№ 26-27 (3718-3719), 15 декабря 2005 года
главная | оглавление | <... | ...>	слово выпускнику

Держать марку
и соответствовать духу времени

Предмет «Журналистское расследование» по понятным причинам студенты журфака начинают высматривать в сетке расписания чуть ли не с первого семестра. Высматривать приходится долго — преподают его только на пятом курсе. Зато преподают сотрудники агентства журналистских расследований Агентства журналистских расследований (АЖУР) и лично генеральный директор и главный редактор – Андрей Дмитриевич Константинов.

На Восточный факультет ЛГУ он поступил в 1980 году, и окончил его спустя шесть лет по специальности «историк-арабист», пройдя годичную практику в качестве военного переводчика в Южном Йемене. Выпускник Восточного факультета организовал и возглавляет Агентство журналистских расследований — одну из самых успешных журналистских «фирм». И это не удивительно, если знать, что представлял из себя Восточный факультет до конца восьмидесятых.

А.Д.Константинов

— Я считаю, что на тот момент Восточный факультет давал лучшее гуманитарное образование в Ленинграде, а может быть, и в стране – говорит Андрей Дмитриевич Константинов. — К сожалению, только сейчас понимаешь, что мы иногда недооценивали это, пропускали занятия, хотя тогда в университете поддерживалась достаточно строгая дисциплина. Но мы все равно умудрялись сбегать с лекций в пивбар «Петрополь». Легендарное было место.

Тот Восточный факультет, на котором я учился, и тот, что есть сегодня – это немного разные вещи. Тогда факультет был не до конца открытым. Чтобы туда поступить, требовалась рекомендация горкома комсомола. Абитуриенты проходили три собеседования, три медкомиссии, тщательно проверялись родственники. Это было чуть ли не единственное гражданское учебное заведение, в котором официально в справочнике для поступающих писали: «принимаются преимущественно мужчины». Все это объяснялось просто. Восточный факультет был «кузницей кадров» для различных спецслужб.

На факультете приходился один преподаватель на трех студентов. Вся группа могла состоять из одного студента, и для него читали лекции, составляли специальные программы. Это была Фирма. У нас шутили, что к нам поступить намного легче, чем вылететь. Потому что вылет с восточного факультета мог сломать судьбу.

Факультет был идеологическим и находился на особом положении. Вступительные экзамены принимались на месяц раньше, чем на остальных факультетах. Все в августе сдавали, а мы – в июле. И все понимали, что восточники – это некая элита, особенная каста.

У нас невозможно было учиться плохо. За неуспеваемость отчисляли очень быстро, несмотря ни на какие связи или спецзаслуги. У нас не было спортнабора, хотя многие были спортсменами. У нас, арабистов, была по тем меркам очень большая группа – десять человек. Военные переводчики были очень востребованы. Ни одной девчонки в группе. У меня рост метр восемьдесят четыре – я в этой группе считался среднего роста. Когда мы приезжали в стройотряды, люди ежились, глядя на нас, спрашивали, откуда мы такие. А мы говорили, что историки.

Нам давали широкое гуманитарное образование.

– Кто из преподавателей повлиял на вас больше всего?

– Они все на нас влияли. Ольга Борисовна Фролова, завкафедрой арабской филологии — легенда арабистики. Тамара Михайловна Сипенкова, которая вела спецкурсы по палестинской проблеме. Она была очень специфическим преподавателем, очень сильно нас ругала, и при этом по предмету рассказывала совершенно необычные вещи. Преподаватели заставляли нас задумываться над чем-то, что раньше нам и в голову не могло прийти.

– Например?

— Нам особым образом преподавали историю. Иногда было даже странно, что в советском вузе, да еще и в идеологическом, могут говориться такие вещи. Было очень мало восхваления и советского взгляда на историю. Поскольку предполагалось, что мы будем заниматься практической работой, нам старались правдиво доносить все, что только можно. Больше всего я благодарен за то, что нам привили системный подход. Невозможно прочитать все книги в библиотеке, но надо знать, где какая лежит, чтобы в любой момент ее можно было взять с полки. Вот это понимание, некую методологию нам вложили в головы. Треть выпускников моего курса – это краснодипломники. Я не получил красного диплома, хотя за все время обучения у меня было только три четверки. Может, виной тому проблемы с дисциплиной. Но у нас ребята действительно хорошо учились. Дураков не было. Один парень у нас считался «с придурью», потому что он учил абсолютно все и был ленинским стипендиатом.

Терпение, с которым к нам относились – тема особая. Командировки эти наши… У нас ведь целыми курсами «уходили на фронт». Арабисты и афганисты ездили больше всех. Потом возвращались, доучивались, все неадекватные, потому что в иностранных армиях ничего хорошего не увидишь. Как правило, стрессы выливались в пьянство. И преподаватели очень терпеливо относились к нашим проблемам. Я помню, как Кемаль Османович Юнусов у меня на пятом курсе принимал экзамен по арабскому языку. Я тяжело отходил после Йемена, сильно пил. Он сказал: «Я не буду у вас принимать экзамен. Протрезвейте и приходите, вы нормально все сдадите. А сейчас ваше бормотание только на три балла тянет». Это не просто поступок – это некое отношение, и не ко мне персонально. Они нас любили, жалели, понимали, что с нами происходит. Факультет отличался внутренним корпоративным устройством – он был как большая семья.

Потом с Восточным факультетом стали происходить трансформации не в самую лучшую сторону. Я закончил в 1986 году, Империя еще была жива и сильна. А потом – и это всех коснулось – качество образования резко упало, стало труднее спрашивать со студентов, образование стало менее престижно.

Наши преподаватели подолгу работали за границей, модно одевались. Отличались даже в этом от преподавателей других факультетов. Это были люди, у которых все в порядке. Потом преподаватели стали превращаться в шнырей, которые получали гроши за свою очень серьезную работу. И сегодня страшно смотреть, как уникальные специалисты, которые меня учили, люди, которые должны цениться на вес золота, живут очень бедно. Чтобы снова вырастить таких специалистов, нужен чудовищный труд и немало лет. Не должен профессор ездить в метро и на маршрутках. Это разбивает всю систему отношений «учитель – ученик». Молодые девочки в мини-юбках и с телефонами последних моделей подъезжают к факультету на вполне внятных автомобилях, а преподаватели, которые должны быть для них примером, выезжают на троллейбусах. И о чем будут думать эти девочки? «Хорошие вы люди, только жизнь у вас не состоялась». Жалеть их будут. Как только ученик начинает жалеть учителя, учитель перестает быть для него примером.

Но я думаю, что сейчас востфак на пути к возрождению. Не случайно дочка президента туда поступила. Наверное, потому что ее родители помнят тот, прежний востфак.

История объективна, и раз так получилось, значит, для этого есть предпосылки. Но государство не должно терять настоящих специалистов, страноведов, которые везде очень нужны – и в бизнесе, и в политике.

– Когда вы учились, вас готовили для работы в системе. Но, с другой стороны, даже принцип преподавания истории вполне мог подорвать авторитет системы в вашем сознании. Не возникало двойственного чувства по этому поводу?

– Нет. По крайней мере, у большинства выпускников, которых я знаю, ничего подобного не возникало. Нас учили настолько хорошо, что все равно больше половины работали не по специальности. Настолько хорошее гуманитарное образование было, что когда я пришел в журналистику в 1991 году, я ничему специально не учился. Практические навыки я освоил быстро. А в остальном — общая подготовка Восточного факультета и то, что давал в то время журфак, были несоизмеримы. Мы общались со студентами журфака – с ними даже говорить было не очень интересно.

— А сейчас ситуация изменилась?

— Я не знаю, что сейчас делается на востфаке, но я вижу, что на журфаке сейчас большие проблемы с общим гуманитарным образованием. Когда студенты на пятом курсе настолько плохо знают историю… даже своей страны. Я не говорю об истории Западной Европы или стран Азии и Африки. Если задать вопрос о каком-нибудь Суринаме, то не вдруг скажут, на каком континенте это находится. На любом факультете люди обязаны хорошо знать литературу и историю. Это основа всего.

Несмотря на специфику факультета, нам не создавали кумиров. Нас учили критическому подходу, учили видеть нестыковки, обращать внимание на детали. Олег Голузеев преподавал нам историю арабских стран. У него была такая ироничная манера рассказывать и такие детали давать, которые запоминались навсегда. Он рассказывал о бомбардировке Александрии как очевидец, так, что мы чувствовали атмосферу, запах тех событий.

На Восточном факультете началось мое увлечение средневековой японской историей. Я не японист, но могу немного рассказать о соперничестве кланов, об эпохах различных сегунатов, не застанет меня врасплох вопрос, кто такой Ёсицунэ. Потому что я это помню. Я не могу сказать, что я идеально знаю историю Турции, но я в курсе, кто такой Селим III. Я в курсе того, как развивались цивилизации, такие как китайская и индийская. А как без этого может быть человек, который претендует на гуманитарное образование? Если образованного человека застает врасплох вопрос о том, кто такой был Карл Великий и какой след в истории он оставил… Зачем нам, восточникам, давали историю средневековой Европы? Мой однокурсник, заместитель директора АЖУР Евгений Вадимович Вышенков, смотрит фильм «Царствие небесное», где речь идет о крестовых походах, и видит там все нестыковки или соответствия исторической правде, потому что он помнит курс истории крестовых походов. А ведь 23 года прошло с того момента, когда этот курс нам читали. В наше время мы могли с физиками, математиками легко обсуждать и вопросы литературы, и вопросы истории. А сейчас человек говорит: «Я менеджер, мне это не нужно». Как это не нужно, если ты с людьми общаешься? О чем ты будешь с ними говорить? О «Зените» или об Интернете?

– Это прагматический подход…

— Это не прагматический подход. То же самое вы можете сказать о студентах-журналистах, которые «берут только то, что нужно». Так вот это-то и нужно – литература, история. Потому что без этой базы никогда не будет ассоциативного ряда, легкого оперирования цитатами, всего того, что делает журналистику интересной. Ведь журналистика — это не информационные заметки в режиме смс-заметок.

Я думаю, что узкоспециализированный подход — это серьезная ошибка. Это американский путь. Американцы пришли к цивилизации, минуя культуру. Не надо повторять этого. Они считают нормальным, что дантист не знает, где находится Болгария. Лишь бы пломбу хорошо поставил.

– Связано ли падение престижности Союза журналистов с падением престижности профессии?

— Союз журналистов переживает затяжной финансовый кризис, из которого, я надеюсь, выход будет найден. Надо реструктурировать саму организацию. Что касается падения престижа самой журналистской профессии – его как раз нет. Цифры вступительных конкурсов говорят об этом. Журфак более востребован, чем Восточный факультет.

Другое дело, что молодые люди, которые приходят на факультет журналистики, не до конца понимают, чего, собственно, они хотят. У них ложное представление о профессии. Часто оно таким же остается на протяжении обучения, хотя многие и совмещают учебу с работой. Что на самом деле категорически неправильно.

– Почему? Я всегда, наоборот, считала этот факт несомненным плюсом.

– Очевидная вещь – когда человек работает и учится, времени у него не хватает катастрофически. Прежде всего, на учебу, на расширение своей гуманитарной базы. На чтение книг, если говорить совсем уж просто. Можно, конечно, одолеть «Войну и мир» или «Анну Каренину» в пересказе и сдать зачет по литературе. Но это ничего не прибавит. Только запись о сдаче зачета или экзамена. Фантазировать и мыслить учат только книги. Никакая экранизация не заменит их. Когда человек читает книгу, он сам мысленно снимает фильм. А когда человек смотрит кино, его мозг напрягается гораздо меньше, потому что за него эту работу сделали другие люди.

– Режиссер Джексон убил Толкина…

– Совершенно верно. И получается восприятие совершенно иное. А когда мозг не работает, он становится слабеньким, жирным и некрасивым. Все уже грамотные, в фитнес-залы ходят. А про мозг забывают.

– Но тем же журналистам нужна практика.

– Это ошибка. Жизнь так устроена, что потом времени на развитие, чтение, учебу не будет. Тем более у прекрасного пола. Потому что начнется замужество первое-второе-третье с разводами и детьми, разные обязанности: работа, муж, дети, дом… И, если есть любовь к книге, сил останется только на то, чтобы почитать детектив на ночь. И получается, что вся учеба ограничивается первыми двумя курсами, когда работать не разрешено. Хотя сейчас и это нарушается.

– Получается, надо запретить студентам устраиваться на работу?

– Конечно. На дневном отделении – совершенно точно. Иначе в чем разница между дневным и вечерним обучением? Я ее сейчас не вижу. А в мое время на Восточном факультете не было ни вечернего, ни заочного отделения. Считалось, что по-другому невозможно качественно обучить. Я беседую со студентами-пятикурсниками, и мне по-настоящему страшно становится, потому что это не уровень Санкт-Петербургского государственного университета.

– А как вернуть авторитет Союзу журналистов?

– Нам нужно решить очень серьезные экономические проблемы. Экономика – это корень всего. Сможем навести порядок, рассчитаемся с долгами – сможем помогать членам союза, запустить интересные программы, и тогда это будет действительно организация, которая сможет на что-то влиять.

Дело в том, что все общественные союзы переживают сегодня кризис. У нас по крайней мере члены союза – это люди, связанные с профессией и реально работающие в ней. А вот что творится с Союзами писателей? В двух союзах несколько сотен человек. А назовите пятнадцать петербургских писателей? Писатель должен быть известен людям с высшим образованием. Иначе непонятно, почему он считается профессиональным писателем.

– Надо ли менять статус Союза журналистов с творческого на профсоюзный?

– Думаю, что надо менять, но вряд ли это буду делать я. Я на этом посту достаточно случайный человек, меня долго уговаривали принять на себя обязанности председателя.

Фотоархив Сороковой выпуск факультета восточных языков японско-китайский и китайско-маньчжурский разряд, 1915 г.

– Почему согласились?

– По моральным причинам. Я не очень люблю альтруизм, потому что это неправильно. Я не понимаю личной пользы от этой работы. То, что я на журфаке преподаю, я рассматриваю как некую общественную нагрузку. Уже восьмой год идет это преподавание. Финансового смысла в нем никакого. Мы понимаем, что это нужно факультету, может быть, студентам, но нам-то зачем? Денег мы принципиально не получаем. Они такие небольшие, что от них легко отказаться, и быть в этом смысле свободным человеком. А еще есть книги, которые я пишу, и журналистская работа. АЖУР растет и потихоньку превращается в холдинг, в котором уже пять средств массовой информации, и всем этим надо управлять.

А в Союзе журналистов я временный кризисный управляющий. Я вижу людей, которые хотели бы занять этот пост. Но говорить о конкретных кандидатурах пока рано.

Занимая какую-то должность, надо ее любить. А я ее не люблю и не стесняюсь это сказать. Меня научили в свое время на Восточном факультете тому, что есть такое слово – «надо».

Ближайшая наша задача – рассчитаться с долгами. Дальше можно всерьез переоборудовать дом, проводить профессиональные семинары. Есть планы создания института повышения квалификации для журналистов.

— Прививать системный подход…

— Да. Новейшие тенденции, приемы и методы мировой журналистики. На базе Союза такой образовательный проект – это сумасшедшая работа. Я достаточно легко выдумываю идеи, но я не понимаю, почему я все должен от начала и до конца делать. Если я могу начертить архитектурный план дома, это же не значит, что я должен сам кирпичи класть и цемент замешивать.

А моему факультету я хочу пожелать держать марку. И помнить, что нельзя жить только прошлыми заслугами, обязательно надо соответствовать духу времени. Я думаю, что потенциал восточного факультета огромен до сих пор, и все обязательно получится.

Двадцать лет назад студенты Восточного факультета шутили, что «вылететь» оттуда труднее, чем туда поступить. Эта шутка популярна и сегодня, особенно любят ее повторять студенты-журналисты. Но, хотя фраза та же, подтекст у нее совершенно иной. Может, оно и к лучшему: если задуматься, жить стало как-то проще. Да и учиться тоже стало проще. И вообще сегодня к общегуманитарной подготовке на иных факультетах впору крепить милый массовому потребителю ярлычок «light». Но такая маркировка может украсить разве что пачку сигарет перед рефлексирующим курильщиком. А вот для высшего образования это уже диагноз… или знак соответствия духу времени?  

Венера Галеева

© Журнал «Санкт-Петербургский университет», 1995-2005 Дизайн и сопровождение: Сергей Ушаков