№5 (3753), 30 марта 2007 года
главная | оглавление | <... | ...>	история

Человек ценен по тому,
что и сколько он делает

Судьба подарила мне громадную удачу, можно ска­зать, я вытащила счастливый би­лет — 12 лет тесного общения с учителем литературы и русского языка Виктором Николаевичем Сорока-Росинским.

Фото 1901 г.

В сентябре 1948 года в 5«д» классе женской школы №233 Октябрьского района (пер. Антоненко, 8, в двух шагах от Исаакиевской площади) не было уроков русского языка и литературы — не нашли учительницы. И вот во второй половине месяца в класс вошла завуч Ольга Родионовна Струговщикова, за ней немолодой мужчина выше среднего роста, хорошо подстриженный, темноволосый, подтянутый, в темном френче с накладными карманами, с белым подворотничком, тщательно застегнутый. Брюки заправлены в кирзовые сапоги. На носу пенсне с голубоватыми толстыми стеклами. Через плечо — сумка из грубой кирзы на ремне. Мы встали в знак приветствия. Ольга Родионовна сказала: «Ваш учитель русского языка и литературы», — и вышла. Мы сели по знаку учителя. Звучным красивым басом он представился нам: «Виктор Николаевич Сорока-Росинский», — и написал на доске свою фамилию, предупредив, что склоняется только её вторая часть. Сделал перекличку по журналу, каждая вставала, он внимательно и быстро осматривал, говорил: «Садись».

Затем он встал лицом к классу и заговорил о русском языке (так никто в школе с нами не говорил) как о дивной прекрасной стране, которую нам предстояло вместе освоить и полюбить. Говорил как со взрослыми, серьезно и уважительно. Сумел затронуть какие-то тонкие глубинные струны в наших полудетских душах.

Потом он предложил нам диктант на отдельных листочках, где на первой странице каждая написала фамилию и имя.

На следующий день мы узнали, что в классе нет ни одной «пятерки», всего 2–3 «четверки», около 10 «троек» и более 20 «двоек» и «единиц». Виктор Николаевич быстро успокоил нас, сказав, что в журнал оценки не поставит, объяснил доходчиво и четко, как надо делать работу над ошибками, и снова дал диктант, смысловое продолжение первого, всего на 10 минут. Листки не собрал, разрешил нам свериться друг с другом, со словарем, спросить непонятное у родителей. Ещё раз напомнил, как важно выполнить работу над ошибками. На третий день от начала нашего знакомства Виктор Николаевич дал нам диктант — смысловое окончание первых двух — на целый урок, собрал листки с непроверенным промежуточным диктантом и домашней работой над ошибками и ушёл. Надолго. Оказывается, заболел. Мы волновались. Мы постоянно его вспоминали. Впечатление, произведенное учителем, было особенным. Он был словно из другого мира, за три урока сумел привязать, приворожить нас к себе. С ним было интересно, как ни с кем. И мы хотели быть с ним. Мы, восторженные девчонки 11–12 лет, пережившие войну и блокаду, ждали возвращения этого человека.

Настал день, когда Виктор Николаевич снова вошел в наш класс. В едином порыве ему навстречу поднялись 36 девочек и радостно захлопали в ладоши. Несколько раз он пытался остановить нас, но не мог. Наконец, смолк восторженный гул и аплодисменты, в тишине прозвучал дрогнувший голос учителя: «Садитесь. Продолжим урок».

Этот урок длился три года, он перерос в последующие 9 лет моего счастливого общения с удивительным человеком.

Таким в 1948 году В.Н.Сорока-Росинский пришёл на работу в школу №233.

Бесконечно можно рассказывать об уроках русского языка. Мы не знали учебника. У нас были свои таблицы, считалки, запоминалки, похожие на игру. До сих пор помню 7 глаголов 2-го спряжения, не подходивших под обычные окончания на -ить, -жать, -шать: «Смотрю и вижу, как бедным Митей все вертят и как от всех он терпит. Каждый его может гнать и обидеть, а потому он всех и ненавидит». А вот ещё запоминалка: «Больной цынгою цыган-цырульник, ступая на цыпочках по цыновке с цыгаркой в зубах, цыкал на курицына цыпленка». А окончание -ен для существительных женского рода на -ня в родительном падеже множественного числа: пашен, башен, вишен, и т.д., кроме барышень и деревень! А чередование гласных: оло-ла, оро-ра, ира-ер, кос-но-кас, рос-но-раст (кроме Ростов и росток), лож-но-лаг. Ещё запоминалка на наречия: «Ей уж замуж невтерпеж, пусть покамест подождет!». Графическое изображение значения приставок при- и пре- (приблизиться, но перескочить). И ещё многое другое. И ежедневные 10-минутные диктанты — «концентраты», очаровательные по смыслу новеллы, буквально «нафаршированные» (выражение Виктора Николаевича) трудными словами. А результаты были поразительны. Так, за контрольный диктант по тексту, присланному из Гороно, в нашем классе было 23 «пятерки», 11 «четверок» и 2 «тройки», «двоек» не было вовсе.

Работа над русским языком была неразрывно увязана с заданиями по литературе. В тексте изучаемого в данный момент произведения («Дубровский», «Капитанская дочка», «Тарас Бульба» и так далее) надо было найти слова и предложения, подкрепляющие то или иное правило грамматики. По этим же текстам мы писали диктанты, составленные Виктором Николаевичем, на эти темы учитель задавал нам изложения на строго установленное количество страниц. Таким образом, мы жили в атмосфере литературных образов и ситуаций, а потому прочувствовали, поняли, запомнили их навсегда. Писали мы и на свободные темы: «Нева», «Утро Ленинграда» и другие.

Каждый урок литературы был великолепным спектаклем. Виктор Николаевич мастерски, в лучших традициях театра, читал нам стихи и прозу Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Некрасова, Маяковского, Чехова, Горького... Вначале это были спектакли одного актера, но вскоре — целого класса. Мы не только научились прекрасно декламировать стихи, читать прозу, но сумели преодолеть страх перед аудиторией, разыгрывали — сначала перед классом, потом перед школой и совсем незнакомыми людьми (в кинотеатрах до начала очередного сеанса, в огромных коммунальных квартирах) — целые поэмы, сказки, литературные композиции, отрывки из спектаклей.

Виктор Николаевич сумел необычайно развить память каждой. А из нашей речи он навсегда удалил слова-паразиты (ну, это, как его, это самое, типа того, как бы ...).

Учитель отлично знал способности и возможности каждой из нас, побывал (в шестом и седьмом классах, став нашим классным руководителем) в каждой семье, познакомился с нашими родителями, с домашней обстановкой. Особое внимание уделял тем, у кого были сильно пьющие отцы или отчимы, что делало бедную и тесную жизнь (она была у каждой) некоторых одноклассниц просто невыносимой. К таким девочкам Виктор Николаевич был снисходителен, мог позволить переделать задание, чтобы получить лучшую оценку, устраивал на дополнительное бесплатное питание, давал деньги на еду из собственных скудных средств — и все так, что никто из окружающих даже не догадывался об этой благотворительности. Как сказано в Евангелии, творил добро, «чтобы правая рука не знала, что делает левая». О таких посещениях, о помощи, о подарках, полученных от учителя каждой из нас, мы узнали друг от друга, лишь став взрослыми, когда Виктора Николаевича уже не было в живых.

С момента нашего знакомства учитель вел огромную внешкольную работу. Он водил нас по красивейшим местам нашего города. Имена зодчих, скульпторов, мастеров, даты их жизни и творчества были произнесены голосом человека, бесконечно взволнованного любовью к искусству. Маршрут первой экс­курсии — Исаакиевская площадь — площадь Декаб­ристов — занял несколько часов воскресного весеннего дня. Именно от Виктора Николаевича мы узнали, что памятник Николаю I — единственная в мире скульптура всадника, имеющая лишь две точки опоры. Слышу голос: «Всадник гарцует легким аллюром, кажется, что он скачет вперед. Но приглядитесь — никуда он не скачет. Он пританцовывает на месте». У подножия «Медного всадника» из уст учителя прозвучали бессмертные строки: «Куда ты скачешь, гордый конь...».

Кадры из фильма «Республика ШКИД». В главной роли Викниксора (Виктора Николаевича Сорокина) выпускник нашего университета Сергей Юрский (в центре на верхнем фото).

В другой раз мы стояли как завороженные на правом берегу Невы перед панорамой Летнего сада и здесь услышали: «В гранит оделася Нева, мосты повисли над водами ...».

Тонкое очарование весеннего Ленинграда, несравненные строки Пушкина в мастерском исполнении Виктора Николаевича — вот что навсегда запало в души девчонок двенадцати лет.

Золотым сентябрьским днем учитель повез нас в Пушкин, показал его парки и дворцы. Долго стояли мы возле «Девушки с кувшином», «Юноши, играющего в свайку» и «Юноши, играющего в бабки». И здесь голос Виктора Николаевича соединил дивные скульптуры с пушкинским стихом. Затем мы пришли в недавно открывшийся Лицей.

На Кировские острова («Острова», как их неизменно называл учитель) мы отправились в июне. Здесь учитель читал Блока. Походов, поездок, экскурсий в музеи (Виктор Николаевич особенно любил и отлично знал Русский музей) было без числа. Учитель привел нас в последнюю квартиру Пушкина.

Мы много раз бывали всем классом в кино и разных театрах, особенно часто в театре Консерватории (молодые голоса, постоянно обновляющийся репертуар и неправдоподобно дешевые билеты) и «Новом театре» (ныне им. Ленсовета). Обычно Виктор Николаевич покупал билеты на 25–30 человек. Кто мог, возвращал деньги, кто не мог (дома не давали) — не возвращал. Имен «невозвращенцев» никто не знал. Перед походом в театр учитель читал пьесу, объяснял, что в театре главное внимание надо уделять не сюжету, а постановке, спектаклю.

Бесконечно можно рассказывать о жизни нашего класса, о стенгазете «Наша жизнь», о рукописном журнале «Проба пера», о непременном лозунге: «Сделал сам — помоги товарищу!» И помогали.

Виктор Николаевич бывал непримирим ко всякой лжи, фальши, наплевательскому (его словечко) отношению к общему делу. Не терпел раскисших, небрежных, грубых, «распоясавшихся» (его слово) внешне и внутренне людей. Был строг, суров, иногда излишне. Редко хвалил. Никогда не заигрывал с классом, не подыгрывал ему, держал в руках.

Абсолютное большинство коллег-педагогов откровенно ненавидели Виктора Николаевича за его яркость, необычность, собственную методу обучения, за блистательные результаты этой методы, за любовь и уважение, которое к нему испытывал наш класс буквально с первых дней совместной работы. По-настоящему учителя поддерживала только О.Р.Струговщикова, та самая, что впервые привела его в наш класс, лицо официальное. Она рассказала нам, что Виктор Николаевич — необычный учитель, о нем и его школе двадцатых годов написана книга «Республика ШКИД», в наши дни запрещенная и изъятая из всех библиотек. Достать и прочесть эту книгу невозможно (1948-й год!).

Математики тайно симпатизировали Виктору Николаевичу. Директор школы и особенно учительница истории Мария Федоровна Шпакова («Марфа», как мы ее называли) даже не скрывали своей неприязни к нашему учителю.

Я уже рассказывала, что мы — пятиклассницы — встретили Виктора Николаевича после его болезни восторженными аплодисментами. Вскоре кому-то из нас удалось узнать, что 26 ноября — день рождения Виктора Николаевича. Мы решили сделать ему подарок. Собрали какие-то деньги — попросили у родителей, сэкономили на завтраках и других личных нуждах — и купили красивый фотоальбом в черном бархатном переплете, сделав дарственную надпись. В день «X» я от лица всего класса поднесла на уроке подарок и сказала несколько хороших складных слов. Виктор Николаевич был искренне тронут и тепло благодарил нас. Конечно, об этом узнали в учительской. Марфа вскоре остановила меня на перемене и спросила: «Шендерова, правда ли, что ваш класс так поздравил Сорока-Росинского? Кто вас научил?» Марфа не признавала имен, только фамилии. Я ответила, что нас никто не учил, что мы сами решили так поздравить Виктора Николаевича. «Ну, что ж, — сказала Марфа, — в следующий раз подарите вашему Сорока-Росинскому хоть шляпу с пером». Я, глубоко изумленная, молча смотрела на учительницу.

Несмотря на явное неодобрение учителей, и в следующие годы наш класс сделал подарки в день рождения любимому учителю и классному руководителю. Мы очень старались, деньги копили исподволь; подарки были красивые и нужные — поместительный портфель, тонкий стакан в красивейшем серебряном подстаканнике. И Виктор Николаевич, и наш класс были одинаково счастливы. Учителя негодовали молча.

Противостояние между Виктором Николаевичем и педагогическим коллективом было постоянным. Мы часто слышали: «Ох, уж этот ваш Сорока-Росинский!» Сам Виктор Николаевич ничего нам не рассказывал, не той марки был человек. Открыто никто из педагогов школы не выступал против методов преподавания и воспитательской работы Виктора Николаевича. А мелкие, хоть и болезненные укусы — что с ними поделаешь? Позже я кое-что услышала от своего учителя — в его жизни было противостояние посильнее нынешнего. Его могущественным оппонентом — врагом выступила сама Н.К.Крупская. Но об этом чуть позже.

В.Н.Сорока-Росинский с преподавателями и ученицами 5-го “д“ класса. Во втором ряду снизу 4-я слева — автор статьи.

Заканчивалась учеба в 7«д». Класс хорошо сдал выпускные экзамены за неполную среднюю школу.

На выпускном вечере Виктор Николаевич произнес прекрасную речь. Она заканчивалась словами, обращенными ко всем выпускницам, к нам — его питоми­цам — прежде всего: «Всю жизнь пойте своим голосом!»

Наша школа росла вместе с нами. Стала восьмилеткой, девятилеткой, десятилеткой. Из класса Виктора Николаевича взяли в 8-й только двенадцать человек, остальных перевели в другие школы, кое-кто пошел в техникум, девочки-переростки (им было по 16–17, когда нам по 14 лет) ушли в фабзавуч. Шел 1951 год.

Итак, мы учились в старших классах у других учителей. А Виктор Николаевич взял себе три пятых класса. Еще с 1949 года он был методистом в методкабинете Октябрьского района, передавал свой опыт молодым учителям, работал с ними по собственной индивидуальной программе.

Но наша связь с учителем не прерывалась. Виктор Николаевич по-прежнему интересовался жизнью нашего класса. Однажды подозвал меня на перемене и сообщил о своей огромной радости — он наконец полу­чил отдельную комнату (до этого момента с 1948 года — времени возвращения из эвакуации — жил за занавеской в качестве углового жильца). Комната совсем маленькая, всего 8 метров, но зато своя! И адрес легко запомнить — Садовая ул., дом 86, квартира 4 (8-6-4). Виктор Николаевич пригласил меня и еще (по моему выбору) не более четырех подруг на новоселье.

В назначенный день и час мы отправились в гости.

Ах, какой это был праздник! И наш хозяин, и мы, его гостьи, были одинаково счастливы. Как красиво и вкусно он нас угощал: сначала немного рыбы, затем ветчина с зеленым горошком и маслинами, утка в латке домашнего приготовления — подарок соседей по квартире, на десерт — рокфор. И вина в различных стопках, стопочках, рюмках разного калибра. Стопки и рюмки хрустальные, стопочки серебряные маленькие. Из них в начале застолья пили херес и мадеру (буквально по одному глоточку, но подержав во рту, чтобы хорошо распробовать), потом из рюмок побольше под мясо — грузинские вина («Киндзмараули», «Хванчкара», «Алазанская долина», «Твиши» — конечно, не все в один день). Их понемногу отхлебывали, предварительно нюхали, взбалтывали и снова нюхали, потом пили маленькими глотками, не торопясь. К сыру в крошечные рюмки он налил ликер и объяснил, что его не столько пьют, сколько лижут. Посуда была красивая — фарфор, темно-синий кобальт с золотым колоском, приборы — серебряные вилки, ножи из нержавеющей стали с серебряными ручками. К столу был подан хлеб, черный и бе­лый, изящно нарезанный, в корзиночке с салфеткой. Салфетка была у каждого прибора, а крохотный столик был накрыт скатертью. В этой милой комнатке я бывала регулярно не менее пяти раз в год на протяжении девяти лет. Каждый год той же компанией — 26 ноября, в день рождения Виктора Николаевича. Этот день был наш и тогда, когда мы, окончив школу в 1954 году, стали студентками разных вузов. Мы всегда приносили ему торт и какой-то небольшой подарок. Он от души благодарил. А в остальных случаях — я одна, иногда с кем-то из младших сестер. И нас ожидал праздничный стол и хозяин, полностью готовый к приему гостей — аккуратно выбритый, подстриженный и причесанный, сорочка с галстуком, пиджак застегнут на все пуговицы. За столом Виктор Николаевич был неизменно доброжела­те­лен, вел себя не как наш наставник, учитель, воспитатель, а как исключительно радушный хозяин. И мы себя чувствовали свободно и уютно. Виктор Николаевич внимательно расспрашивал о каждой из нас, радовал­ся нашим успехам, вникал в планы, поддерживал их. Шел оживленный разговор о литературе, о новых открытиях науки, воспоминания учителя о его гимназических и студенческих годах, о В.Ф.Комиссаржевской, поклонником которой он был и ни одной премьеры не пропустил, да мало ли о чем... Грязную посуду мы всегда мыли и тщательно вытирали, Виктор Николаевич тут же ее рас­ставлял по местам. Когда я бывала единственной гостьей, пили кофе или какао со сгущенным молоком, на стол в таком случае подавалось печенье или сухарики. За два-три дня до прихода я, по просьбе Виктора Ни­колаевича, звонила ему, В прихожей квартиры висел на стене телефон. В трубке раздавался знакомый голос: «А, Рива, очень рад. Приходи (назначал день и час)». Я никогда не опаздывала. Виктор Николаевич опозданий не терпел, считал их признаком дурного воспитания и дурного тона.

Постараюсь описать комнату Виктора Николаевича. Крохотная комнатка (8 кв.м.) поражала вкусом, опрятностью и тем, что в ней было буквально все необходимое для творческой жизни. Хорошо продуманные и к месту прилаженные светильники, прочный обеденный стол (за ним учитель работал), небольшие, но поместительные книжные полки. На одной из них сверху — фарфоровые фигурки — персонажи «Мертвых душ», изготовленные народными художниками СССР Б.Я.Воробьевым и И.И.Ризничем. Внутри полки — тесный ряд толстых тетрадей. Однажды мы с подругой, стирая пыль с полки, уронили одну из тетрадей. Она раскрылась, мы увидели страницы, плотно исписанные его незабываемым, сжатым, как пружина, почерком. Мы не решились прочесть то, что открылось, быстро поставили тетрадь на место. На другой полке — сверху маленький бюст Суворова, выполненный в технике бисквита, внутри несколько книг и снова толстые тетради. Большой старинный буфет со многими ящиками и отделениями, по-моему, вмещал все имущество Виктора Николаевича. Узкая кровать, покрытая ковром, легко превращалась в тахту, где могли разместиться два-три гостя. Была выдвижная тумбочка, по торжественным дням превращавшаяся в праздничный стол. Было три стула, простых, прочных. Над кроватью — небольшой ковер, настенная лампа и небольшая овальной формы в легкой деревянной рамке икона с изображением Михаила Архангела. Видя наше изумление при первом посещении (дети атеистического времени), Виктор Николаевич просто сказал, указывая на икону: «Это родительское благословение. Я с ним не расстаюсь». В этой комнатке царила прекрасная атмосфера, располагавшая к продолжительным интересным беседам на различные темы.

Более откровенно о личном и о многом другом, что волновало Виктора Николаевича, он говорил со мной одной. Темы были бесчисленны, бесконечны ...

Об одиночестве — оно тоскливо, но к нему можно привыкнуть и заглушить беспрерывной любимой работой.

О несчастной любви — ее не бывает. Любить самому гораздо важнее и нужнее, чем быть любимым.

О подарках — дарить приятнее, чем получать подарок.

О родителях учителя — отец — украинец, дворянин по рождению; по бедности пошел вольноопределяющимся, закончил юнкерское училище, постепенно дотянул до подполковника, получив за беспорочную службу Св. Станислава III и II степени, Св. Анну III степени. Мать — дочь священника на Черниговщине, женщина образованная и твердого характера. Это она настояла на том, чтобы единственный сын, мечтавший о карьере военного (Суворов — любимый герой), с детства готовивший себя к ней, получил образование в лучшем в те годы университете России — Императорском Санкт-Петербургском. В 1901 году он поступил на историческое отделение историко-филологического факультета, собирался написать историю суворовских войн. Но уже в четвертом семестре увлекся совершенно новой и в России, и в Европе наукой — психологией. В 1903 году поставил удачные эксперименты в этой области под руководством молодого, только что вернувшегося из Европы приват-доцента Н.О.Лосского. Эксперименты оказались столь значительными, что студент получил императорскую стипендию и освобождение от платы за обучение.

К моменту окончания университета приготовил свою первую публикацию страниц на 50: «Возможна ли психология как самостоятельная наука», поместив ее в «Вестник знания» (1906, №№10–12). Познакомился и близко сошелся с академиком В.М.Бехтеревым и его любимым учеником профессором А.Ф.Лазурским. Под руководством этих крупнейших специалистов овладел педологией (наукой о ребенке), педагогикой (наукой о воспитании) и стал с 1908 г. преподавателем. Преподавал философию, историю, географию, работал воспитателем в хороших гимназиях Санкт-Петер­бурга — во Введенской, Ларинской, а с 1 июля 1913 года — в только что открывшейся элитной Стрельнинской гимназии, расположившейся в чрезвычайно живописном имении фон Дервиза.

Преподавал и воспитывал своих подопечных с удовольствием. Замечаний по службе не имел, а награды и чины шли с положенной скоростью. Был награжден, в частности, медалью «За спасение погибающих», но где и как отличился — не рассказал. В это же время опубликовал в «Вестнике знания» полтора десятка статей по психологии и строительству русской национальной школы в многонациональной стране. Строго различал национальное и националистическое, требовал не скатываться к узкому национализму, откуда только один путь — к человеконенавистническому шовинизму.

Беседы наши были неизменно интересными для нас обоих.

О браке — это чрезвычайно серьезное дело. Ему повезло. И он, и его избранница Элла Андреевна Люминарская были прежде всего коллегами, друзьями, единомышленниками. Безусловно, с глубокой симпатией относились друг к другу. На момент женитьбы (1920 г.) каждому было за 30 (учителю — 35), за плеча­ми — опыт прежней жизни. У него — сын, у нее — дочь. Были прочные супружеские отношения, обобществленные дети (отлично ладили друг с другом), теплый уютный дом.

Много говорили о русской истории. Она полна загадок.

О господине Великом Новгороде, чью вольность утопил в крови и сжег в пламени идеальный (по Карамзину) Великий Государь Иван III. Его внук Иван IV Грозный мало что смог добавить к жестокостям деда. Сам Грозный и его опричнина — прообраз корифея, вождя всех времен и народов (так называли Сталина) и его ближайшего окружения.

О Петре Великом — относился с глубоким уважением за стремление к европейской культуре, образованию, за великие личные труды, личное мастерство, за «окно в Европу», за Санкт-Петербург. Никогда не забывал, что Петр I — жестокий монарх, крепостник, податному сословию при нем жилось тяжелее, чем до него. А что касается страны в целом, говоря словами А.С.Пушкина,

На высоте, уздой железной
      Россию поднял на дыбы.

О Николае II — считал его непосредственным виновником катаклизмов (слово учителя), обрушившихся на Россию, мелким, ничтожным человеком.

О русском языке — полагал его одним из самых прекрасных, возможно, прекраснейшим языком планеты Земля.

О Пушкине, его поэзии, прозе, драматургии, журналистской деятельности, о его жизни в ссылках, светской жизни, женитьбе, семье, письме Геккерну, дуэли, смерти... О том, что творчество гения не следует смешивать с его личностью...

Об опере вообще, о рус­ской — любимой — в частности. Особо отмечал Римского-Кор­сакова, Бородина, Мусоргского. О последнем говорил, что музыка к «Борису Годунову» конгениальна тексту Пушкина.

О Шекспире — считал его величайшим драматургом. Радовался, что сумел прочесть его на английском языке.

Подробно рассказывал о творчестве и жизни Достоевского, Л.Толстого, Чехова, о любимых художниках.

О Февральской буржуазной революции — принял ее всей душой, но корил ее вождей за бесхребетность, «вождизм», за то, что позволили разоружить армию...

Октябрьскую революцию вна­чале тоже принял. Дела очень скоро так обернулись, что рассуждать и прикидывать было некогда — улицы захлестнули несмет­ные толпы бездомных, голодных, часто морально дефективных, но нередко безмерно талантливых детей и подростков. Ему — педагогу-психологу — дел было по горло. Так в наших беседах впервые прозвучала (бегло, повествовательно, почти с телеграфной краткостью) Школа индивидуально-социального воспитания им. Ф.М.Достоевского для трудновоспитуемых (даю полное название, взятое мною из Государственного архива Санкт-Петербурга), ШКИДа, как ее называли с 1920 года воспитанники и преподаватели. Не касаясь сути повести Л.Пантелеева и Г.Белых «Республика ШКИД», лишь бегло охарактеризовав личности авторов, Виктор Николаевич рассказал, что выход в свет этой безусловно талантливой книги вызвал сильнейший гнев самой Н.К.Крупской. Она увидела в ШКИДе просто бурсу с изолятором, противостоянием воспитанников и педагогов, отсутствием политзанятий и физического труда по несколько часов в день. Вот что писала Н.К.Крупская в статье «Воскресшая бурса» (журнал «На путях к новой школе», 1927, №4, с.158–159): «... не в Чухломе какой-нибудь, а в Ленинграде процветает советская бурса, руководимая людьми, работа которых ничего общего с задачами, поставленными советской властью, не имеет». И в конце: «Бурс, хотя бы они и называли себя советскими детдомами, нам не надо». Крупская в 20-е годы курировала в правительстве от ЦК ВКП(б) вопросы образования и социального воспитания. Противостояние между нею и Виктором Николаевичем существовало и до выхода «Республики ШКИД» и «Воскресшей бурсы». Надежда Константиновна была убеждена, что центральным пунктом любой летней работы дет­домовцев должна быть тру­довая деятельность, исходя из школьных хозяйственно-тру­довых процессов, направленная к трудовой деятельности населения в ее прошлом и настоящем. А Виктор Николаевич был убежден, что гораздо интереснее и полезнее для воспитанников за летние каникулы создать собственный интеллектуальный труд, к примеру, «Петроград. Его прошлое, настоящее и будущее». Это будет коллективная работа всех воспитанников. Педагоги — лишь инструкторы, не более. Никаких лекций, никаких уроков; пусть сами учащиеся читают доклады и ведут беседы (В.Н.Сорока-Росинский «Летние занятия по комплексному методу на тему «Петроград». — Петроград, изд. СОЦВОСА ПГОНО, 1923 г; стр. 23–38.)

Вот это постоянное обращение к знаниям, к культуре как способам перевоспитания трудновоспитуемых несказанно раздражало Крупскую. Неугомонный Викниксор, используя излюбленные суворовские приемы — глазомер, быстрота и натиск, «тяжело в ученье — легко в походе» — устроил в ШКИДе нечто вроде Лицея.

Школьные занятия — по 10–12 часов в день; издание рукописных журналов, газет, рисованных альбомов — чем больше, тем лучше. Самодеятельный театр, сценки на немецком языке, свой гимн. Была и физическая работа — полное участие воспитанников в хозяйственной жизни школы — заготовка дров, мытье посуды, комнат для сна и занятий, лестниц, окон, уборных, изготовление зимней обуви (лапти сшивались с перекроенными ушанками). Дежурства воспитанников по кухне, по столовой, по гардеробу и спальне. Ночные дежурства (конечно, вместе с воспитателем), чтобы вовремя поднимать «мочунов». Мучительно трудное преодоление противостояния «мы — они». Ежедневное обсуждение всех наиболее ярких событий, в котором принимают участие и педагоги, и воспитанники. «Летопись» — толстая конторская книга, куда ежедневно заносилось дежурным все самое важное, откуда не было вырвано ни единой страницы. И постоянный индивидуальный подход к каждому — ведь двух одинаковых воспитанников не было. Работа 24 часа в сутки. Но и результаты были. Шпана потянулась к знаниям. Весь выпуск (времена работы Виктора Николаевича) сумел окончить в ШКИДе по 7–8 классов нормальной школы, многие успешно учились дальше, получили достойные профессии.

И тем не менее, на одном из Всесоюзных педагогических совещаний того времени Надежда Константиновна ехидно (выражение учителя) прошлась по поводу методов — ненужных, буржуазных, откровенно вредных — какого-то, точнее — какой-то сороки. Оппонент от ЦК противопоставила и этим методам, и их автору систему А.С.Макаренко с ее предельно четкой осязаемой трудовой конкретикой. Выступления Крупской было достаточно, чтобы создателю и заведующему ШКИДы (той самой, что, по словам ее воспитанников, хоть кого исправит) крепко испортить жизнь, навсегда поместив его в число неблагонадежных.

Вынужденный уйти из ШКИДы, в 1925–1928 гг. Виктор Николаевич работал заведующим в школе №39 для трудновоспитуемых (их было более 800, мальчики и девочки вместе) Центрального района Ленинграда. Этот период своей деятельности учитель ценил особенно высоко — занимался школьным строительством, разрабатывал планы уроков (революция их отменила), сочетал учебу ребят с работой в хорошо оборудованных мастерских, налаживал связь с родителями, приобщал учеников к самоуправлению и совместному с педагогами управлению школой, создавал клубы по интересам... В эти же годы Виктор Николаевич интенсивно вел практические занятия на кафедре трудного детства у проф. Бельского в Педагогическом институте им. Герцена. Много писал о методике преподавания, о том, что учебный процесс надо максимально сочетать с игрой — так легче и быстрее усваивается любой материал. Рассказал, что в конце 1928 года его «убрали» из школы и Пединститута. Перебивался кое-как, вел занятия с психоневротиками в Бехтеревском институте, в Торфяном техникуме. Много писал, но его не печатали.

В 1936 г., в 54 года, получил разрешение преподавать русский язык и литературу в средней школе. Работал 38-й, потом в 210-й. Много публиковался в разных газетах — центральных и ленинградских.

Заметил, что труд педагога невероятно тяжел — можно даже не дожить до того времени, когда «семена, брошенные тобой в хорошо подготовленную почву, так тебе, по крайней мере, кажется, взойдут» (слова учителя). Вообще, к трудным он относил профессии врача, художника, ученого, но быть педагогом, по его мнению, труднее всего.

Рассказал, как встретил войну в Ленинграде, работая в 210-й школе, на нашем радио, в «Ленинских искрах». Жена эвакуировалась со своим Педагогическим институтом им. По­кровского уже в августе 1941 г., эвакопоезд попал под бомбежку. Элла Андреевна погибла. Ее дочь умерла от тяжелого туберкулеза за несколько лет до войны. Сын с 1938 года служил в РККА, был кадровым военным.

А Виктор Николаевич остался один. Работал, пока в августе 1942 г. его не свалила жесточайшая дистрофия. Его эвакуировали на Алтай, по дороге мародеры украли чемодан, где были самые ценные вещи (те, что меняют на хлеб), документы и рукописи двух законченных учебников — «Построение и ведение урока русского языка в средних классах» и «Обучение выразительному чтению в средних классах».

В эвакуации жил и работал сначала в Горно-Алтайске (преподавал в школе ВВС и педучилище), затем в Киргизии, в городе Пржевальске (преподавал в Учительском институте), куда переехал в 1944 году. С восторгом говорил об озере Иссык-Куль и весенних маках на окрестных горах.

Между прочим заметил, что живя и работая в эвакуации, он выиграл 1-й тур конкурса на лучший учебник русского языка, но затем учебник и все материалы касательно него исчезли, «будто вовсе не бывало».

Рассказал, что по окончании войны ему было чрезвычайно сложно вернуться в Ленинград. Дом разбомблен — в квартиру попал снаряд — уничтожены все вещи, письма, фотографии, недописанные и не взятые с собой рукописи. Семьи нет. С трудом добился разрешения вернуться в 1948 г. и получил направление в нашу 233-ю школу.

Затем, с 1953 г., была 260-я, на Лермонтовском проспекте, буквально в трех минутах от его дома. Через малое время сообщил, что вовсе вышел на пенсию из-за крайне слабого зрения, не позволявшего ему видеть лица своих учеников, даже сидящих за первыми партами. Но работы не прекращал. Постоянно писал. Изобрел орфографическое лото, по нему учит «идиотиков» (слово Виктора Николаевича) в прихожей своей коммунальной квартиры (соседи не возражали): ежедневно после уроков к нему приходят 6–8 закоренелых «двоечников», работают по одному часу. «Домашняя академия», как ее торжественно именовал учитель, разрешена завучем 260-й школы и учителем русского языка. Как только «академики-идиотики» переходят в разряд твердых «троечников», приходит новая партия «безнадежных».

Время шло, появлялись новые темы для беседы.

О путешествиях — отрицал начисто способ «галопом по Европам». О героизме, сознательном самопожертвовании — считал, что таких людей мало, они достойны величайшего уважения.

Очень одобрил решения XX и XXII съездов КПСС, где Н.С.Хрущев резко осудил культ личности И.В.Сталина. Началась хрущевская оттепель — эпоха реабилитации невинно осужденных, возвращение домой тех, кто уцелел, взошли слабенькие ростки свободы.

Мучительно переживал травлю Б.Л.Пастернака из-за его опубликованного «там» «Доктора Живаго». Отказ Пастернака от Нобелевской премии и от выезда навсегда из родной страны «туда» считал крупным поступком благородного человека.

Рассказывал, что иногда его навещает бывший коллега из 233-й школы математик Игорь Александрович Родионов, очень любопытный (слово Виктора Николаевича) человек. Он профессиональный энтомолог, автор солидных публикаций, коллекционер энтомологических редкостей, добытых своими руками, и предметов культуры и быта Востока.

Бывает молодая учительница Надежда Алек­санд­ровна (впоследствии я узнала ее фамилию — Кор­добовская), которой он помог освоиться с профессией.

Однажды я застала Виктора Николаевича в особенно приподнятом настроении. Накануне его посетил интурист из Финляндии (время хрущевской оттепели) — бывший ученик Стрельнинской гимназии, ныне профессор-историк. Интурист специально приехал в Ленинград, чтобы встретиться со своим бывшим учителем истории в 1915 году и поблагодарить его за точный выбор профессии. Финн разыскал Виктора Николаевича через адресный стол, узнал телефон, договорился о встрече. Она была теплой и продолжительной.

Благодаря своей преподавательской деятельности в эвакуации в школе ВВС, Виктор Николаевич, можно сказать, одним из первых среди простых смертных узнал, что к полету в космос готовится человек. Дело в том, что учителя навестил один из учеников школы ВВС, эвакуированной, как и он сам, в Горно-Алтайск. Бывший ученик, ныне в больших чинах, имел прямое отношение к Центру космических исследований. Он точно знал, что к полету в космос готовится человек. Лайка, Белка и Стрелка к этому времени уже летали. Виктор Николаевич был в восторге. «Космос — это великолепная визитная карточка нашей страны», — говорил он, радостно поблескивая стеклами толстенных очков.

Когда я по окончании ЛГУ почти полгода не могла найти работу (прав, прав был учитель, еще в школьные годы предупреждая меня, что со своим именем и фамилией хлебну лиха), я предложила Виктору Николаевичу свою помощь в качестве переписчицы его бумаг. Ведь он постоянно писал, а видел все хуже. Он отверг мою помощь, сказав, что время я должна тратить только на поиски работы. Ему обещали прислать аспирантку из Педагогического института, дело пойдет веселее.

Наконец, я нашла работу. Виктор Николаевич вполне разделял мою радость. И вот тогда я смогла сама сделать учителю подарок — достала роскошные билеты (середина 2-го литерного ряда) на спектакль нашего БДТ, поставленный Г.А.Товстоноговым, «Идиот».

В главной роли — восходящая (в то время) звезда Иннокентий Михайлович Смоктуновский, еще не заслуженный, не народный, не лауреат никакой премии, просто гениальный артист. Виктор Николаевич взял с собой полевой бинокль и ни разу не оторвался от него. Игра И.М.Смоктуновского, великолепный актерский ансамбль, тонко разыгранные мизансцены, превосходное музыкальное сопровождение, интересная работа художника — все потрясало, волновало до глубины души, все было — «Идиот» Ф.М.Достоевского. По окончании спектакля я проводила Виктора Николаевича до его дома. Была холодная ясная ночь, пустынные улицы, а мы шли потихоньку и говорили об увиденном. Виктор Николаевич был глубоко тронут спектаклем и искренне благодарил меня «за доставленное наслаждение» (слова учителя).

Я по-прежнему бывала у Виктора Николаевича. Нашим беседам и планам на будущее (собирались вместе объехать Крым) не было конца.

16 июля 1960 г. я пришла к учителю проститься перед длительной поездкой на берег Карского моря.

Это была наша последняя встреча.

Виктор Николаевич умер 1 октября 1960 г., его хоронили накануне Дня учителя. С тех пор прошло более 45 лет.

Имя Виктора Николаевича Сорока-Росинского не забыто. Медленно, очень медленно вращается колесо истории. Были мучительные годы умолчания. Но вот в 1970 г. Л.Кабо опубликовала маленькую повесть «Жил на свете учитель», где впервые увидела свет «Школа Достоевского» самого Виктора Николаевича, неоконченная повесть (смерть помешала). В 1978 г. «Школа Достоевского» вышла в издательстве «Знание» отдельной брошюрой. В 1977–78–83 гг. — серия статей об учителе в «Комсомольской правде», написанных или собранных ее корреспонденткой Т.Яковлевой.

В 1982 году в нашем городе состоялись скромные торжества (не по линии наробраза, но под эгидой трудовых резервов), посвященные 100-летию со дня рождения В.Н.Сорока-Росинского. Материалы трехдневной конференции не были опубликованы.

В 1991 г. вышла книга «В.Н.Сорока-Росинский. Педа­гогические сочинения». Составитель и автор вступительной статьи — А.Т.Губко. — М. «Педагогика». 1991. 240 с. Здесь помещены уже 32 статьи Виктора Николаевича, написанные, главным образом, до войны.

К изучению и развитию творческого наследия учителя — ученого обратилась Е.А.Заречнова: «Педаго­гическая деятельность и педагогические взгляды Сорока-Росинского». Автореф. дисс. канд., Майкоп, 1994.

По этому же пути пошла Н.Н.Сисерина «Психолого-педагогические воззрения В.Н.Сорока-Росинского (гражданственно-нравственные аспекты)» Автореф. дисс. канд., Тверь, 1999. Диссертант — психолог работала с трудновоспитуемыми и достигла позитивных результатов в той части группы, где пользовалась методами Виктора Николаевича.

М.В.Богуславский в последнее десятилетие не только посвятил Виктору Николаевичу ряд своих работ, но написал о нем статью для «Российской педагогической энциклопедии», 1999. Т.2, с. 358–359. (М: Научн. изд. «Большая Российская энциклопедия»).

В 2000 г. Издательский дом Шалвы Амонашвили в серии «Антология гуманной педагогики» выпустил книгу «Сорока-Росинский» — с. 240. Составитель, автор вступительной статьи и комментария — Р.Б.Венд­ровская, член-корреспондент РАО; первый читатель, давший свой комментарий к каждой статье Виктора Николаевича, — В.А.Караковский, народный учитель СССР, директор московской школы № 825.

Все, кто сегодня говорят и пишут о Викторе Николаевиче, отмечают поразительную актуальность его работ.

Сегодня, в начале ХХI века, трудновоспитуемых в России ничуть не меньше, чем в период беспрерывных войн и катаклизмов, сотрясавших нашу страну в XX веке. И серьезные педагоги все чаще бьют тревогу по этому поводу и все чаще обращаются к трудам Виктора Николаевича Сорока-Росинского 1923–1927 гг., в которых он — тонкий психолог — сумел разделить трудновоспитуемых на группы, требующие строго индивидуального подхода, и дать конкретные методы работы. Общим же итогом является возможность перевоспитать ребенка или подростка, ввести его в коллектив обычных детей-школьников.

Особый интерес вызывают публикации Виктора Николаевича о строительстве новой школы в эпоху перемен (в нашу эпоху!), когда именно школа вынуждена и призвана принять на себя решение о том, кто придет на смену живущим ныне.

Именно сейчас глава нашего государства обратил особое внимание на школу, назвав это направление приоритетным.

По словам Виктора Николаевича, школа должна воспитывать так, «как будто каждый первоклассник предназначался к занятию государственных должностей, где необходимо иметь хорошо воспитанное государственное чутье и чувство огромной нравственной, прежде всего, ответственности».

В условиях кризиса семьи (не наше ли время?) «именно школа должна взять на себя сохранение социального здоровья нации».

А вот и оценка воспитания:

«Воспитание есть не столько сообщение знаний и нравственных идей, сколько тренировка душевных и физических сил, так как сам человек ценен не по тому, сколько он знает, а по тому, что и сколько он делает».

Последователь и продолжатель педагогических идей К.Д.Ушинского, Виктор Николаевич особое внимание уделял строительству русской национальной школы в условиях многонациональной страны (не о нас ли писал?). Утверждал, что базисом такого строительства может и должно стать обращение к величию русской культуры, которая, «как и всякая национальная культура, является тем высшим проявлением творческого гения народа, где он выходит из пределов своей национальной «особности» (словечко учителя) и превращается в общечеловеческое достояние, где он становится необходимым для всех других народов».

Мысли о школе взяты из публикаций учителя 1915–1916–1917 гг. А кто оценит с современных позиций работы ученика Бехтерева 1906–1909 гг.? А работы о школьных коллективах, разбросанные в бесчисленных газетах 1930–50-х годов? Кто, наконец, по-серьезному оценит «Школу Достоевского», содержащую так много и методических приемов педагога в экстремальных условиях, и любопытнейшие типы преподавателей, и характеры воспитанников, и элементы школьного самоуправления, и многое другое.

Да, сегодня имя Виктора Николаевича Сорока-Росинского стоит в одном ряду (пишется через запятую) с именами Д.К.Ушинского, П.П.Блонского, С.Т.Шацкого, А.С.Макаренко. Но этого мало. Виктор Николаевич был одновременно ученым и практиком. Его наследие бесконечно богато, а высказанные им мысли производят впечатление сегодняшних.

В настоящем, 2007 году педагогическая общественность отметит 125 лет со дня его рождения. Уверена, что по нарастающей пойдут публикации, касающиеся его литературного наследия. Хотелось бы солидных работ из Санкт-Петербурга, города, в котором он жил и творил с 1901 по 1960-й годы (за вычетом шести лет эвакуации), города, который учитель — непременный член общества «Старый Петербург» — отлично знал и любил.

И еще одно. 2007 год объявлен годом русского языка. Именно ему учил ребят Виктор Николаевич Сорока-Росинский.  

Рива Ильинична Шендерова,
коренная жительница нашего города,
житель блокадного Ленинграда,
доктор биологических наук.

© Журнал «Санкт-Петербургский университет», 1995-2007 Дизайн и сопровождение: Сергей Ушаков