксфорде один год. Мой статус, в принципе, ничем не отличался от статуса других студентов, кроме того, что я не был обязан посещать лекционный курс и мог заниматься только наукой.

– И как тебе Оксфорд?

– Своеобразно. Для того чтобы там учиться, нужно чтобы тебя принял один из 45 колледжей. Если хотите, колледж – такой сильный вассал, а Оксфорд – слабый сюзерен. Считается, что когда с XII века студенты начали жить сообща, они организовали общины, впоследствии превратившиеся в колледжи. Всех их можно разделить на три группы: очень престижные благодаря своему почтенному возрасту (XII–XIII века), колледжи средней волны и новые. Я попал в такой «чахленький» Соммервиль колледж (Sommerville college), которому всего 125 лет. Когда-то он был исключительно женским, в нем учились Индира Ганди, Маргарет Тетчер, но не так давно он открыл свои двери и для представителей сильного пола. Впрочем, когда я увидел эмблему Соммервиля, то понял, почему попал именно туда. Только представьте себе: шесть крестов и три пятиконечных красных звезды!

Впрочем, моя alma mater мне нравилась. Во-первых, там очень заботились о студентах. Во-вторых, у колледжа было много косвенных преимуществ. Например, он располагался недалеко от любимого паба Толкиена – Eagle and Child (во времена Толкиена он назывался Bird and Baby – «Птичка и Ребенок»), в котором можно было чудесно посидеть и представить, как за соседним столиком знаменитый англичанин писал «Властелина колец». Кроме того, у нас был прекрасный газон. Вообще, любой колледж Оксфорда славен своим газоном. За ним тщательно ухаживают, ремонтируют. Время от времени газоны аккуратно делят на квадраты, сворачивают дерн в трубочку и заменяют новым. В каждом колледже свои традиции и правила обращения с зеленой лужайкой. К примеру, у нас по газону ходить запрещали, а где-то по ним разрешается прогуливаться лишь деканам. Впрочем, когда студенты соблюдали правила?

– Какие-нибудь черты подданных Ее Величества бросаются в глаза сразу?

– В Оксфорде я впервые увидел, как англичане умеют пить. На следующий день после того, как я приехал в университет, я взял все мои тогдашние сбережения (10 фунтов) и решил пойти в паб выпить Гиннеса (один из самых древних сортов ирландского темного пива. – И.М.). К сожалению, качество сказывается и на цене: это самое дорогое британское пиво – два фунта за пинту (примерно 0,5 литра). Подхожу к пабу – на мостовых чуть ли не вповалку лежат студенты. Причем, как я узнал позже, такая картина – обычна для выходных. Так что, на самом деле, «надираются» они еще почище русских. Правда, у нас больше развито бытовое пьянство, у англичан же веками выдержана стилистика. Для того чтобы порадоваться жизни, они идут в паб, и все веселье продолжается уже в удалой компании.

Кроме того, не нужно представлять Оксфорд таким пристанищем тихих и благородных донов. Ночью на окраинах города прогуливаться бывает довольно опасно. Дело в том, что существует традиционное противостояние между Оксфордом-университетом и Оксфордом-городом. Четкого территориального разделения между ними нет. В центре города колледжи (Оксфорд-университет) и частные дома (Оксфорд-город) идут вперемешку. Окраины – это Оксфорд-город. Чтобы лучше понять ситуацию, можно обратиться к легенде об основании Кэмбриджа. Когда-то студенты и горожане жили в одном городке и вполне мирно уживались друг с другом. Но однажды – тут существуют две версии – не то какой-то студент, упражняясь в стрельбе из лука, убил горожанку, не то горожане и студенты что-то не поделили в пабе. Как бы там ни было, в результате студентов избили, многих до смерти, а оставшиеся ученики и преподаватели, присоединившиеся к ним, ушли из города. Ту ночь они провели под мостом через реку Кэм, и впоследствии основанная ими община получила название Cambridge. Я вспомнил это к тому, что по территории университета ходить ночью можно спокойно, тогда как выбираться в город я просто опасался. Английские рабочие парни от наших гопников отличаются только тем, что говорят по-английски. Запросто могут надавать по шее. Гопники – понятие интернациональное.

– А как насчет легендарного английского снобизма?

– Здесь все не так просто. По сути дела, его нет, однако существует очень интересное понятие – «стеклянный потолок». К примеру, глядя на карьерную лестницу, на нижних и средних ступенях вы довольно часто будете видеть иностранцев. Когда же ваш взгляд доберется до высшего звена, он как раз столкнется с этим феноменом. Должности топ-менеджеров достижимы в теории, но на практике их в подавляющем большинстве занимают британцы. Правда, это почти никак не сказывается на общении. Такого, что с тобой не будут разговаривать, если твои предки не воевали в битвах при Гастингсе и Айзенкуре, конечно, нет. Чтобы объяснить положение вещей, я для себя придумал такой образ. К иностранцам англичане относятся, как к кошкам. Кошек они очень любят. Их всегда накормят, напоят, обласкают, но ведь с собой за стол кошку не посадят и задушевный разговор вести не станут? Англичане – милые люди, но какая-то граница в общении все равно остается. Однако это не снобизм, а нечто гораздо более мягкое.

– Тем не менее ты решил не оставаться в Англии?

– Это сложный вопрос. Опять же, так получилось. Из нас троих, поехавших тогда в Англию, в России сейчас работаю только я. Второй молодой человек теперь в Испании, а третий остался в аспирантуре в Оксфорде. Мне тоже предлагали остаться, но главная проблема состояла в том, чтобы найти деньги. Годовое обучение в аспирантуре стоило 15000 фунтов. Эти деньги покрывают выплату колледжу, университету, проживание, питание и так далее. В принципе, у моего шефа были какие-то деньги на гранте, он предложил мне подавать заявку на грант и оплачивать эту сумму пополам. Но не сложилось.

К тому же в последние месяцы пребывания в Оксфорде я откровенно бедствовал и подрабатывал везде, где только мог. Студенческая жизнь в Оксфорде веселая, но небогатая. Большинство студентов пытаются так или иначе подработать. Мне выбирать не приходилось. Одно время я даже сотрудничал с институтом психиатрии и дал согласие на проведение на мне опытов. Я смотрел в какой-то дурацкий экран, на котором треугольнички последовательно сменялись квадратиками, а в это время с датчиков, которыми я был облеплен, снимали показания. Самым тяжелым было то, что мне по ходу эксперимента не полагалось моргать. Поэтому жутко уставали глаза. Потом я работал в библиотеке колледжа, где за четыре фунта в час следил за порядком, отпирал и запирал двери. Дело в том, что библиотека была открыта 24 часа в сутки, что очень удобно для студентов. Вернее, общий доступ был открыт с девяти утра до девяти вечера, но если какому-нибудь студенту не спалось, он спокойно мог взять свой ключ и пойти почитать. В неделю такая работа давала мне двадцать фунтов. Кроме того, я занимался тем, что инвигилировал студентов – следил за тем, чтобы они не списывали на экзаменах. В отличие от нашей системы, при которой студенты сдают экзамены каждый семестр, в Оксфорде это происходит в конце первого и четвертого года. Все экзамены письменные и проходят в течение трех часов. При этом расписание составлено таким образом, что экзамены могут идти друг за другом каждый день. В общем, нервотрепка порядочная. Работа таким надсмотрщиком давала мне по двадцать фунтов за три часа. Вдобавок я сортировал книги в магазине. В общем – брался за все, за что придется, и даже таким образом еле-еле сводил концы с концами.

Нужно помнить, что Оксфорд – второй по дороговизне город после Лондона. Государственным служащим там даже дают доплату, чтобы покрыть высокую стоимость жизни. Моя же стипендия (то, что давали на проживание) составляла 500 фунтов, из которых 300 уходило на квартиру, часть я отсылал домой, а остального хватало только на еду и на то, чтобы попить пива с друзьями. В итоге к концу года в Англии меня, грубо говоря, все «достало». Я решил, что шансы вернуться всегда будут. К тому же уже тогда я понял, что моя работа в лаборатории практически ничем не отличалась от того, что делали постдоки, получавшие в несколько раз больше. Кроме того, если бы я остался в Оксфордской аспирантуре, мне светило бы провести еще три, а то и четыре года до защиты в таких же условиях. Поэтому я решил, что будет лучше, если я за два оставшихся мне года закончу аспирантуру в России, а затем с нашим дипломом кандидата наук всегда смогу приехать обратно и получать более достойные деньги.

– Проблем с признанием наших дипломов за рубежом нет?

– В отличие от аттестата о среднем образовании перезачесть российский диплом кандидата наук в принципе несложно. На самом деле, когда я поехал в Пуэрто-Рико, я просто перевел свой диплом на английский и нотариально его заверил. Этого оказалось достаточно. Тем более что Санкт-Петербургский, Московский или Новосибирский университеты в мире хорошо известны. Существует объективная репутация университетов, подкрепляемая работами их ученых. К примеру, в Петербурге часть известности идет, конечно, от имени самого города. Другая – от того, что специалисты в сходных областях наук обычно знают своих коллег за рубежом. К примеру, зарубежные физики очень хорошо знают петербургский Физтех – во многом благодаря Ж.И.Алферову, приобретшему известность еще задолго до получения Нобелевской премии.

– После отъезда ты думал о возвращении в Великобританию?

– В то время я думал о том, чтобы найти работу за рубежом, и был готов даже эмигрировать насовсем. К Великобритании же у меня было и остается амбивалентное отношение. Там хорошо быть туристом с деньгами. Один мой знакомый довольно точно подметил: Великобритания – это страна с угасающей пассионарностью. У нас, в России, все происходит скачками, всплесками, а там все как-то медленно тянется – ни то, ни се. Прибавьте к этому принцип стеклянного потолка, дороговизну жизни (ведь все-таки это островное государство, цены в полтора раза выше, чем в соседней Германии) и отвратительный климат: постоянный дождь, температура зимой +2/-2. Да и относительно высокие зарплаты компенсируются не менее высокими ценами на жилье. Многие приехавшие через какое-то время восклицают: «Боже, куда мы попали?!» К примеру, я знаю одну семью из Швеции (страны с очень высокими социальными льготами), которая, прожив в Великобритании какое-то время, была вынуждена констатировать: вроде бы зарплаты и большие, но купить на них практически ничего нельзя. Так что поработать или поучиться в Великобритании пару лет еще можно, но как страну, в которой мне хотелось бы жить, я ее никогда не рассматривал.

Дым Отечества

– Расскажи о своем возвращении в Россию после Англии.

– По большому счету, это был шок. Когда я увидел толпу людей в черных куртках, то не сразу понял, куда попал. Такое ощущение, что на тебя просто движется стена бандитов. Конечно, первое, что бросается в глаза – отсутствие улыбок. Даже англичане, более сдержанные по сравнению с пуэрториканцами, производят куда более светлое впечатление. Люди как-то по-другому одеты, цветовая гамма насыщенней и разнообразней. Во всяком случае, одежду из кожи англичане, в большинстве, почти не носят: во-первых, это дорого, во-вторых, они предпочитают более экологичные материалы.

К тому же я приехал за две недели до августовского дефолта. Просматривая за границей новости из России, скажем, по BBC, получаешь такую спокойную картинку с приглаженным комментарием. А тут включаешь НТВ и получаешь: в Чечне пьяные артиллерийские офицеры забавы ради сносят несколько домов в мирной деревне, солдаты мародерствуют и убивают людей, как скот, в правительстве – дележ портфелей и бесконечная министерская чехарда, а экономика должна быть экономной – полстраны осталось без средств к существованию. В итоге понимаешь только то, что твоя голова просто отказывается что-либо понимать.

Первой посылкой было уехать отсюда навсегда. Правда, потихоньку привыкаешь ко всему. Даже к нашим лифтам, часто использующимся по другому назначению. Так что и у меня в жизни все вернулось на круги своя. Я продолжил обучение в аспирантуре, проучился там еще два года и почти сразу после ее окончания защитился. Вообще – в те годы я жил довольно неплохо. Несмотря на то что это было не самое простое время, наша кафедра выиграла конкурс научных школ. Так что какие-то деньги у меня в то время были.

Жизнь в одном из углов
Бермудского треугольника

– А дальше? Я решил, что надо опять уезжать. Как-то так получилось, что все, о чем говорилось раньше, крутилось вокруг денег. Это, разумеется, не самое главное. Главное – это возможность поработать в нормальных условиях, заниматься наукой на современных приборах, в современных лабораториях. Для физика-экспериментатора это очень важно, впрочем, как и для любого ученого. А наука в России медленно, но верно загибается. Для ее реанимирования нужны колоссальные капиталовложения. И вот получилось так, что моему аспирантскому научному руководителю пришло письмо от его бывшего студента, за эти годы получившего в Америке профессорскую должность. Мой будущий пуэрториканский шеф писал, что у него сейчас нет постдока, и, мол, не хочет ли парень, защищающийся у тебя сейчас, занять его позицию?

Конечно, я захотел! Правда, у меня тогда не было денег, и шеф прислал мне билет и помогал первые месяцы на новом месте. И не только мне. Так же он поддерживал и своих аспирантов.

– Какова средняя заработная плата профессора в Америке?

– Это зависит от университета и штата, но в среднем full professor (профессор на полной ставке), несмотря на то что в научной иерархии это практически потолок, получает по западным стандартам не так много: 5–7 тысяч долларов в месяц, это где-то от 65 до 85 тысяч в год без вычета налогов. Именно поэтому какая-то часть ученых в Америке уходят из университетской науки в частные фирмы, где сразу получают в два-три раза больше. Может быть, именно поэтому в Штатах сейчас много индусов, китайцев, русских – в общем, иностранных ученых. Большинство американцев хотят быть менеджерами, юристами, врачами – то есть получать минимум от 50 тысяч в год. К примеру, начальная заработная плата выпускника (MBA) Гарвардского университета – примерно 120 тысяч, а любого другого университета – около 50. Как постдок я получал две с половиной тысячи, и жил один. Снимал не очень дорогую по пуэрториканским меркам однокомнатную квартиру с кухней – то, что называется studio. За нее я платил 350 долларов, и денег на жизнь мне вполне хватало. Комната находилась рядом с кампусом университета, правда – в полукриминальном районе.

Дело в том, что Пуэрто-Рико – самая богатая страна Латинской Америки (хотя de facto это один из штатов США), в которую всеми правдами и неправдами пытаются эмигрировать жители сопредельных государств. Например, Доминиканской Республики, отделенной от Пуэрто-Рико довольно узким проливом Мона. Не проходит и месяца, чтобы патрульные катера не вылавливали тонущих эмигрантов, отправляющихся в море на самодельных плотах, столах – на чем придется. Зато сумевшие добраться до Пуэрто-Рико через какое-то время женятся на пуэрториканках, получают официальный статус (после получения зеленой карты – green card, дающей ее обладателю все права, кроме избирательного, через три года можно претендовать на паспорт, а через пять на получение гражданства. – И.М.). Многие из них вследствие того, что нет специальности, не могут устроиться на работу, занимаются распространением наркотиков или продажей оружия.

Из-за низкой стоимости земли кампус университета построили как раз в самом бедном районе. Лет десять назад там было просто опасно жить: убийства, проституция, наркотики. До сих пор, проходя по улице, можно заметить простреленные дорожные знаки. С тех времен сохранилось даже специальное правило, разрешающее ночью ездить на красный свет. Введено оно было из-за наркоманов, которые в поисках денег на новую дозу всячески старались заполучить машину и сбыть ее за любую сумму. Тактика была проста: они подбегали к машине, остановившейся у светофора, подставляли пистолет ко лбу водителя и либо убивали его, либо просто забирали автомобиль. Сначала власти пытались бороться с этим, ужесточив меру наказания – за каждую угнанную машину давали по двадцать лет. Но это не помогло. Люди уже настолько опустились, что им было все равно, двадцать или тридцать лет сидеть. В итоге было введено разрешение ездить на красный цвет. Надо сказать, что таких районов становится все меньше. Если не брать их в расчет, то в Пуэрто-Рико очень спокойная жизнь. Многие американцы с континента прилетают туда провести отпуск.

– Ты сказал, что Пуэрто-Рико фактически являются одним из штатов США.

– Вопрос о статусе Пуэрто-Рико меня самого очень занимал. Мне кажется, даже не все пуэрториканцы и американцы понимают, что к чему. Кроме собственно штатов, в составе США имеются так называемые свободно присоединившиеся территории. Всего их три: Виргинские острова, остров Гуам и Пуэрто-Рико. Формально они принадлежат США (в Сенате есть представители Пуэрто-Рико). Разница с другими штатами состоит лишь в том, что они не платят федеральный налог в казну, а жители этих территорий не имеют права голосовать на выборах в Конгресс или президента США (хотя могут быть избранными), если продолжают жить на своих родных территориях. Если же они перебираются на материк, то получают и все остальные права. При этом все три территории имеют множество дополнительных прав. Например, выступать на Олимпийских играх своими командами. Так что Пуэрто-Рико получает выгоды от сотрудничества с США, пользуясь практически теми же правами, что и остальные штаты, и не платя налоги.

– Как бы ты охарактеризовал пуэрториканцев?

– Живые люди, очень открытый, дружелюбный народ. Они любят попеть, потанцевать сальсу, меренги. Очень свободны в общении. Например, стоя в очереди в банке, могут ни с того ни с сего вдруг запеть. Хором. Правда, запеть хорошо: голоса у них очень красивые. А если в разных концах пустого автобуса будут сидеть два пуэрториканца, то они, как правило, не подойдут друг к другу, предпочтя перекрикиваться через весь салон.

– А наукой они занимаются?

– Нет, очень редко. В основном у них свой бизнес, где-то что-то покупают, куда-то продают. Наука в Пуэрто-Рико американская, а работают в основном индийцы, китайцы и русские. Такая уж особенность. Индия, Китай и Россия сегодня – главные экспортеры научной силы. Американцы же создают самые приличные условия для труда.

Опубликуй или умри»

– Сергей, расскажи, пожалуйста, об особенностях такой организации науки.

– Вся западная наука построена исключительно на конкурсной основе. Единственные постоянные ставки – это позиции профессоров, зарплата которым идет из бюджета университета. Сами профессора делятся на три категории: assistant professor, associate professor и full professor – в зависимости от научной квалификации, количества читаемых часов и так далее. Чтобы получить деньги на научные исследования, профессора подают заявки на гранты, финансируемые из различных фондов. Обычно в большой грант входят деньги на нескольких студентов, аспирантов, постдоков, а также на покупку оборудования.

Итак, перед профессором стоит определенная задача. Для ее решения он набирает научную группу. Профессор приглашает одного-двух постдоков, которые будут руководить еще парой-тройкой аспирантов и студентов. Собственно, вся наука будет делаться именно этой командой. Профессора же, как правило, являются организаторами, менеджерами. При этом аспиранты – вообще самая напряженно работающая, “угнетаемая” часть населения. Для себя я даже вывел такую формулировку: «В Америке аспирантура – современная форма рабства». Иметь в своем подчинении толкового аспиранта очень выгодно. Обычно соображает он ничуть не хуже постдока, тогда как его ставка много меньше зарплаты последнего. Вместе с тем он заинтересован в своей аспирантуре, ему нужно получить степень. Так что аспирант сделает любую работу, выполнит все, что ему прикажут. К тому же он уже не слушает лекций, то есть может целиком сосредоточиться на науке в своей лаборатории. Поэтому обычно все измерения, выполняемые для публикуемых на их основе статей, выполняются аспирантами и постдоками. Профессора же в научной работе обычно участвуют лишь на стадиях постановки целей и обсуждения результатов. Хороший профессор может поглядеть и сказать: «Да, вот это пойдет, а вот тут нужно пересчитать так-то и так-то». Поэтому время профессора обычно распределяется между оформлением заявок на гранты, чтением лекций и написанием статей.

– А когда на Западе можно начинать читать лекции? Для этого нужно стать профессором?

– Да. В отличие от России, где редкий кандидат наук может позволить себе не читать лекций и сосредоточиться на науке, в Штатах считается, что деньги постдоку платят за то, чтобы он решал конкретную проблему в конкретной лаборатории, а не распылял свои силы. Постдок обычно – это исследовательская позиция. Его приглашает профессор, у которого на постдока имеются конкретные планы. Может быть, мне и хотелось бы почитать лекции. Это здорово: для улучшения языка, да и вообще интересно. Но, во-первых, зачем профессору отдавать свои лекторские часы, а во-вторых, кто тогда будет заниматься в лаборатории и руководить аспирантами и студентами?

Что же касается преподавания, то для этого нужно по конкурсу выиграть– соответствующую позицию. Все конкурсные позиции – от postdoc до full proessor – публикуются в Интернете на специальных сайтах. В Интернете мы находим специальный раздел «требуются» с профессорскими ставками и подаем заявку на участие в конкурсе. При этом в Англии профессорские позиции называются несколько иначе. Вместо assistant, associate, full professor в Британии это reader, lector, full professor. Reader (буквально, «тот, кто читает лекции») и lector (лектор) различаются количеством читаемых часов и размером зарплаты (примерно как наши ассистент – доцент – профессор).

– А что получают постдоки и аспиранты от групповой работы?

– Получают, прежде всего, статьи. В Америке есть поговорка: publish or perish («опубликуй или умри»). Если ты не публикуешься достаточно часто, то просто не выдержишь конкуренции, и тебя затрут. Что же касается авторства, то оно считается коллективным. На обложке публикуются имена всех авторов работы. Вместе с тем, если у научного шефа влиятельное имя в науке, то это может только пойти на пользу его соавторам. Впрочем, не очень важно, каким по счету будет стоять твое имя в статье. Когда будут смотреть на CV (curriculum vitae, или резюме), в счет пойдет в первую очередь количество публикаций, а не статьи, где я буду первым автором.

– Сергей, по сравнению со временами Резерфорда вот в такой организации науки поменялось многое?

– Думаю, что нет. Разве что сейчас ученых в мире больше. Поэтому много вторичных статей, причем многие из них нацелены исключительно на публикацию. Это так называемая «бумажная наука» – paper science. Развелось такое количество печатных журналов, что опубликовать можно практически любую статью, даже самую провальную. Пусть это будет не Phisical Review или какой-нибудь другой журнал с высоким индексом цитируемости, дополнительную строчку в списке работ себе обеспечить можно.

– А такой индекс цитируемости на что-то влияет?

– Да, конечно. Если статьи опубликованы в престижных журналах, с высоким индексом цитируемости, то шансы выиграть грант гораздо выше. Одно дело – опубликовать статью в «Докладах Академии наук», а другое – в Phisical Review. В первом случае индекс цитируемости фактически нулевой, во втором – четверка. К сожалению, практически у всех наших научных журналов очень невысокий индекс цитируемости. Чуть повыше у тех, которые переводятся на английский язык, например у ЖЭТФ (Журнал экспериментальной и теоретической физики) индекс цитирования – 0,5. Так было несколько лет назад. Они меняются каждый год. Может, сейчас что-то изменилось.

Итак, стандартная научная карьера на Западе такова. Аспирант защищается, меняет два-три постдока (при этом ему лучше всего побывать в как можно более престижных местах) и, если у человека есть достаточный набор статей и видно, что он регулярно публикуется, то с этим заработанным научным авторитетом он может претендовать на профессорскую позицию. Так что в науке публикации – это очень важно. Еще важней, если это публикации по делу.

Возвращение на Итаку

– После возвращения из Пуэрто-Рико месяца три я просто отдыхал. За два года практически беспрерывной работы, часто захватывавшей и праздники, и выходные, я жутко устал. Ближе к отъезду у меня появилось ощущение, знакомое еще по Англии. Надоело! Потихоньку стало раздражать все подряд. Все-таки если ты вырос в определенной культуре, то потом, куда бы тебя ни закинуло, ее будет не хватать. Например, у меня началось – как я его называю – сенсорное голодание по русскому языку. И это несмотря на то, что общения мне хватало: английским я владел довольно уверенно, а за это время более или менее освоил и испанский. Но люди за границей, какими бы замечательными они ни были, все равно отличаются от тех, с кем ты привык общаться. Даже наши эмигранты – это совсем другая публика. Парадоксально, но их ты подсознательно начинаешь сторониться в первую очередь. Может быть потому, что чувствуешь в них какой-то надлом. Особенно это характерно для представителей третьей волны эмиграции. Ведь в отличие от первой – революционной и второй – репрессированной и диссидентской – люди, покинувшие страну в девяностые годы, вовсе не спасали себе жизнь. Чаще всего они ехали «за колбасой» – в поисках более сытого существования. При этом разговоры всегда стандартны: свою бывшую родину принято ругать. Зачастую эмигранты новой волны “демонизируют” Россию, приписывают ей ужасы, которых на самом деле нет. Уж на что, а на это я насмотрелся и таких разговоров наслушался...

К этому времени мы с Сергеем уже перебрались из Физического института в какое-то маленькое кафе неподалеку. Разговор потихоньку пододвигался к настоящему времени.

– Сейчас, когда я рассказывал про Оксфорд и Пуэрто-Рико, я вспомнил массу интересных вещей, связанных с этими местами. Но ведь, по большому счету, все это лишь декорации, на фоне которых разыгрывается что-то по-настоящему стоящее. Куда бы ты ни уезжал, главные вопросы, на которые ты должен ответить, всегда при тебе.

Как сложится моя карьера в будущем – не знаю. Мне уезжать отсюда пока не хочется. С точки зрения перспектив в науке – в России стали появляться какие-то деньги на оборудование. Недавно наша кафедра выиграла новый грант. На него купили новую вполне современную установку. Хотя в целом, конечно, положение российской науки остается тяжелым. Постепенно разрушается материально-техническая база, зарплаты маленькие, народ разбегается. Мне кажется, для правительства сейчас важно выделить несколько приоритетных направлений, научных центров, которые и нужно достойно финансировать, увеличить зарплату в несколько раз, давать деньги на покупку новых приборов. Тогда, может, и народ начнет возвращаться. 

Беседовал Игорь Макаров

© Журнал «Санкт-Петербургский университет», 1995-2003 Дизайн и сопровождение: Сергей Ушаков