Подмостки

В борьбе с собственной тенью

Где-то среди нас живет нескладный, непутевый человек. Барабанщик, который втайне от всех играет на флейте. Никому не нужный музыкант, вечно опаздывающий, вечно виноватый… Он не приносит, вроде бы, ничего существенного (не варит сталь, не строит космический корабль, дом или завод), но, когда он ушел, мир опустел… Фильм «Жил певчий дрозд» Отара Иоселиани еще 40 лет назад утверждал: люди — как птицы. И мир пустеет без таких людей — как без птиц… «Это я знала всю жизнь», — призналась кинорежиссер Ольга Леонардовна НАРУЦКАЯ.

Досье "СПбУ": Ольга Леонардовна Наруцкая — студентка филологического факультета ЛГУ, актриса театра, кинорежиссер, директор Центра эстетического образования и воспитания личности. Удостоена : премии 5-го Московского фестиваля молодых кинематографистов, премии за лучшее изобразительное решение (Тбилиси) за фильм "Нам не дано предугадать"; фильм "Муж и дочь Тамары Александровны" признан лучшей картиной Мосфильма 1989 года, отмечена лучшая женская роль картины, на Венецианском кинофестивале фильм удостоен премии имени Эльвиры Натари (главный приз международной женской киноассоциации); медали почетного лауреата премии имени Витторио Де Сика; премии за режиссуру на фестивале "Окно в Европу-2000" за фильм "Собственная тень". В.Д.Шевцов в сцене из фильма "Собственная тень". Евдокия Германова в сцене из фильма "Собственная тень"

В Выборге, на VIII фестивале российского кино «Окно в Европу-2000» в августе этого года фильм Ольги Наруцкой «Собственная тень» получил приз за лучшую режиссуру. Этот фестиваль не такой громкий, как «Киношок», но представительный. В жюри — известные режиссеры С.Кулиш, П.Тодоровский, А.Ростоцкий, сценарист А.Миндадзе. Известие об этой награде универсантам вдвойне приятно, потому что О.Л.Наруцкая работает в СПбГУ, она — директор Центра эстетического воспитания и развития личности. А одну из главных мужских ролей в ее фильме сыграл… В.Д.Шевцов, не один год проработавший проректором университета.

— Творчество открывает огромные ресурсы психики человека, которые (как и мозги, впрочем) используются в обычной жизни крайне мало… А университет — это средоточие всех граней мира, не только науки, но и культуры, искусства, — убеждена О.Л.Наруцкая. — Задача нашего Центра и будущего факультета искусств простая — поддержать индивидуальность. Создавая Центр эстетического воспитания, мы хотели организовать такое пространство в сложной системе города, чтобы ребятам была предоставлена возможность творчества. Как флейтисту Иоселиани…

— Вы думаете, что такому — жить как птицы — можно научить?

— Нет, конечно, — с этим ощущением рождаются. Не нужно только отстреливать их… Дать развиться, проявить себя. Поэтому в основу Центра мы заложили два принципа: первое — бесплатное обучение и второе — сведения из первых рук, а не от интерпретаторов. Человек, который открыл что-то новое, создал новую эстетику — в любом стиле, жанре: в кино, театре, живописи, музыке, пластике, философии — он способен это свое открытие донести до слушателя, до учеников. Вот, например, Запесоцкий приглашает в свой университет людей с именами, чтобы надеть им мантию почетного профессора. А я бы, если бы пригласила того же Ростроповича, то для того, чтобы устроить мастер-класс. Чтобы он поделился профессионально сокровенными вещами про свою виолончель, в которой он прекрасен. Раз он может услышать музыкальную форму, значит, может ее осмыслить, транслировать, может передать.

— С тем, что университет — флагман науки и образования, все согласны. А искусство в стенах университета многими еще воспринимается только на уровне кружков, студий и клубов…

— Я выросла в семье ученых (отец и мать были геологами, отчим — из династии микробиологов Заварзиных) и не привыкла разделять науку и искусство. Училась на филфаке ЛГУ. Помню лекции Алексеева, Холшевникова, Бялого, Макогоненко, Малышева (в Пушкинском Доме) — мы ими восторгались, как двадцатью четырьмя фуэте балерины. Восторг — от полета мысли, когда человек на твоих глазах сопрягает идеи, которые ты бы сопрячь не догадался. Это будит и твои чувства, мысли, душу, открывает новое пространство, где ты можешь теперь жить. Ты же точно так же чувствовал, только не мог сформулировать!

Взрослела в 60-е годы, когда в кино был прорыв к человеку — вспомните фильм «Андрей Рублев» поэтичного Тарковского или «Певчий дрозд» не менее поэтичного Иоселиани. Мы жили в другом ритме, что ли, с другим ощущением жизни. Окуджава написал новую песню — это для нас было событием. Новый фильм — тоже событие. Сегодня кино не является внутренним событием, как было в годы моей юности. Кино откинуто назад. Почему я должна смотреть бесконечные истории про бандитов, проституток, каких-то золушек, милиционеров. Вы что, живете с бандитами? Или с проститутками? А из них делают героев…

Творчество аккумулирует в себе и науку, и технику, и инженерию. Такой творческий человек воспринимает мир как целое, а не как раздробленные профессиональные тропинки. Такими были Леонардо или Микеланджело: они могли выразить себя — через скульптуру, картину или колесо, техническое изобретение, все равно как. Личность — когда я несу свой мир…

— И таких творческих людей должен выпускать факультет искусств?

— Режиссер или актер — это человек, который аккумулирует в себе все. Здорово было бы, если бы в университете был профессиональный театр. Факультет искусств готовил бы для него кадры — как Ватикан, как государство в государстве.

Создавая Центр, я брала на себя наглость попытаться вернуть все на круги своя. На примере своей дочери я вижу: у современной молодежи нет того питательного бульона, в котором «варились» мы. Душа не образовывается… Сегодня никто по-настоящему, душевно, до крови не заинтересован, какими будут наши дети завтра. Нет, конечно, заинтересованных людей много, но из тех, кто что-то решает, — таких нет.

Факультет искусств необходим, чтобы поддержать развитие личности. Считайте, 20—30 личностей в Петербурге — это прекрасно! Людей, которые могут думать, чувствовать, фантазировать на сцене, и которые передадут этот заряд сидящим в зрительном зале. А для этого нужна хорошая драматургия, режиссура, художники — весь комплекс, который называется Театром, Искусством.

— Центра эстетического воспитания для достижения столь грандиозных замыслов уже недостаточно?

— Конечно. Сейчас дети в Центре не получают диплома, им трудно смириться с альтруистической идеей, когда они работают на себя, без дальнейшего выхода в своей профессиональной деятельности. Конечная-то цель у них все равно — зритель, сцена, Театр... Но ясно видно, как ребята растут. Вот они недавно сделали капустник на самих себя — какими они были, когда поступали в Центр. Читали те же стихи или басни, что и тогда, но как читали — с какой самоиронией! Всего за год у них развились чувство формы, жанра, стиля, умение посмотреть на себя со стороны.

Когда дети поступают в наш Центр, они отвечают на вопросы анкеты. Вопросы меняются, например, в этом году спрашивали про героев «Мастера и Маргариты» и про фильм «Сибирский цирюльник». Но три вопроса в анкете остаются неизменными. Во-первых, просим описать одно из самых ярких ощущений детства. Второе — ощущение счастья. И третий: ответить, что такое «совесть»?

И факультет искусств надо строить на русских началах. Смешно брать кальки с западных университетов или школ, когда все мировые школы построены на системе Станиславского (взять любого режиссера: хоть Питера Брука, хоть Гордона Крэга — куда ни кинь)… Очень трудная идея. Приходится доказывать очевидные вещи — что культура, школа, характер есть у этого этноса, и пассионарии уже давно стучатся в дверь. Нужно лишь открыть эту дверь…

Русская школа — это прежде всего душа во всех ее подробностях — плюс болезненная тайна, которая за этим скрывается. Что за «болезненная тайна»? Сказала, вроде, красиво — а что за словами? Да это же совесть! Надо, чтобы честь, совесть, достоинство, красота были бы воздухом, без которого человек жить не может… Вот задача факультета. Чтобы выпускались не «гладкие» дети, которые знают три языка и компьютер, а сильные люди, которых нельзя купить, продать, переплавить.

— Насколько я знаю, учась на филфаке ЛГУ, вы параллельно занимались в университетском театре-студии. И с пятого курса ушли на актерское отделение ЛГИТМиКа... А потом?

— Свой дипломный фильм «Нам не дано предугадать» я снимала о блокадном Ленинграде. Для этого мне не нужно было изучать тома воспоминаний, блокаду я знала внутренне, кожей, нервами. Знала, как пахнет блокадный хлеб. Мои мама, бабушка, прабабушка жили в Ленинграде в то время, самые тяжелые дни — до 43 года. У меня было абсолютное ощущение, что и я тоже прожила блокаду! И это удалось передать в картине (неслучайно натуру я снимала на Колпинской улице, где жила в детстве). Исследовалась цель: абсолютно свободный человек в абсолютно несвободной ситуации. Получилось убедительно. Неслучайно Евдокия Германова получила приз за лучшую роль на 5-м фестивале молодых кинематографистов в Москве. (Кстати, на этом фестивале О.Л.Наруцкая получила главную премию за режиссуру. — авт.). Главная идея фильма — в постановке вопроса: что сильнее, любовь или долг перед Родиной? Для меня безусловно — любовь. Но в картине есть и многоточие… Оттого, что я могла бы умереть за человека, которого люблю, — и за Родину тоже.

Смоктуновский гениально написал о том, что при работе над ролью наступает момент, когда ты исчерпываешь свои внутренние запасы. Кажется: все, стенка! Но потом оказывается, что в той стенке есть дверца, за ней другая, третья. И главное — остановиться вовремя, не открывать все двери, но поселить у зрителей ощущение, что их бесконечно много — «Собственная тень» — это вымученная картина. Как-то в коридоре «Ленфильма» художница по костюмам Анжела Сапунова мне сказала: «Картину будут ругать, но ты не верь — Это прекрасный фильм — о том, как живут недолюбленные люди». У меня тогда было намечено интервью с журналистом, и я ухватилась за эту идею — хоть что-то вразумительное могла сказать. Но позже подумала: наоборот, это картина о тех, которые сами не могут долюбить. И одной, и другой героине это свойственно, хоть и по разным причинам.

— Еще до того, как я посмотрел ваш фильм, я слышал о нем два полярных мнения. Первое: десятки женщин узнают в этом фильме себя! Второе: женских переживаний в картине предостаточно, а мужики все какие-то убогие… А я увидел в этом фильме прежде всего ваш портрет. Не в какой-то одной героине, а в фильме в целом.

— В картине взята небольшая сфера — дружба и любовь двух подруг. А то ведь у нас всегда только Герцен да Огарев, Огарев да Герцен… Мне один критик сказал: ты, дескать, определись, про что у тебя фильм — про лесбиянок или про женское одиночество. А если не то и не другое? Просто две подруги и их дружба, которая сродни любви. И измена. Есть много вещей, о которых в нашем пуританском обществе не говорили. И за словами «женская любовь» стоит жизнь во всех ее проявлениях.

Хотя, как бы это странно ни звучало, это не то, что я хотела снимать.

— А что вы хотели снимать?

— У Германа в экспериментальной студии у меня была запущена картина «Бессонница» (по мотивам поэмы Цветаевой «Молодец», посвященной Пастернаку). Как-то я спросила сценаристку Надю Кожушанскую: «У тебя есть что-нибудь о том, как черт спорил с Богом?» Она нашла нечто античное, типа Антигоны. А потом вспомнила про эту поэму Цветаевой. Чистый ужастик: девушка полюбила парня, а он оказался вампиром!.. Сценарий состоял из двух частей: «Деревня» и «Город». Я изъездила Дальний Восток (давали деньги на командировки) и Архангельскую область в поисках инфернальных ведьм. Нашла. Построили декорации. Рижский банк давал деньги на съемки. Но тут грянул 1991-й год — и все рухнуло. Картину закрыли. Два года я искала деньги на нее…

И как-то знаменитый сценарист, вдова моего учителя Ильи Александровича Авербаха, Наталия Борисовна Рязанцева мне сказала, что есть утвержденный сценарий, за который я могу взяться. Но что-то меня в нем не устраивало… У меня тогда была идея дуэли двух женщин, двух подруг. Название «Собственная тень» было с самого начала. Блистательный сценарист Маша Шептунова, когда была в Питере, в Репино, буквально за две недели сделала набросок нового сценария, на трех страничках. И с ним я пошла на съемки.

— Почему на роль доктора Павла Ильича вы выбрали именно Виктора Дмитриевича Шевцова?

— Не случайно. Для этой роли мне нужен был мужчина — такой, как Павел Луспекаев или Андрей Болтнев. Человек с целостным характером, у которого чувствуется внутренняя сила, юмор, естественность. Среди актеров Москвы и Петербурга таких я не могла найти. По телевидению случайно увидела космонавта-дублера — сильный, умница, образованный. Быстро нашла его, пробовала на эту роль. Прекрасный человек, как оказалось, но, к сожалению, он не был таким цельным, каким казался вначале. Зажимался, комплексовал на съемках…

А я в это время хожу к Шевцову как директор Центра — выбиваю стулья, пианино, перепланировку помещений. И как-то меня осенило! Спросила его: «Будете сниматься у меня в картине?» И он, не задумываясь, сказал: «Буду…» — чем меня, признаюсь, удивил.

— И как с ним работалось?

— Никаких проблем на съемочной площадке с ним не было. Таких людей, я считаю, нужно хранить как золотой запас. Человек без внутренней фальши, абсолютно естественный, без внутренних зажимов, смотрел в самую суть. Мне нужен был именно он! Просто я сразу ему поверила, а он — мне. Хоть он выполнял, что требуется, но не бездумно — делал какие-то замечания, подвергал сомнению (что я тоже очень ценю), через себя пропускал. Роль не выписана была, но он вдохновлял, чтобы придумывать ради него что-то и снимать.

Кино — как рентген, во время съемок узнаешь о человеке очень много. Валя Коротаева и Шевцов объединяли людей, их любили одевать, гримировать, снимать, просто разговаривать с ними. Шевцов кучу частушек знает, песен, образованный человек — причем образование у него живое, органичное. Я к нему с нежностью отношусь.

…31 октября в Доме кино состоялась премьера фильма Ольги Наруцкой «Собственная тень».

Вопросы задавал Евгений Голубев