№ 5 (3791), 30 марта 2009 года
главная | оглавление | <... | ...>	страницы истории

«Где бы географ ни был…»

Мы изучали твердь, воду и воздух

Мы пришли в ЛГУ в 1949 году, кто — со школьной скамьи, а кто — успев повоевать. Теперь, спустя 60 лет, мы не прочь кое-что вспомнить, немного погрустить и слегка похвастаться.

На геофаке встретили нас как младших товарищей и будущих коллег мудрые и доброжелательные Учителя во главе с деканом С.В.Калесником. Приветствовал нас знаменитый географ академик Л.С.Берг.

Теперь мы понимаем, как много значили для нас наши преподаватели. Они не только дали нам знания и научили работать в сложных экспедиционных условиях, но и привили любовь к своему делу. В нас сформировали профессиональное ощущение природы, научили видеть и ценить прекрасное.

Изучая Землю со всем ее богатством, разнообразными странностями и капризами, географ попутно сталкивается и с самой примечательной ее особенностью — человеком. Поэтому наши рассказы — не только о местах, в которых мы побывали, но и о многих встречах и событиях.

Современная география (к сожалению или к счастью) — это уже не открытие и описание новых земель, а понимание взаимосвязи природных процессов и роли в них человека, увлекательное решение вечных загадок «что» и «отчего», и главные загадки: каких явлений, каких изменений и когда можно ожидать.

Мы изучали твердь, воду и воздух, моря и реки, климат, ландшафты и растительность; составляли учебники и инструкции, атласы и карты. Государственная геологическая карта СССР, первая карта без белых пятен, была удостоена Ленинской премии и получила Гран При в Брюсселе на Всемирной выставке. Классическими стали работы, посвященные палеографии Северо-Запада Европы. Исследования Великих озер, Ладожского и Онежского, позволили оценить их современное состояние и вовремя заметить опасные симптомы антропогенного воздействия. По результатам этих работ в 1982 году был принят закон об охране Ладожского озера и озер его бассейна — Ладожского и Ильменя.

С учетом результатов наших наблюдений, исследований и расчетов проектировали города, регионы, электростанции, мелиоративные системы, промышленные и добывающие предприятия.

Не без нашего участия возникли по тем временам крупнейшие в мире Красноярская и Саяно-Шушенская ГЭС на Енисее, ГЭС в Сибири, Карелии, на Кольском полуострове.

Специалисты нашего выпуска выполняли геодезические вычисления, преподавали в школах и вузах, занимались и научными исследованиями, и проектными разработками.

И многие-многие наши годы были отданы полевым экспедиционным работам.

Сложив вместе и прочитав то, что написал каждый, мы удивились и порадовались тому, как много разного и полезного удалось нам сделать за прошедшие годы. Нам, выпускникам ЛГУ всего только одного курса.

Наши воспоминания написаны, возможно, не очень умело, зато искренне. В них отражены и встречи с людьми, и разные эпизоды — то трудные, то радостные, а иной раз и опасные. В них отразились в какой-то мере черты времени.

Весь материал мы передали в Музей истории СПбГУ. Там он пополнит раздел Географического факультета в фонде «факультеты и кафедры». Сотрудники музея во главе с директором И.Л.Тихоновым встретили нас с горячим интересом и оказали огромную помощь и поддержку. Мы им очень благодарны. Особенно хочется отметить Т.Н.Игнатьеву, Б.В.Воронова, А.Ю.Елисеева. Мы очень благодарны также Т.А.Алиеву, Е.Б.Яблокову, Т.А.Заболотской, С.С.Черепанову и другим сотрудникам факультета Географии и Геоэкологии СПбГУ за их деятельную заботу и участие при издании книги.

Особую благодарность выражаем декану факультета Н.В.Каледину.

Мы признательны всем, кто пришел на презентацию нашего сборника.

Составители сборника, выпускники 1954 года
Р.Бородина, М.Верховская, А.Гордиков, Н.Кодинец, А.Филипецкая<>

Гримасы фортуны, или Как я сдавала
вступительные экзамены по литературе

Со сдачей экзаменов мне повезло только раз в жизни. Это было в блокадном Ленинграде в 1943 году. Нам, пришедшим писать то ли диктант, то ли арифметику, объявили, что пришло распоряжение без экзаменов перевести всех в следующий класс. Решение, пожалуй, было разумным. Как можно что-нибудь написать, если за 45 минут урока нас по тревоге по нескольку раз спускали в бомбоубежище, где кроме лавок да подвешенной к потолку «летучей мыши», раскачивающейся из стороны в сторону из-за доносящейся снаружи канонады, ничего не было. Минут через двадцать звучал отбой. А едва мы успевали усесться за парты, раздавался новый сигнал тревоги.

На следующий год общая чаша меня уже не миновала. Вот тогда-то фортуна скроила мне кислую гримасу. Еще шла война, и сдавали мы не что-нибудь, а военное дело. Во дворе школы мелом были прочерчены три линии. Забросишь «гранату» за первую — тройка, за вторую — четверка, за третью — считай себя пятерочником.

День стоял весенний, теплый, светило солнышко, и вся приемная комиссия предпочла классным помещениям свежий воздух. Все они — директриса, завуч, представители РОНО и руководитель нашего класса расположились поодаль и оживленно о чем-то болтали. А мы по очереди выходили на старт и бросали «гранаты». Подошел и мой черёд. Я размахнулась и… И дернуло меня в последний момент скосить глаза в сторону оживленной группы. В следующий миг оттуда донесся громкий визг, и вся комиссия с быстротой звука ретировалась в разные стороны. Граната точно накрыла цель. Если бы не быстрые ноги удирающих, не обошлось бы без жертв, а на мою душу лег бы несмываемый грех.

Вот с этой самой поры и началась череда нескончаемых невзгод.

Вступительные экзамены в университет по литературе принимали на филфаке, на втором этаже, в самом конце коридора. Экзаменовал меня преподаватель лет сорока с небольшим, одетый в отутюженный темный в полоску костюм, с аккуратно подстриженной щеточкой усов над верхней губой.

Ночью, просматривая список вопросов, я натолкнулась на малоприятный сюрприз: Серафимович, «Железный поток». Вот тебе и раз! В программе этот «сюрприз» не значился. Более того, этой повести я не читала. Перелистала учебник и где-то, наконец, мелким шрифтом нашла короткое сообщение строк в пятнадцать на одной странице и строк в двадцать на другой, где говорилось о народности языка произведения, и все. Припомнила еще, что на одном из факультативов Люся Чернышова делала сообщение вроде бы о «Железном потоке». А может быть, и не о нем. На факультативе-то я была, но, как всегда, занималась своими делами. Только благодаря энтузиазму ораторши, до ушей моих долетали какие-то отрывочные сведения. Кто-то, вероятно, наши, уходили от погони, вероятно, от белогвардейцев. Почему-то в колонне вместе с солдатами двигались телеги со скарбом, плачущими детьми и бабами. Запомнились еще зной, пыль и жажда. Кто-то руководил этим потоком.

Времени было в обрез, и успокоив себя уверением, что вряд ли возможно из всего вороха вытянуть билет с этим вопросом, я двинулась дальше.

Первыми в моем билете значились герои «Мертвых душ». Тема сама по себе благодатная. Уже больше десяти минут я заливалась соловьем, перемывая косточки Чичикову, Манилову, Плюшкину и прочим действующим лицам. Я решила выговориться до конца. Во всяком случае, класть голову на плаху собственноручно мне не хотелось.

Наконец, мое красноречие надоело костюму в полоску и он сказал: «Достаточно, переходите ко второму вопросу». Вторым в билете значился Серафимович, «Железный поток». Теперь торопиться было некуда и незачем. Пересказав содержание тридцати пяти строк учебника о народности языка, я взглянула на экзаменатора. Вся его поза обозначала глубокое внимание. Глаза были опущены, щетка усов спокойно дремала над верхней губой. Он ждал.

Я набрала в легкие побольше воздуха и постаралась еще убедительнее пересказать то же самое, но теперь уже с конца в начало. Поза преподавателя оставалась неизменной.

И тогда я пошла ва-банк. Из скудных знаний истории Гражданской войны на юге больше всего мне запомнился легендарный бросок через Сиваш и разгром белогвардейцев. Но на Сиваше нет пыльных дорог. Да и телеги, груженые скарбом, детьми и женщинами, увязли бы там. Дальний Восток? Вряд ли. Там Сергей Лазо и паровозная топка. На Севере — Сережа Костриков из Уржума. Вероятнее всего — Юг. Условно обозначим место действия под кодовым названием «Юг».

Откуда взялись эти телеги с мирными жителями? Не будем уточнять, ну есть и есть. И быстренько мимо. Но кто возглавлял эту странную кавалькаду? Мимо него так просто не проскочишь. Попытаешься, так в лоб зададут вопрос. Попробуем применить метод индукции и дедукции, от общего к частному.

Расхожим героем всех пьес, кинофильмов и рассказов о Гражданской войне был, как правило, лихой матрос в бескозырке, тельняшке, перепоясанной крест-накрест пулеметными лентами, с клёшем, заправленным в сапоги, и огромным маузером в деревянной кобуре на боку. Такие всегда были впереди.

Имя? Это было уж слишком для меня. Единственное, что вырисовывалось в моей голове, то ли имя, то ли кличка — «Швондя». Возможно, это имя называла Люся в своем докладе, а может быть, это из «Любови Яровой» или «Оптимистической»? Раз нет ничего другого, назовем Швондей.

Все это с пулеметной скоростью в виде стройного повествования я и постаралась изложить. Эффект был достигнут и, хотя глаза по-прежнему изучали поверхность стола, щетка усов ходила ходуном. Чувствовалось, что сжатые губы едва сдерживали вырывающийся смех.

Продолжать дальше не имело смысла. Следовало признать свое поражение и, закруглив выступление, я сказала: «Всё!». «Вы читали эту повесть?» — задал мне вопрос темный костюм в полоску. Господи, да конечно же, нет! Если бы читала, не ломала бы голову над этим ребусом. «А в школе проходили?». И этого не было. — «А командира, между прочим, звали не Швондей и моряком, кстати, он тоже не был», — ехидно заметил костюм.

То, что имя героя Швондя, я и сама ставила под сомнение. Вот то, что он не матрос, было обидно. Материализованный мною с таким энтузиазмом герой оказался мифом. Я так в него поверила! Излюбленный Шерлоком Холмсом метод индукции и дедукции подвел меня.

Все эти вопросы экзаменатор задавал, подписывая мне смертный приговор в экзаменационном листе, и передав его, пожелал мне всего доброго.

Как я преодолела коридор и лестницу, не помню. В голове вертелся извечный вопрос: «Что делать и как быть?». Если бы мой билет на экзамене достался Лене Чернышовой! Уж она бы разложила этого Серафимовича с его повестью по полочкам! Но Люся поступала на химфак в первом потоке, не набрала баллов и успела отнести документы в институт Покровского. Мне же туда дорога заказана, потому что педагог из меня никакой. Оставался только Гидромет. Туда затащила меня моя одноклассница, и пока Иришка переписывала неправильно заполненную анкету, скучающий начальник приемной комиссии убеждал меня, что в университете большой конкурс, а у них — недобор. Достаточно будет сдать экзамены на тройки, чтобы быть зачисленным. Если же я не признаю водоемов, где воды больше, чем по щиколотку, и дна не видно, то можно податься на метеорологию.

Вот и настало время бороться за тройки, если даже по литературе умудрилась получить пару. Только выходя, у двери я вспомнила, что экзаменационный лист так и торчит у меня в руках. Пора положить его в сумку.

Впервые я взглянула на запись в листе и не поверила глазам своим, поморгала и посмотрела снова — мираж не исчез. В графе «отметка» стояло четко выведенное слово «хорошо». Если бы я прочла эту запись там, наверху! От радости, наверное, расцеловала бы эту колючую щетку.

Вместо послесловия скажу, что, конечно, ради любопытства я прочла эту повесть. Дело действительно происходило на юге, на Тамани. Узнала, почему вместе с солдатами ехали телеги с их женами, детьми и всем скарбом. Узнала, что фамилия командира была Кожух и был он не матрос, а унтер-офицер, солдат из бедняков, проявивший себя на фронте и за это переведенный в низший офицерский чин, не признанный офицерской средой и отторгнутый солдатами. Это, конечно, был самородок. Но зато мой Швондя был соколом!

Одно только так и осталось до сей поры для меня загадкой. За что же мне поставили «хорошо»? То ли экзаменатор был ошеломлен наглостью абитуриентки, или… А впрочем, почему бы и нет? Может быть, мой сюжет увлек его больше сюжета Серафимовича?

Л.И.Погодина

Молдавская чайная экспедиция

В 1952 г. кафедра климатологии и метеорологии ЛГУ совместно с Ботаническим отделением Молдавской Академии наук (г. Кишинев) организовала комплексную экспедицию. Целью ее было исследование и освоение молдавских земель, пригодных для разведения чайных плантаций. Так как Грузия не могла в полной мере обеспечить чаем все население СССР, приходилось затрачивать драгоценную валюту на закупки зарубежного чая. Состав экспедиции от кафедры ЛГУ: руководитель — старший преподаватель, кандидат географических наук Аполлинария Филаретовна Захарова и ее молодая помощница, секретарь кафедры Анна Ивановна Овчинникова. Студентки, окончившие 3-й курс: Римма Говорова, я — Вера Мурзина, Надя Сазонова и четверокурсница Лида Данилова. От Молдавской Академии наук — ученый ботаник, кандидат биологических наук, мужчина среднего возраста, очень интеллигентный, эрудированный. Ни имени, ни фамилии, к сожалению, не запомнила, так как из Кишинева он приезжал к нам на базу нечасто.

Базировались мы в селе Корнешты, расположенном на юго-западных склонах молдавских Кодр. Кодры — это гряда невысоких гор, покрытых лесами из благородных пород. В основном, бук, граб, дуб с высокими стволами и богатыми раскидистыми кронами, панорама и виды красивейшие. От Корнешт до Унген — пограничного пункта с Румынией, примерно 10–12 км.

Расселили нас всех в одном конце села. Римма, я и Надя поселились в комнатке примерно 8–9 кв. м с земляным полом, маленьким окошком и низким потолком. В другой комнате этой глинобитной хаты, площадью побольше, жили хозяева с детьми. Еду мы себе готовили на керосинке в своей девятиметровке. Жили дружно.

Аполлинария Филаретовна с секретарем жила в домике попросторнее, с верандой. Вернее, в их распоряжении была только веранда. А комнаты оставались, видимо, за хозяевами. Во всяком случае, когда они принимали нас, давая руководящие указания, все следы их жизнедеятельности располагались на веранде.

Лида Данилова жила отдельно, тоже в скромных условиях. Работали мы в экспедиции с конца мая по начало сентября. Нашей задачей было наблюдение метеорологических и климатических характеристик. Места для наблюдения выбирались на полянах с экспозицией южных направлений, достаточно хорошо освещаемых солнцем, и, как правило, защищаемых высоким древостоем от возможных холодных ветров.

Для измерений использовался походный комплект приборов тех лет. Психрометр Ассмана для измерения температуры и влажности воздуха, анемометр Фусса — скорости и направления ветра, барометр — давления, максимальный и минимальный термометры и др. Результаты визуальных наблюдений о количестве солнечных часов и дней, облачности, осадков и так далее тоже заносились в журнал наблюдений. Измерения производились практически ежедневно через каждые три часа. Ночные измерения для установления суточного хода проводились значительно реже, за исключением постоянной фиксации температуры за весь период наблюдений.

Кроме систематических и постоянных наблюдений на основной базе у Корнешт, случались дружные выезды на грузовике, прикрепленном к нашей экспедиции, в другие части Молдавии вплоть до Приднестровья. Такие «праздничные» десанты ограничивались краткосрочными наблюдениями и контактами нашего руководителя с Кишиневом и другими пунктами. А мы, рядовые студенты, радовались перемене мест, новым впечатлениям и более дружелюбному отношению, заметному в Приднестровье и даже в Кишиневе.

Ямал, гидросамолет ША-2. 1952 г.

В Корнештах мы столкнулись с таким положением вещей. В наш круг общения, кроме членов экспедиции, входила только русская семья лесничего. В доме его, на этом же конце села, мы были раза три за все время и то по бытовым вопросам. Несмотря на минимальную приветливость, доверительных и откровенных разговоров не велось. Молдавские же хозяева и не звали, и на порог не пускали, и не было сближающих человеческих контактов. Холодная отчужденность. Никаких разговоров. Спасибо, что хоть продавали нам фрукты. Цены — какие спросят, такие и платили. Наверное, по тем местам приличные. Вот куриные яички, которые на рынке в Унгенах стоили за десяток 9 рублей, нам продали за 12 рублей. На вопрос, почему существенно дороже, чем на рынке, ведь туда еще нужно им добраться, обычно в России, дoма дешевле, — они объяснили, что продав нам, лишились радости посещения рынка.

Еще один случай произвел впечатление и задержался в памяти. А.Ф.Захарова порекомендовала нам обратиться для решения проблемы (не помню, какой именно, скорее всего, покупки чего-то) к хозяину состоятельного «богатого» дома. Мы пошли втроем, остановились у крыльца и вежливо попросили хозяина. Пришлось подождать, стоя, как «у парадного подъезда». Наконец, выходит на крыльцо хозяин с важностью и сознанием собственного величия и значимости. Одет в рубашку и белые бязевые кальсоны с завязками. Выслушал нас и с выражением превосходства отказал. Нам было одновременно и обидно, и смешно. Потом мы узнали, что нижнее белье — кальсоны — признак достатка и важности их владельца.

Более сильную обиду мы незаслуженно получили от молодых «аборигенов». В один из редких праздничных выходных дней, освобожденные от работ по наблюдениям, мы втроем дружно пошли прогуляться в дальний открытый край села на холм, с которого открывалась красивая панорама с видом на румынскую сторону. На обратном пути наше внимание привлек сельский праздник с музыкой на открытой площади. Меня особенно заинтересовала виртуозная игра на скрипке. В наших русских деревнях основной инструмент на гулянке гармонь, реже — баян, после Великой Отечественной войны появился аккордеон. А тут скрипка, знакомая нам, как инструмент для серьезной музыки в филармонии или театре. Очень захотелось поближе посмотреть и послушать. Но нам не позволили. При нашем приближении пара или тройка парнишек, наступая на нас выпяченной грудью, в грубой форме, ругаясь непонятными словами и размахивая руками, просто прогнали нас. Было очень обидно, огорчительно, непонятно, несправедливо.

За время проживания в селе мы вели себя безупречно. Не пили, не курили, не гуляли, не флиртовали. Никогда не ходили в купальниках, всегда одетые. Ни с кем не ругались. Между собой тоже дружно жили. В чем дело? Дело в том, что на землях, близких к границе с Румынией и присоединенных к СССР в 1940 г., а в 1941–45 гг. опять румынских, население за семь коротких послевоенных лет не адаптировалось к советскому строю. Поэтому отношение и настрой к прибывшим русским девушкам и тетенькам с непонятными намерениями, что-то «разнюхивающим» в их прекрасных Кодрах, было, мягко говоря, настороженно неприветливым и даже, скорее всего, неприязненным. Это я полностью осознала теперь с высоты своих лет и жизненного опыта и не обижаюсь на румынских молдаван.

К тому же хочется замолвить слово за молдаван. Они не были агрессивными и обижали нас только тогда, когда мы сами обращались к ним. Если же мы их не затрагивали, то и они соблюдали полный нейтралитет. Не задевали, не трогали нас. Не было активной агрессии. Мы даже не видели в нашем конце села молодежи, близкой нам по возрасту, ни девушек, ни парней.

При наблюдениях на полянах в Кодрах, особенно в ночные дежурства, для нас могли бы создаться щекотливые ситуации. Тем более, мне приходилось дежурить ночью одной. Так вот, никогда не было никаких пуганий, тем более, действий. Это я тоже оценила позже с благодарностью к молдавским мужчинам, когда приобрела жизненный опыт.

Прежде, чем подробно охарактеризовать руководителя практики и начальника молдавской чайной экспедиции в одном лице, нелишне коротко описать ведущих сотрудников кафедры. Фигура номер один — заведующий кафедрой Сергей Петрович Хромов. Благородно аристократичен и по внешним данным, и по манере держаться, и по поведению. Блестящий лектор, умеющий интересно, глубоко и доходчиво излагать свой предмет. При этом лекционный материал по специальности успевал дополнять интересными сведениями о достижениях человечества в других областях науки, культуры и искусства. Таким образом, и лекции оживлял, и наш кругозор расширял. По обычаю того времени все лучшее забирала себе Москва. Поэтому в конце 1950 г. профессора Хромова перевели в МГУ. А нашу кафедру возглавил Олег Алексеевич Дроздов, ученый высокого уровня, но как педагог уступающий Хромову.

Основными преподавателями, которые учили, руководили практиками и воспитывали нас, были А.Ф.Захарова и Б.П.Кароль. Кароль вела курс приборов и инструментального оснащения походно-экспедиционных работ. В 30-е гг. она оснащала первую Папанинскую экспедицию на Северный полюс. Да и сама Берта Петровна, даже будучи в почтенном возрасте, сохраняла хорошую физическую форму и соответствующий характер с налетом романтики и экстрима. Свое 70-летие отмечала на леднике Федченко на Памире.

По контрасту с непосредственной и несколько шумной Кароль, старший преподаватель Аполлинария Филаретовна Захарова являлась ее противоположностью. Солидная, полная, внушительная фигура. Негромкая, плавная, умная, содержательная речь. Голос приятного тембра. Держалась всегда с достоинством и в то же время уважительно по отношению к собеседнику.

В учебном процессе упор делался на теоретические направления и научно обоснованный методологический подход к постановке и решению различных практических и народно-хозяйственных задач. Так исследовались районы северного Приладожья на Карельском перешейке в зоне рискованного земледелия. Так же комплексно исследовались молдавские Кодры для чайного разведения.

В дополнение к научному руководству, Аполлинария Филаретовна не была равнодушной и проявляла внимание и человеческое участие к нашим молодым персонам. Давала нам советы, особенно ценные в трудных ситуациях. Старалась устраивать нам празднички. Свозить иногда в Кишинев. А по завершению практики порекомендовала нам, троим студенткам, не ехать сразу домой в Ленинград на поезде Одесса-Ленинград с посадкой на узловой станции Раздольная в 54-х км от Одессы, а съездить сначала в Одессу, погулять, на сколько денег хватит. Устроиться там жить в Доме ученых, сходить в Оперный театр, покупаться на пляжах (Аркадия и др.). Увидеть знаменитую Потемкинскую лестницу, Дерибасовскую и пр. Еду подешевле в виде вареных яиц взяли из Молдавии. Недельку с хвостиком мы прожили в Одессе. Я до сих пор благодарна Аполлинарии Филаретовне, ведь мне больше не довелось там побывать.

У меня хорошая и дружная семья. Двое детей, трое внуков и пять правнуков. К сожалению, муж умер в 1994 г. Был очень хороший человек.

Подрастив деток, я имела счастье устроиться в спецлабораторию по исследованию инфракрасного излучения, прохождению его через атмосферу, разработкам аппаратуры, работающей в инфракрасном диапазоне спектра.

С целью обслуживания потребностей оборонной промышленности, судостроения, а главное, спутниковой космической аппаратуры, не без моего ответственного участия был создан Государственный специальный эталон единицы энергетической яркости инфракрасного излучения. Разработан рабочий эталон и образцовые средства, позволяющие осуществлять метрологическое обеспечение градуировочных устройств для космических радиометров и т.д.

Работа казалась мне очень интересной, содержательной и значимой и заняла меня, параллельно с семейными обязанностями, на двадцать два года.

В.Я.Мурзина

Жизнь экспедиционная

Весной 1957 г. я впервые переступил порог здания на Мойке, 120, со звучным названием Научно-исследовательский институт геологии Арктики, который покинул уже пенсионером. Правда, названий в нем за это время сменилось несколько, но дух «нииговский» не выветрился даже теперь.

Дик. 1972 г.

В 1965 году меня оставили на лето в городе, обязав подготовить к защите еще один лист Государственной карты, не обеспеченный необходимыми данными. Работу я завершил и оказался на распутье. Но тут, как волшебник, появился главный геолог вновь образованной Приморской партии (теперь экспедиции именовались партиями) А.И.Самусин и предложил мне работу в ее составе, где я и задержался на следующие очень интересные двенадцать лет…

…Приморской экспедиции предстояло провести геологическую съемку на Новосибирских островах. В мае 1972 г. на двух вертолетах МИ-8 мы высадились на мысе Шалаурова oстрова Большой Ляховский. Там уже находилась первая группа отряда с двумя вездеходами. В палатке, заваленной снегом, мы пережили первую штормовую ночь, когда пришлось удерживать каркас руками, чтобы его не сломало и не унесло ветром палатку. Сразу почувствовали, что находимся не на материке.

Как только распогодилось, начали искать место для базы отряда, подошло для этой цели охотничье зимовье «Дымное» на южном побережье острова. Место оказалось прекрасным и прослужило нам добрым кровом в течение двух лет. Зимовье состояло из небольшой приземистой избушки с комнатой, кухней и пристроенной баней, еще был большой сарай с глубокой ямой-ледником. Рядом протекал ручей — источник пресной воды, а морской пляж изобиловал плавником, нашим будущим стройматериалом и топливом.

Народу собралось много — 16 человек, плюс молодой пес — овчарка по кличке Дик. Лобастый, с толстыми мягкими лапами, красивой серой с подпалинами шерстью, Дик стал всеобщим любимцем. Все 16 бородатых, лишенных сентиментальности мужиков самозабвенно играли с ним, превращаясь на время в больших детей. Особенно интересной жизнь Дика стала, когда растаял снег. Открылись норки леммингов, маленьких юрких зверьков-грызунов с такими волнующими для собачьего нюха запахами. Инстинкт толкал Дика в погоню за ними, но неизвестность его пугала. Он подолгу крутился у норок, пытаясь раскопать их еще неокрепшими лапами, и конечно, совал туда свой черный нос. К лету Дик подрос и окреп. Теперь лемминги не вызывали у него страха и часто попадали к нему на острые зубы. Заинтересовали Дика наши геологические маршруты. Многие километры бежал он за вездеходом, а когда усталость одолевала пса, мы сажали его в кузов. Так Дик изучал вместе с нами Большой Ляховский. Завершив работу поздней осенью, мы передали Дика на метеостанцию на мысе Шалаурова и начали подготовку к обратной дороге.

Вернувшись следующей весной на остров для работы на его западной половине, все мы испытали радость встречи с уже возмужавшим Диком. Зимой он работал в упряжке и ходил на охоту. И все же было в нем еще что-то от прежнего щенка — всегда хорошее настроение, дружелюбный характер и неизменная привязанность к людям. Но стоило появиться на острове чужакам с собаками, как нрав его на глазах менялся. Знакомился настороженно, среди сородичей устанавливал свой порядок, при необходимости злобно щелкая зубами, а некоторым задавал основательную трепку. К чувству любви к нашему верному другу прибавилось и чувство уважения, без которого дружба, вероятно, не может быть полноценной даже между собакой и человеком.

Второй год работы на острове Большом Ляховском оказался особенно удачным. На севере острова мы обнаружили проявления касситерита (рудопроявления олова), и не только на суше, но и в прибрежной части. О тех методах опробования на акватории следует сказать подробнее. Предварительно на бумаге разбивалось несколько профилей, после чего мы вдвоем с Александром Иосифовичем и только в тихую погоду садились в резиновую лодку и отправлялись в плавание для обработки намеченных профилей. Привязка, естественно, была самая приблизительная. Один из нас втыкал в дно длинный шест и держал на месте клипер-бот, другой же черпаком пытался достать донную пробу. Черпак представлял собой загнутую на конце лопату, надетую на длинный шест. И даже такой примитивный, а тогда единственно возможный, метод позволил получить положительные результаты. А.И.Самусин был признан первооткрывателем месторождения. Впоследствии этот участок разрабатывался уже по всем канонам в течение почти полутора десятков лет и прежде всего с детальным бурением со льда. Руководил работами С.М.Беймарт, которого так же, как и моего друга А.И.Самусина, давно уже нет среди нас.

Второй островной год запомнился многодневным маршрутом на полуостров Кигилях, поразивший всех нас после равнинной тундры Большого Ляховского. Почти весь полуостров занимают две невысокие (до 180 м) горы, обрывающиеся к морю крутыми, местами отвесными стенками. Вершину одной из них венчают гранитные останцы — кигиляхи. В первый день мы их практически не увидели из-за густого тумана. На следующий день установилась солнечная погода и перед нами открылась впечатляющая панорама: на фоне голубого неба вырисовывалась каменная гряда, увенчанная останцами, стоящими отдельно и группирующимися в цепочки. Вблизи кигиляхи оказались еще величественнее. На высоту 10–15 метров вздымались гранитные глыбы самой различной формы. Узкая пирамидальная стела сменялась окаменевшим парусом, сужающимся к основанию. Далее виднелись останцы, похожие на фантастических животных и на людей-великанов. Готовым памятником высилась группа из трех каменных людей.

Подобные останцы часто встречаются в зоне выходов гранитов, но такие живописные попадаются редко. Сфотографировав кигиляхи, мы спустились к морю, к небольшой чистой ото льда бухте. Здесь тоже было интересно. Гранитные скалы спускались к морю плоскими, сглаженными ступенями, в которых море и выветривание выбило «ванны» и ниши различной формы, заполненные водой. У кромки воды песчано-галечный пляж бухточки переходил в мелководье с совершенно прозрачной водой, в которой плавали бледно-розовые медузы. Чуть дальше берег становился круче, а еще дальше переходил в отвесные скальные обрывы, над которыми с резкими криками парили сотни чаек.

Покидая полуостров Кигилях, мы еще долго видели на горизонте контуры кигиляхов — «каменных людей». А в памяти остались не только эти феномены природы, но и простые живые люди, несущие нелегкую вахту. Увы, не знаю, как сейчас, в начале XXI века, обстоят дела на Кигиляхе и Шалаурова — может быть, и прервалась столь необходимая арктическая вахта.

…Память моя возвращается к концу пятидесятых годов на Мойку, 120, в наш любимый геологический дом. Тогда весь состав (несколько сот человек) Института геологии Арктики размещался под крышей этого дома. То было время, когда в институт влилась большая когорта молодых специалистов, которые вместе с ветеранами стали истинными энтузиастами в познании заполярных недр. Мы, молодые, только знакомились с геологами-полярниками, часто бывшими фронтовиками, обосновавшимися здесь со времени основания института в 1948 г. или работавшими в Арктике еще до войны в системе Главсевморпути.

Сейчас в здании на Мойке, 120, пустота и тишина. Редко промелькнет кто-то совершенно незнакомый. Только в фондах царствует «осколок прошлого», бывший фронтовик и почти бессменный профсоюзный вожак советских времен Вадим Александрович Преображенский. Да в 16-й комнате, преобразованной ныне в музей, хлопочет энтузиастка и ветеран института Антонина Ивановна Архипова. Остается поблагодарить судьбу, соблаговолившую связать мою жизнь с самой интересной областью человеческих знаний — геологией и географией, с пропиской в Институте геологии Арктики. А главное, свести с такими интересными и прекрасными людьми, которые могут быть только в экспедициях, особенно заполярных.

Островной сезон

Вылет на Новосибирские острова к месту работы задержался на неопределенное время. Кто работал в экспедиции, тот знает, что обстоятельства порой бывают сильнее намеченных планов. И нам оставалось запастись одним из важнейших свойств, необходимых для геолога — терпением. После нескольких «репетиций», когда груз то загружался, то выгружался из вертолета, с трассы наконец-то пришла благоприятная погодная сводка, и мы покинули уже совсем по-весеннему теплый Чокурдах. Через пару часов вертолет приземлился на самом крупном острове архипелага — Котельном, где находилась подбаза экспедиции. Мы попали в раннюю арктическую весну, когда тундра ещё местами закрыта снегом и белая «крупа» нет-нет, да и сыпанет с неба. На Котельном нас ждал ещё один член отряда — рабочий Виля. И, как оказалось, не один. Месяц назад, бродя по тундре, Виля наткнулся на совсем ещё маленького, видимо, осиротевшего песца. Принёс его на базу, сколотил для него ящик и поставил в своей палатке. Песца назвали Яшкой. Это был юркий, пушистый комочек с острой мордочкой и по-летнему серой шкуркой. С жизнью в палатке он освоился быстро, еду брал у Вили из рук. Но других людей песец остерегался — вздрагивал и прятался, когда кто-нибудь пытался его погладить, а кое-кого и покусывал своими острыми зубками. Днем Яшку выпускали из ящика, и он пользовался свободой в пределах палатки. Повадки его были вполне щенячьими, но не хватало собачей ласковости.

Совенок Филя. Остров Фадеевский, 1974 г.

За неделю весна набрала силу, и в конце июня весь лагерь вышел провожать наши тяжело нагруженные машины, выглядевшие непривычно. Чтобы разместить больше груза в кузовах, борта вездеходов мы нарастили высокими фанерными стенками, закрытыми крышей. В такой фургон можно было нагрузить много и непогода в нем не страшила. А на крыше кабины одного вездехода возвышался ещё и ящик — временный дом песца Яшки. Виля уговорил нас взять его с собой.

Начинался последний этап похода к месту работы на остров Фаддеевский и, несомненно, самый трудный. Предстояло пересечь с запада на восток о.Котельный и пустыню Земли Бунге. Дабы не вызывать недоумения возможностью перебраться с острова на остров по суше, следует уточнить островное положение о.Фаддеевского. В начале XIX века разделяющая острова Котельный и Фаддеевский низменная равнина Земли Бунге (всего лишь несколько тысячелетий тому назад бывшая морским дном) либо была еще островом, либо ее ошибочно приняли за таковую. Даже на современных картах середины нашего века Земля Бунге показывалась отделенной от острова Фаддеевского проливом Геденштрома — сказывалась недостаточная изученность этого отдаленного района. На самом же деле она связана с о.Фадеевским узким перешейком Стрелки Анжу. Таким образом, статут островов обе эти территории сохранили только в силу исторических традиций.

За два дня наш маленький караван пересёк Котельный с его довольно пересечённым рельефом, четкими долинами и высокими увалами. Неожиданно с высоты последнего увала открылась панорама плоской песчаной низины с невысокими сопками в центральной части. Это была Земля Бунге, настоящая арктическая пустыня. На десятки километров простирались безжизненные безводные пески. Ни птицы, ни зверя на протяжении суточного перехода. Напряжение спало только тогда, когда пески оказались позади, а бурая тундра Фаддеевского обрадовала своей вполне живой окраской. Наконец-то мы были на своем острове, не прошло и месяца, как добрались!

Олений транспорт.

Место для первого лагеря выбрали чуть выше устья небольшой речки. Здесь и вода была ещё пресная, и побережье завалено плавником, единственным нашим топливом. Когда мы в палатках, топить приходится непрерывно. Островное лето теплом не балует, дневная температура редко поднимается до 5–7 градусов выше нуля. Тундра одета по-летнему и хотя здесь она бедна растительностью, в этот период радует глаз обилием цветов. Голубыми, белыми, светло- и ярко-желтыми звездочками дриад, мытников, лютиков, камнеломок, маков расцвечена её бурая поверхность. Местами цветы образуют куртины — своеобразные арктические клумбы. Кочки и бугры-байджерахи изрыты ходами леммингов, маленьких северных грызунов, которых в том году было изобилие. Они прижились и в палатках. Нет-нет, и слышится их негромкое попискивание, а время от времени показываются симпатичные мордочки этих зверьков. Привычными стали и резкие крики чаек, обычных обитателей приморских тундр. Но однажды нам повезло увидеть и редких гостей, розовых чаек. С осторожностью наблюдали мы за этими изящными небольшими (около полуметра длиной) птицами с красивым характерным оперением. Брюшки у них розоватые, лапки красные, а головы и шеи окаймлены черным пером.

Для того чтобы точнее можно было представить рядовой, так сказать, типовой экспедиционный день, опишу его подробнее с начала и до конца.

Итак, утро. В палатке нас трое — Геннадий, Валерий и я. Температура воздуха чуть выше нуля, а в спальных мешках тепло и вылезать не хочется. И всё же пора вставать. Ждём, пока Валерий растопит печку — сегодня его очередь. Заготовленные с вечера дрова и растопка вспыхивают моментально, и через несколько минут воздух в палатке нагревается до комнатной температуры. Натягиваем брюки, свитера, болотные сапоги и бежим мыться. В кухонной палатке слышится звон посуды и вот Саша подает команду завтракать. Плотно заправившись на весь долгий рабочий день, расходимся по своим палаткам. Заканчиваются последние приготовления к маршрутам, отбираются и поверяются карты, аэрофотоснимки, просматриваются сумки, рюкзаки. Сигналом к сбору служит заработавший двигатель вездехода.

Вездеход довозит до исходной точки, дальше отправляемся пешком — Гена и Володя в съемочный маршрут, а я с Вилей — на геологический разрез. Наш разрез — высокий береговой обрыв, сложенный глинами и песками, которые предстоит обследовать, опробовать и задокументировать. Забираемся на открытый всем ветрам обрыв и приступаем к работе. Не проходит и часа, как начинает одолевать холод. Прежде всего, мерзнут пальцы — приходится прощупывать мерзлую породу, писать в дневнике, а в перчатках этого не сделаешь. Потом ветер студит нос, уши, забирается под ватник и даже свитер. На ногах налипают пудовые комья глины, песок скрипит на зубах. К концу разреза с носа свисают капли, ноги теряют чувствительность, а рюкзаки, набитые образцами, оттягивают плечи.

Песец Яшка в руках у В.Н.Зенкова. Остров Фаддеевский, 1974 г.

Шум вездехода застает на пределе сил, и мы с трудом переваливаемся через борт в кузов. Здесь мы немного отогреваемся. Но по-настоящему кровь расходится только в столовой. Геннадий с Володей возвращаются в лагерь пешком усталые, но не замерзшие — от них чуть пар не валит! За миской горячего супа делимся сегодняшними наблюдениями. Потом Гена уходит на радиоперекличку, а оставшиеся не торопясь потягивают чай. После ужина растапливаем печку в своей палатке и начинаем камералить. В соседней палатке слышны молодецкие удары доминошников, пора и нам на отдых. Валерий берется за книгу, Гена уходит к «козлятникам», а я незаметно засыпаю…

В палатке жарко, печка раскалилась докрасна. Пора вставать, начинается новый рабочий день. В основном он будет похожим на прошедший, за исключением сказочного сна. Но в то же время он будет и другим. Ведь новый маршрут пройдет по новому месту, природа всегда подарит что-то неизведанное, надо только быть внимательным. А может быть, удастся добыть и мамонтовый бивень, приснившийся ночью. Здесь бивни обильно насыщают вечномерзлые породы, которые во множестве хранят и другие костные остатки вымерших млекопитающих. Подобные находки, появляющиеся в обрывах по мере оттайки мерзлоты, помогают нам уточнять возраст вмещающих отложений.

В конце июля вездеходы перевезли нас в глубь острова и мы встали лагерем на берегу самой крупной его реки — Улахан-Юрэх. Здесь первым делом пришлось отправиться на поиски горючего, сброшенного в этом месте с самолетов еще на снег. Баки машин опустели и вся дальнейшая работа зависела от того, на месте бензин или нет. К счастью, мы нашли все бочки, и только две из них оказались пустыми.

Всё это время песец Яшка скрашивал наши будни. Но и хлопот он доставлял тоже немало. На переездах Яшка бурно проявлял своё недовольство, скулил и тявкал, царапал решетку ящика коготками. Основные же неприятности он доставлял в лагере — тащил все мелочи, уносил их в тундру и прятал. Многие недосчитались мыльниц, носков, рукавиц, у меня он «прихватил» парочку образцов! За все эти проделки Яшке доставалось, после чего он долго урчал и тявкал, забравшись под раскладушку. Но, в конце концов, обиды с обеих сторон забывались. Песец явно становился всё более ручным, охотно играл с нами, позволял брать в руки и даже гладить.

Спокойнее стало, когда у Яшки завелся четвероногий друг. Как-то нам привезли собаку, молодую светлошерстную лайку по кличке Дружок. Пес сразу начал гоняться за Яшкой, в лагере поднимался лай и визг. Дружок легко настигал песца и тот спасался либо в палатке, либо под вездеходом, куда Дружку было не забраться. Лайке хотелось поиграть, а песец этого не понимал, боялся и очень сердился. Теперь Яшке было не до того, чтобы таскать наши вещи.

В последних числах августа Яшка подолгу исчезал в тундре. Приходил только вечером к ужину. А потом Виля заметил, что возле лагеря появился второй песец — не иначе, как Яшка нашел себе подругу. За прожитое время мы привязались к Яшке, но все-таки перед следующим переездом решили не брать его с собой и оставить на свободе. Когда Яшка прибежал в последний вечер, все были с ним особенно ласковыми — гладили его, играли, подбрасывали лакомые кусочки. Мы прощались с Яшкой. Покидая утром лагерь, все долго всматривались в окрестности, и, наконец, Володя разглядел среди тундры два маленьких уже чуть побелевших силуэта. Для Яшки начиналась новая пора жизни, а наша работа приближалась к завершению. Наконец-то мы вышли на южную оконечность Фаддеевского. В начале сентября сюда прилетели два «Антона» (АН-2) и на бреющем полете сбросили бочки с горючим на обратную дорогу. В этом же лагере произошла радостная встреча с коллегами по экспедиции — буровиками. Когда мы похвалились, что почти весь сезон нашим спутником был песец Яшка, начальник бурового отряда Виктор заметил: «У нас тоже был свой воспитанник, но только пернатый». Оказалось, что кто-то из буровиков подобрал одинокого совенка. Весь август Филя, как его прозвали, путешествовал с отрядом также в ящике. На прогулку его выпускали во время стоянок. Сначала, несмотря на внушительный и даже грозный вид, он ничего не умел — ни ходить, ни есть, ни тем более летать. К людям Филя относился терпимо — ведь они его кормили. К середине августа Филя, смешно переваливаясь с боку на бок, начал ковылять по лагерю. С него сошел детский пух и птица покрылась красивым оперением полярной совы — белыми перышками с коричневыми кончиками. В конце месяца Филя стал самостоятельно подлетывать и планировать, будучи подброшенным человеческой рукой. В начале сентября он встал на крыло и улетал в тундру на охоту за леммингами. И всё-таки всегда возвращался в лагерь. Лишь незадолго до нашей общей встречи Филя улетел и остался в тундре. Правда, я успел познакомиться с совенком, так как до этого навестил буровиков, и даже сфотографировал его на память.

Оба эти случая из нашей полевой жизни свидетельствуют о том, что и дикие звери могут мирно уживаться с человеком, если он не злоупотребляет своей силой, а дружески опекает их, не забывая, что это братья наши меньшие.

В заключение поделюсь еще одним происшествием, о котором мы узнали на корабле, вывозившем нас на материк. На теплоходе мы увидели большого бело-черного кота, появление которого на борту оказалось весьма необычным. По пути к Новосибирскому архипелагу теплоход «Атлантика» проходил проливом Карские Ворота. Погода стояла не по-осеннему безветренная. Ледовитый океан слабо дышал, вздымая пологую волну с битым льдом. Милях в семи–десяти от берега, вахтенный, заметив почти по курсу белуху (зубатый кит, обитающий в арктических водах), обратил внимание на небольшое темное пятно чуть в стороне. Когда вахтенный направил на пятно бинокль, глазам не поверил. На льдине был кот! Теплоход сбавил ход, высыпавшие на палубу матросы убедились, что вахтенный не ошибся. Все были поражены — в Баренцовом море встретить кота!

Застопорили машину, спустили шлюпку и сняли мурлыку со льдины. Мокрого и дрожащего подняли его на борт, укутали в теплое и передали под присмотр доктора. Моряки терялись в догадках, как кот оказался в море. Оставалось предположить, что он упал за борт прошедшего часа два назад тем же проливом другого теплохода. Выловленный кот продержался в море не менее двух часов. Правда, неизвестно, сколько времени он купался, так как сняли его со льдины. Всему услышанному трудно было бы поверить, если бы мне самому не пришлось гладить Мишку, названному так в честь своего спасителя. Одна из девушек-геологинь, также добиравшаяся на теплоходе до материка, взяла Мишку под свое попечение. Вымыла, подлечила разбитую лапу и перед нами он предстал уже вполне здоровым и красивым котищем.

Всем нам, работавшим в том сезоне на острове Фаддеевском, лето запомнилось не только успешно проведенными исследованиями, но и встречами с Яшкой, Филей и Мишкой. Не часто можно услышать о почти прирученных песце и сове, диких и сторонящихся обычно людей. И если мы сумели, с одной стороны, пробудить доверие Яшки и Фили, то, с другой стороны, они помогли нам самим стать душевно богаче и добрее. 

К.Н.Белоусов

© Журнал «Санкт-Петербургский университет», 1995-2009 Дизайн и сопровождение: Сергей Ушаков