№ 6 (3728), 5 апреля 2009 года
главная | оглавление | <... | ...>	Университет — стране

Учебник литературы:
спрашивать, а не отвечать

Можете представить: школьный учебник печатается в «толстом» литературном журнале? Да не просто печатается, а как роман-фельетон — с продолжением, несколько лет. Публиковавшийся в журнале «Звезда» в 2005–2007 гг. учебник «Литература. XIX век» Министерством образования и науки РФ допущен к преподаванию в 10 классе. «Допущен к преподаванию» — это значит: он не только издан, но по нему уже учатся нынешние старшеклассники. Автор этого учебника Игорь Николаевич Сухих — профессор кафедры истории русской литературы нашего Университета.

И.Н.Сухих

Летом минувшего года в том же журнале «Звезда» (начиная с №7) начали публиковать следующий учебник И.Н.Сухих — «Русская литература. ХХ век», предназначенный для 11 класса. Публикация продолжается и сейчас. На интернет-портале «Журнальный зал» (там представлены все российские «толстые» литературные журналы) вы легко найдете журнал «Звезда» (http://magazines.russ.ru/zvezda) и сами можете познакомиться с этими двумя учебниками, с формой подачи, со стилем автора.

С удовольствием читая эти учебники по литературе, я, признаюсь, завидовал сегодняшним гимназистам и лицеистам. Преподавание литературы в наше время было намного скучнее, схематичнее. И при всей моей тогдашней любви к книгам (любви всепоглощающей, потому что книги открывали передо мной весь мир: даже телевизора тогда еще у нас не было, не говоря уж об интернете и прочих мобильных радостях) — уроки литературы в школе мне совершенно не нравились. Учителя в разных школах были разные, а учебники одни и те же. От формулировок тем для сочинений скулы сводило. Помните: «Катерина — луч света в темном царстве»? Или: «Образ Онегина как «лишнего человека» николаевской эпохи»?..

И хорошо еще, что «Евгения Онегина» я прочитал летом, классе в пятом-шестом, задолго до того, как в школе начали его «проходить», прочитал залпом, не отрываясь, прочитал с восхищением. И страдания Татьяны, и переживания Евгения (от «Вообрази: я здесь одна, никто меня не понимает…» до «Предвижу всё: вас оскорбит печальной тайны объясненье…») были понятны, прочувствованы — но никак не укладывались в жесткие рамки школьной программы, где упорно изучали связь Онегина с декабристами… И только гораздо позже я нашел какой-то отклик — у Цветаевой, в ее гениальном очерке «Мой Пушкин». И про любовь там было, и про страдания, и про дуэль, и про то, что поэта убили в живот...

Но неужели можно написать учебник не сухо, не скучно, а увлекательно? Оказалось, что можно. И выход найден простой: новые учебники по литературе предлагают эту самую литературу — изучать. Их написал известный критик и литературовед (автор солидных монографий о Чехове и Довлатове, недавно переизданных, а также книги-исследования «Двадцать книг ХХ века», которая сейчас перерабатывается и разрастается, так что, возможно, будет уже «Сорок книг…»). Доктор филологических наук Игорь Николаевич Сухих, профессор кафедры истории русской литературы Факультета филологии и искусств СПбГУ, приглашает читателей (не только школьников) к диалогу. К совместному размышлению, к совместному исследованию творчества писателей и поэтов XIX и XX века.

Увлекшись чтением, я даже забывал, что это — школьные учебники. Мне было интересна позиция автора, иногда я соглашался с ней, иногда начинал возражать, спорить… Такая полемическая манера изложения материала привлекает. В учебнике есть литературные факты и есть мнения, часто — противоположные. Читателю не навязывается точка зрения автора, читателю — в том числе и школьнику — предоставлена возможность выбора.

Пушкин без «Онегина» и «мечта диссидента»

Рассказывает профессор Игорь Николаевич Сухих: — Факультет филологии и искусств готовит всю линейку учебников по литературе для старших классов, с 5-го по 11-й. Над ними работает коллектив авторов: филологи, учителя, методисты. Учебники для 10 и 11 классов, написанные мной в одиночку, уже прошли апробацию и получили министерский гриф «допущен к преподаванию». Учебники для 5 и 6 класса (их создавал небольшой авторский коллектив под моей редакцией) тоже готовы, и сейчас проходят апробацию в нескольких регионах, в том числе и в Петербурге.

Новые госстандарты по литературе были утверждены в 2004 году. Но изучаемая сегодня в школе литература XIX века по сути не отличается от той, что учили гимназисты сто лет назад. Тот же набор имен и произведений: от Пушкина до Чехова, от «Евгения Онегина» до «Вишневого сада». Единственное отличие нового стандарта: литературу XIX века поделили, часть ее изучают в 9 классе. И поэтому в учебнике «Литература» для 10 класса Пушкин — без «Евгения Онегина», Лермонтов — без «Героя нашего времени», а Гоголь — без «Мертвых душ» (эти произведения «проходят» в 9 классе). А в десятом Пушкин представлен лирикой и «Медным всадником», Лермонтов — только стихами (другого «Героя нашего времени» он написать не успел), Гоголь — одной из «Петербургских повестей» (я выбрал «Невский проспект»).

— Но зато литература ХХ века, видимо, резко отличается от той, которую когда-то изучали мы в школе?

— Да, отбор литературы для 11 класса — более сложная проблема. Обязательный список менялся в последние годы не раз. Нынешнюю программу я бы назвал «мечтой диссидента»: тут, кроме привычных Блока, Маяковского, Есенина и Горького, присутствуют большая поэтическая четверка (Ахматова, Цветаева, Мандельштам, Пастернак), Бунин, Булгаков, Солженицын. Увы, нет (монографически) Бабеля, Зощенко и Набокова. Но зато нет и произведений конъюнктурных, однодневок (ведь даже брежневские «Малую землю» и «Целину», если помните, приходилось обязательно изучать!).

Литература второй половина ХХ века вариативна: только здесь можно было что-то выбрать по своему усмотрению — из списка десяти–пятнадцати прозаиков и стольких же поэтов (не меньше трех тех и других). В своем учебнике я составил два треугольника: из замечательных авторов, но очень далеких друг от друга. Из прозаиков это: Шукшин — Трифонов — Довлатов, а из поэтов: Рубцов — Бродский — Высоцкий. Если их сложить, то получим объемную картину российской литературы того периода.

Учебник, который невозможно «украсть»

— Даже при беглом знакомстве видно, что обе книги написаны как-то не так, непривычно, кто-то даже скажет: неправильно. Ваш учебник — не похож на учебник! Вы не поучаете, не декларируете. Может, в этом все дело?

— В методической газете «Литература» как-то было опубликовано письмо учительницы из Подмосковья. После экзамена она опросила своих одиннадцатиклассников и выяснила, что почти никто не помнит авторов учебника, по которому они занимались весь год. Если учебник не читают его основные адресаты, ученики и учителя, кому он тогда нужен? Самим авторам? Издателям? Министерству?

Зная это, авторы учебников (иногда это серьезные филологи и методисты) и пишут для издательств и министерства. Можно поменять местами в разных учебниках главы об одном писателе — и этого никто не заметит. Потому что существует неизвестно кем утвержденная установка: учебник должен быть сухим, абстрактным, безличным. Мы тут учим, а не наслаждаемся или восхищаемся литературой! И еще: один из активно используемых в 11 классе учебников писали (я не поленился и посчитал) двадцать шесть человек. Не могут учебник написать столько людей. В таком огромном коллективе невозможно выдержать ни единство принципов, не терминологию, не говоря уже о стиле. Это просто сборник статей, который выдает себя за учебник.

Поэтому, когда работа начиналась, я решил, что учебники для старших классов буду писать в одиночку (с собой договориться все-таки легче). И постараюсь объяснить — какая она замечательная, русская литература двух последних веков. Объяснить не жалкими и стертыми клише («писатель имярек ярко и образно показал»), а конкретно: ставя острые вопросы, привлекая широкий контекст, не утаивая драматизма писательских судеб, используя даже анекдоты и пародии (филология ведь — не только искусство чтения, но и веселая наука).

Мне хотелось написать учебник, который интересно было бы читать и мне самому, когда я был школьником. А также книгу, которую нельзя «украсть»: невозможно вот так взять и мысленно поместить какую-то главу под другую обложку. В учебнике должны быть четкая концепция, единый стиль. Вроде бы что-то получилось. Во всяком случае, уже сейчас можно гордиться тем, что это — единственный учебник, который уже несколько лет печатается в литературном журнале, причем по инициативе редакции. И на журнальных страницах эти главы не выглядят чужеродными: получилась такая «литература о литературе».

— И как же строятся ваши книги?

— Перефразирую известный афоризм: история слишком серьезное дело, чтобы доверять его профессиональным историкам, особенно сейчас, когда о школьной истории ожесточенно спорят. Поэтому начинается все с моей версии истории, которая нужна для понимания литературы. Историческая глава в одном учебнике называется ««Девятнадцатый век: кровь, железо и золото», в другом: «Двадцатый век: от России до России». Как ни странно, в общем изложении материала пригодился старый, еще гимназический, критерий. В девятнадцатом веке разные эпохи описываются «по императорам», в советский период — по генеральным секретарям. А на форзацах есть даже такие удобные таблицы, в которых все персоналии поместились на одном развороте: «Поэты и цари» и «Поэты и вожди». На другом форзаце помещена придуманная мной «Синусоида русской истории ХIХ века». В двадцатом веке все сложнее. Общественного договора по поводу оценки переломных событий советской истории пока не существует. Поэтому история здесь превратилась в «историческую кардиограмму»: вот ключевые события, а отношения к ним выражайте сами.

Веер оценок, матрица интерпретаций — Кроме общего историко-литературного взгляда на события века, остальные-то главы посвящены конкретным писателям и произведениям школьной программы. Но тут опять неожиданность: начинается глава вроде бы «пристойно», как полагается — основные даты жизни и творчества Достоевского, к примеру, или Толстого, или Чехова. А затем — парадоксы, столкновения противоположных взглядов… Одна глава начинается с описания инсценировки казни петрашевцев на Семеновском плацу и клятвы Достоевского, другая — повествует о литературном успехе Щедрина и служебной карьере Салтыкова.

— «Упаковочный материал» в учебниках сведен к минимуму, никаких пересказов произведений, естественно, нет. Мне хотелось уйти от старой формулы «Жизнь и творчество» и не говорить отдельно — о жизни писателя и отдельно — о его произведениях. Перечислить в хронологическом порядке «родился — учился — написал» — не значит рассказать о биографии писателя. Это как раз голая схема, в учебнике представленная хронологической табличкой. А рассказать мне хотелось о драме судьбы, ведь в судьбе каждого человека, тем более творческого, есть своя драма.

Скажем, Гончаров, для меня не только создатель «Обломова», сиднем просидевший тридцать лет на Моховой улице, но и человек, в молодости совершивший кругосветное путешествие (из русских классиков на подобное странствие решился только тоже вроде бы «домашний» Чехов). Поэтому этот рассказ о Гончарове сложился из таких главок: «Одинокая юность: при свете Пушкина»; «Странствователь: Петербург — фрегат «Паллада»; «Домосед: Моховая, 3».

В жизни Салтыкова-Щедрина обнаруживается другой парадокс: великий сатирик, после первых публикаций отправленный в ссылку, долгое время является не последним колесиком критикуемой им государственный машины. Это противоречие становится основой сюжета о Салтыкове: «Ссыльный литератор; Салтыков и Щедрин»; «Странный чиновник: «“красный” вице-губернатор»; «Строгий редактор: школа “Отечественных записок”»; «Суровый сатирик: путем Эзопа».

Если рассказ о писателе связан с поиском драмы судьбы , то анализ произведения — с аналогичным поиском его проблемных точек.

Вот знаменитая «Гроза». И вот суждения о главной героине — Н.Добролюбова, А.Григорьева, М.Достоевского (брата писателя). Нужно не изложить одну «правильную» точку зрения, а соотнести, сравнить существующие и показать, какая из них в большей степени подтверждается текстом пьесы, и — при его наличии — высказать аргументированное собственной мнение.

А горьковскую пьесу «На дне» можно не только привычно понять как социальную драму из жизни босяков, но и как драму философскую, в которой идет спор, нужна ли человеку полная правда — или его иногда спасает утешительная ложь («Мир: ночлежка и пещера Платона» — так называется один из разделов).

Классические тексты, таким образом, помещаются в дискуссионное поле. Вокруг них возникает веер оценок, матрица интерпретаций. Сравнивая свою позицию с другими, каждый может увидеть произведение или автора полнее, объемнее. Взгляды писателей друг на друга, критические оценки вскрывают внутренние противоречия, конфликты самого текста.

Чтобы захотелось перечитать…

— Предполагаете ли вы (хотя бы по умолчанию), что школьники прочитали те произведения, о которых идет речь в учебнике?

— Моя задача была: написать так, чтобы им захотелось прочитать (или перечитать) произведения и авторов, о которых идет речь. А самое важное — ввести «в оборот» наш новый опыт, опыт совместного чтения. Поэтому я применяю многие приемы, характерные не для дидактической литературы, а для эссеистики и настоящей критики. В двух книгах, к примеру, нет ни одного заглавия типа «Жизнь и творчество писателя Икс» или «Значение творчества Игрек для русской литературы» (хотя об этом, конечно, говорится). В результате проб и ошибок появился любимый мною теперь «заголовок через двоеточие» (для двух книг их пришлось придумать больше двухсот пятидесяти). Идея в том, что одна часть заголовка обозначает тему раздела, вторая – маскирует, скрывает ее, создавая интригу, локальный сюжет. Понять, о чем идет речь, можно будет только после прочтения: «Теория Раскольникова: арифметика и алгебра» (понятно, про какой роман), «Златая Русь: мир как миф» (догадайтесь, чья лирика имеется в виду?), «Автор: теленок против дуба» (это уже писательская биография).

Так же строятся в учебниках многие задания для школьников. Вот два коротких — для примера (ведь наши студенты мой учебник еще не читали).

1. Есть известная эпиграмма: «Мятеж не может кончиться удачей / В противном случае его зовут иначе». Как зовут мятеж в случае удачи? События 14 декабря 1825 года — это мятеж или что-то иное?

2. Поэт-футурист, изобретатель новых слов В.Хлебников написал короткое стихотворение:

О, достоевскиймо бегущей тучи!
О, пушкиноты млеющего полдня!
Ночь смотрится, как Тютчев,
Безмерное замирным полня.
<1908–1909>

От каких слов, с вашей точки зрения, образованы неологизмы «достоевскиймо» и «пушкиноты»? Почему Тютчев поставлен в один ряд с Пушкиным и Достоевским? Прокомментируйте хлебниковскую характеристику Тютчева, какие мотивы его поэзии отразились у Хлебникова? Почему ключевым образом-характеристикой мира Тютчева становится для Хлебникова слово «ночь»?

— Как школьники принимают ваши учебники, как воспринимают их учителя?

— Прежде чем учебник для 10 класса вышел в свет, он прошел апробацию в школах нескольких регионов, в том числе и в Петербурге. Отзывы были благоприятные, некоторые замечания были учтены при доработке текста.

Однако для меня очень важно и другое. Московская коллега, тоже пишущая учебники для издательства «Академия», рассказала, что ее муж (к литературе отношения не имеющий), случайно открыв, прочел весь учебник, а потом спросил: «А где тут у нас собрание сочинений Бунина?» Это бальзам на раны. Такова, с моей точки зрения, главная филологическая задача: рассказать о литературе так, чтобы книгу сразу же захотелось найти и прочитать (или перечитать).

— Учебник — не вместо книги, а мостик к книге…

— У меня есть пока не очень определенная идея издать (конечно, если разрешит издательство) оба учебника в хорошем оформлении под одной обложкой просто как книгу для семейного чтения.

Но пока начала осуществляться другая идея. По инициативе филфака и фонда «Русский мир» в прошлом году появился переработанный вариант учебника для русских школ Таджикистана. На очереди — Молдавия, Киргизия и Казахстан. Это, мне кажется, очень важно. Литература — главное и последнее, что объединяет русский мир. Появление наших учебников в странах бывшего СССР как-то, пусть незначительно, противостоит разъединительным тенденциям.

— Цветаева, помнится, обозначила удивительный для меня факт: Пушкин сочинил «Капитанскую дочку» позже «Истории пугачевского бунта». То есть он знал все кровавые ужасы тех лет — и тем не менее изобразил Пугачева довольно романтическим героем… Литераторы, о которых вы пишете, и в XIX, и в XX веке активно участвовали в исторических событиях. Насколько точно изображается время, эпоха, история — через призму литературы?

— Литературу можно назвать термометром исторической эпохи. Писатели были участниками, свидетелями, летописцами исторических событий. Их голоса, их взгляды должны быть учтены при оценке того, какими были в нашей истории век девятнадцатый и век двадцатый. Да, писатель, даже гениальный, не может ничего изменить в ходе истории. Но он способен предвидеть, предупредить, он может более глубоко, чем кто бы то ни было — включая даже ученого-историка, — рассказать, «как это было»…  

Вопросы задавал Евгений Голубев
Фото Андрея Дубровского

© Журнал «Санкт-Петербургский университет», 1995-2009 Дизайн и сопровождение: Сергей Ушаков