Санкт-Петербургский университет
  1   2   3   4   5  6 - 7  8
  9  10 - 11  С/В  12 - 13
 14-15  16-17  18  19  20
 С/В  21  22  23  24 - 25
 С/В  26 - 27  28 - 29
ПОИСК
На сайте
В Яndex
Напишем письмо? Главная страница
Rambler's Top100 Индекс Цитирования Яndex
№ 14-15 (3703-3704), 17 июня 2005 года

Поднявший перчатку

Продолжение. Начало см. «СПбУ», №8, 10-11, 12-13, 2005)

«Провал в Большом времени»

И всё же, что помогало Проппу жить и творить? Ведь он пошёл на самоизоляцию и последовательно осудил господствующий социальный порядок. И он был убеждён, что современность – это обширный провал во времени. Трезвость суждений Проппа необычайна. Он всегда идёт от конкретного факта, но умеет «прозреть» за ним суть.

Вот запись в дневнике от 27.II.1968 – это время «пражской весны» с надеждами на социализм «с человеческим лицом» и время зарождения нашего диссидентства.

В.Я.Пропп. 1960-е годы.

В.Я.Пропп. 1960-е годы.

«В столовой удивляюсь долготерпению и нетребовательности русских. Они стоят в очереди, как будто так и надо, не понимая, что это зло, вызванное государственной монополией. Выгоднее иметь одну столовую, где вечные очереди, где раздатчицы сбивают с ног и за столом нет места, чем две столовых без очереди, ибо надо весь штат содержать вдвойне – ради чего? Ради удобств. Зановесочки на стенах заменяют удобство».

А вот дневниковая запись от 12.VIII.1962:

«Потом приходила студентка Пантелеева с экскурсии на Пинегу. Как ужасно там живут крестьяне. Есть ещё курные избы. Голод. Едят болтанку из муки, если есть мука, которую привозят раз в год… Соблюдают посты и во время поста песен не поют. Слагают озорные антисоветские частушки. Кривые маленькие домики. В школе учительница не любит школу, содержит семью от участка. Детей берут в колхоз с 12 лет и раньше, в школе учатся только читать и писать. Свиней никогда не видели. Кур не держат. Тайно ловят рыбу и браконьерствуют – бьют лосей… Поют духовные стихи про Волотомона. Церкви запретили, но на праздники они за 50 верст ходят в монастырь».

Но зачем ездить к чёрту на кулички – на дикую пинежскую окраину. Вот Репино – элитное место, где дома партийной и творческой номенклатуры. Там семья Проппа последние 10 лет его жизни снимала дачу.

«В Репино имеется «Дом малютки», в котором содержат сирот. Их выводят гулять в поле, и там мы их иногда видим. Они имеют ужасный вид, грязные, бледные, малоподвижные. Одна из наших соседок по даче работала там няней и говорит, что их кругом обворовывают, что эти дети не видят ни молока, ни яиц и пр. Сопровождавшие их барышни имеют, напротив, весьма благополучный вид, заботятся о своей красоте и загорают в кустах, пока малыши предоставлены сами себе. Эти дети немые, они не слышат человеческой речи, кроме команд и окликов, и между собой они не говорят. И вот один раз мы идем по тропинке, и вдруг ко мне подбегает мальчик лет двух-трёх; из носу висит густая сопля до рта. Этот малыш обхватывает моё колено, прикладывается к нему щекой и снизу смотрит мне в самые глаза своими совершенно голубыми глазами. Он замирает в этой позе и прижимается всё крепче. Глаза сияют счастьем. При этом не издаёт ни звука. Как велика потребность ласки. Потом это повторилось два раза… Но интересно, что ни один из них не прикладывался к Елизавете Яковлевне. Мы объясняем это тем, что женщины ассоциируются у них с воспитателями, от которых ласки они никогда не видят, и которые стряхивают их, если бы малышу вздумалось приласкаться.

У нас сейчас много пишут о чуткости, морали и пр. Пишут потому, что отсутствие этих качеств приобретает угрожающие размеры». (Запись в дневнике от 20.VII.1964.)

Пропп в своих заметках пишет о жутком отставании в науке, о развале медицины, о падении качества диссертаций, но самое главное – об обозлённости и безобразности, которые охватывают людей. Склоки в очередях, пьянство, падение производственной дисциплины… Можно многое упомянуть. При этом часто звучат грустные ноты, когда речь заходит о личной жизни учёного. Что же двигает творчество Проппа? Этого «рыцаря бедного», ушедшего в себя?

Свою жизнь Пропп рассматривает в «большом времени» – на отрезке веков и тысячелетий. Не в 1917 году началась беда, и не через 10 лет она закончится. Пусть осела земля, образовав глубокий овраг. У провала всё равно есть края, на них можно укреплять мост. Сейчас много отупевших, отчаявшихся, прозаически низменных людей. А раньше? Что, мир состоял из одинаково одухотворённых людей? Нет. Но раньше было другое.

Пропп интенсивно думал о своей судьбе. Да, у него есть написанные им книги, учебники, его признают в научном мире. Он наслаждается шедеврами искусства, читает мудрые трактаты. У него есть Бетховен, Чехов, Толстой, Врубель. А у тех – отодвинутых от высокой культуры, – у них что есть и что было раньше, в прошлые времена? И даёт такой ответ:

«Когда переваливает за 70, то вся жизнь начинает представляться в другом свете. До этого: были ценности. Это – искусство, литература, наука, творчество, и было другое: средства жизни, вроде жилища, питания, одежды, транспорта. Но для миллионов и миллиардов людей средства составляют цель, но эти-то и делают жизнь, эти-то и делают счастье. Миллионы женских рук, которые трудятся для нас, – они творят поэзию жизни, как её творят люди всех видов труда, где бы они ни делали своё дело. А это великое КАК у нас забыто. Не всё равно, как ты входишь в дверь, как садишься на скамейку в вагоне, как держишь руки, как смотришь и говоришь. А у нас? Вместо радости труда – изнурительная многочасовая работа, от которой люди тупеют и звереют. И так везде. И люди начинают существовать, когда перестают трудиться» (запись от 20.XII.1967 С.317).

Что же забыто? Посетив Троице-Сергиеву Лавру, Пропп поделился с Шабуниным таким наблюдением: «Поражает древнерусское умение жить в высоком, что вовсе не исключает житейского, а придаёт ему тот особый склад и ритм, который отличал старую русскую жизнь. Это не значит, что она должна вернуться, но было в этом нечто, чего нам глубоко не хватает». (Письмо от 29.VI.1963.)

Спасение красотой

Да, к «Домострою» не вернёшься, как и к буквальной древнерусской церковности. Но ведь возможна нормальная трансформация прошлой модели в будущем. Настоящее – провал, неорганичная метаморфоза. Но исходная модель есть. Она задана фольклором, древнерусским искусством, древнерусским обрядом. И все исследования Проппа должны восстановить структуру того порядка, который пронизывал поры простой бытовой жизни обычного человека. Нелепо стоить мост, прямо опираясь на край оврага, провала. Надо отступить дальше. Для Проппа самое современное искусство – древнерусская иконопись и древнерусская архитектура – и, разумеется, неизуродованный фольклор – волшебная сказка, былина, историческая песня. И Пропп «оттесняет» сказку в первобытность, а былину из исторического времени в эпоху родового строя. Чем древнее, тем цельнее и гармоничнее. Пропп принципиально не читает современную художественную литературу. Музыка для него остановилась на Шумане. Литература – на Чехове (настоящая). Архитектура – на допетровских храмах. Пропп занимается искусством, но в искусстве он не ищет рецепта, как построить жизнь. Пропп – противник теории отражения и теории социальной активности искусства, что делает его еретиком не только в глазах теоретиков социалистического реализма. Искусство должно не отражать, не поучать, не копировать и не вмешиваться в действительность. Искусство должно дать человеку ощущение счастья и гармонии, а он уже сам позаботится, как осветить этим ощущением свою обычную и творческую жизнь.

Манифестом Проппа можно назвать его дневниковую запись от 20.XII.1967:

«Литература никогда не имеет ни малейшего влияния на жизнь, и те, кто думают, будто это влияние есть и возможно, жестоко ошибаются. «Ревизор» не действовал на взяточников, а статьи и воззвания Толстого о смертной казни не остановили ни одного убийства под видом казни… Литература сильна тем, что вызывает острое чувство счастья. И Гоголь велик не тем, что осмеивал Хлестакова и Чичикова, а тем, как он это делал, так что мы до сих пор дышим счастьем, читая его. В этом дело, не в том, ЧТО, а в том, КАК. А счастье облагораживает, и в этом значение литературы, которая делает нас счастливее и тем поднимает нас. Чем сильнее поучительность, тем слабее влияние литературы. Самые великие никогда не поучали (даже не хотели этого), они были».

Эстетическая позиция Проппа, действительно, субъективистская, восходящая к романтизму. С ней можно спорить, но с психологической точки зрения, Пропп последователен. Изоляционизм, отрешённость от современности не может не вызывать напряжённого расширения сферы независимой духовной жизни. Социолог бы предположил, что здесь делается акцент на компенсаторные функции искусства. Психоаналитик бы подчеркнул, что культура примиряет с жестокостью действительности. Историк философии указал бы на аналогию с античным учением, в соответствии с которым предметы посылают нам как бы облачки образов, и те могут стать важнее, чем сам первоисточник. Вот как Пропп объясняет величие Саврасова:

«Это великий пейзажист, второй после гениального Васильева. Он первый в мировой живописи импрессионист. Он изображает не предметы, а настроение. Он пишет не вещи, а времена года».

«Ангел златые власы… Полное совершенство форм. Совершенство форм есть излияние внутреннего совершенства. Тем это искусство и возвышает. Я чувствую свою приобщённость к высокому. Тем самым оно отрешает меня от течения дня… Искусство русских икон – есть искусство плоскостное и живописное. Оно не от реальности, перенесённой на полотно. Оно от красочной передачи плоскостных соотношений».

Здесь едва ли уместно спорить или соглашаться с позицией Проппа. Важнее другой аспект: что дала она ему в исследовательской работе? Акцент на субъекте и его способности моделировать мир с опорой на внутренние ресурсы позволяет рассмотреть собственную художественную структуру любого текста как совершенную. И если взять для анализа художественный тип большой исторической устойчивости, традиционности, то открываются широкие возможности выявить именно специфику структуры – жанра, типа. Во всяком случае, Пропп сумел предложить богатую и внутренне согласованную концепцию фольклорных жанров.

«Элемент беспокойный
и нежелательный»

Пропп приближался к шестидесятилетию, когда идеологическая удавка вокруг его шеи стала ослабевать. В 1955 г. он опубликовал свой новый труд: «Русский героический эпос», посвящённый былинам. В мае отмечали на кафедре юбилей – уже не космополита и формалиста с немецкими национальными корнями, а крупного фольклориста, последняя книга которого, по словам выступавшего с поздравлениями искреннего поклонника Проппа – профессора Макогоненко, была увлекательнее всех романов. И действительно, это исследование Проппа является наиболее полным описанием русской былины как жанра и самой красивой дорогой, которой может пойти интересующийся древнерусским эпическим сознанием. В 1958 году вышел английский перевод «Морфологии сказки», открывший путь к её изданиям на других европейских языках. В это время мировое сообщество открывало для себя русскую старину советского периода: труды Выготского, Лурии, Лосева, Бахтина – и Проппа, труды тридцатилетней давности. Для развития филологической мысли и формирования нормального научного климата такой процесс «западного признания» сыграл очень важную роль. И для оставшихся в живых гуманитарных светочей появлялись гарантии личной безопасности и относительного благополучия (Проппу в 1960 г. всё-таки дали квартиру). Но о большем нельзя было и мечтать. Вновь испечённые академики (за редким исключением) вполне осознали себя туземными князьками; ни перед Бахтиным, ни перед Проппом не маячили академические лавры. Мало того, Пропп не только ни разу не выехал за границу, но даже на проходящий в Москве VII международный конгресс этнографов ему прислали приглашение через 3 дня после начала заседаний. И Пропп не питал иллюзий на этот счёт. В письме к Шабунину от 14.V.1966 он писал о своём выдвижении в члены-корреспонденты: «На большом учёном совете (ЛГУ – М.И.) я получил 58 голосов, против голосовало четыре. Но в Москве я не пройду, т.к. хорошо известно, что я критикан и вообще элемент беспокойный и нежелательный». Хотела было Берлинская академия наук воздать почести Проппу, да почему-то передумала. Впрочем, именно в это время на Западе была популярной карикатура: лидер ГДР Вальтер Ульбрихт с раскрытым зонтом расхаживает по улице в солнечный день, а на недоуменные вопросы отвечает: «В Москве же идёт дождь».

Правда фольклора

Однако для личного творчества руки у Проппа были развязаны. И он высказался по большому счёту. В 1963 году была опубликована статья «Фольклор и действительность». В прошлые времена под таким названием выходили разве что передовицы с неприкрытым восхвалением «прогрессивно народного творчества», особенно его реалистической сути. Пропп же сформулировал давно созревший у него принцип подхода к этому самому реализму. Если под реализмом понимать непосредственное отражение житейских и бытовых форм существования, эмпирики повседневного быта, то меньше всего к ним имеет отношение фольклор. Ну ладно, волшебная сказка всегда считалась вымыслом и фантазией. А сатирическая, бытовая? Когда я, студент первого курса филфака, в 1965 году должен был сдавать экзамен по фольклору и обратился к этой статье Проппа, то почувствовал себя слегка ошеломленным, прочтя такие слова: «Как только мы обратимся к вопросу, что же эти реалистические мужики, бабы, солдаты или другие персонажи делают в сказке, то есть обратимся к сюжетам, как мы сразу же окунёмся в мир невозможного и выдуманного…, где в жизни эти шуты, обманывающие всех на свете и никогда не побеждаемые? Бывают ли в жизни такие ловкие воры, которые крадут яйца из-под утки или простыню из-под помещика и его жены? Так ли в жизни укрощаются строптивые жёны, как в сказке, и есть ли на свете такие глупцы, которые глядят в дуло ружья, чтобы посмотреть, как вылетает пуля? В русской сказке нет ни одного правдоподобного сюжета». (Русская фольклористика. С.261.)

Вот так! Ни одного правдоподобного сюжета! Я даже пошёл по стопам Проппа. Вспомнил около сотни анекдотов (их сборников в те годы не издавали) и решил проверить, так ли это? Если не считать анекдотов с остроумным ответом, Пропп получил полную поддержку. У нас любовники прячутся в холодильник? Или жена в случае неожиданного прихода мужа предлагает любовнику выпрыгнуть в окно с 13 этажа, а на его возражения отвечает: «Нам не до суеверий»? Или художник выигрывает приз на конкурсе батальной живописи, зачернив каракулями полотно и заявив: «Бой в Крыму, всё в дыму, ничего не видно»? А из таких размышлений неизбежно вытекают и другие: зачем сажать за политический анекдот? Если это бытовой реализм, то только умалишённый будет отрицать, что у нас есть «отдельные недостатки». Вот они и отражены. А вот если анекдот попадает на реальность другого типа: на «идеологическую реальность», то есть на истинность идеологической доктрины – тогда понятно, почему «священный гнев» через волосатый кулак тянется к зубоскалу.

Пропп «спрессовал» свои высказывания, которые были рассыпаны в его предшествующих книгах, но могли восприниматься как лёгкий эпатаж, оригинальные частные наблюдения или как проходной комплимент. Если использовать современную терминологию, то Пропп утверждает: народ в своём творчестве создаёт истинные модели мира – как в желательном, идеальном, так и в нежелательном варианте, а потому возможны любые отклонения от «реальности» – сферы типичных и бытово устойчивых форм. Через год – в 1964 г. – выйдет книга Лотмана «Лекции по структуральной поэтике», где и будет выдвинута идея искусства как модели. Пропп протягивает руку своему последователю, готовит будущее. А за год до этого – в 1962 г. – Хрущев на встрече молодых художников в Московском манеже устроит погром именно за искажение натуральных пропорций в «мазне» этих индивидуалов.

Но сторонники фотографического реализма получили в статье Проппа массу сюрпризов. Мир новой власти опирался на то, что она развивает поэзию народного труда. Из репродукторов гремели песни «по заявкам трудящихся»: «Трудовые будни – праздники для нас». В дневнике Пропп прямо высказался по поводу рабского труда соотечественников. А в статье академически корректно заметил, что хорошо было бы составить список сюжетов фольклорной лирики, и тогда «можно было бы составить ясное представление о том, в какой степени лирическая песня связана с жизнью и бытом крестьянской деревни. Правда, хозяйственной жизни крестьянина в ней нет. По-прежнему крестьянин свою производственную жизнь считает недостойной воспроизведения в искусстве. К своим хозяйственным заботам у него не лирическое, а трудовое, можно сказать – техническое отношение, и в этой области ему совсем не до песен… народная лирика основана на поэтизации жизни, и то, что не поддаётся такой поэтизации, не может стать её предметом».

И добивает своего воображаемого оппонента Пропп весьма лёгким и болезненным ударом: наиболее полно бытовую обстановку и житейскую психологию передаёт причитание – импровизированный речитатив на похоронах. «По сказкам восстановить жизнь русской деревни нельзя. По плачам можно в таких деталях, какие по другим источникам нам неизвестны». (С.274-275).

Меньше всего я хотел бы здесь говорить о зашифрованных политических мотивах. Пропп пишет действительно фольклористическую статью с очень важной целью: дать очерк фольклора как системы жанров, у которых есть свои эстетические характеристики. Но если политики сделают из выводов учёного неприятные для себя выводы, то это их забота. Фольклор существует не для обслуживания интересов властной элиты.

В мире разъединенных учёных, находящихся под идеологическим контролем, наблюдается грустная вещь. Они работают над общими проблемами, но результаты одного скрыты от другого. Поэтому возможно дублирование, и невозможен обмен мыслями. Уже в 1930-е годы Бахтин разрабатывает теорию хронотопа: конструктивного единства героя с пространством и временем, в котором протекает действие. Пропп похожую идею кладёт в основу жанровых классификаций фольклора. Пространство волшебной сказки фантастическое, а время не знает различения между порядком следования и причинной связью («до» и есть «потому»); действие героя первичнее его мотива. Историческое время эпоса реально, события воспринимаются слушателями как истинные, но отодвинутые в далёкое-далёкое прошлое. Баллада близка к современности исполнителя-слушателя, появляются мотивировки, но они связаны лишь с исключительными характерами героев. Эта удивительная статья Проппа является конспектом добротного учебника по русскому фольклору, ибо содержит ясную и хорошо разработанную концепцию, связывающую типологический и исторический подходы. Исследователи древнерусской культуры (литературы, иконописи, архитектуры, художественных стилей и жанров) уже 40 лет работают в направлениях, которые намечены Проппом. Но Пропп создавал свою систему не как специалист в частной, хотя и важной области. Он видел перед собой более масштабную проблему, которая захватывала его личность, но имела общее для нас значение.

«Культура покосившихся избушек»

Каким был Пропп последние двадцать лет своей жизни? Авторитетный профессор, который сдержанно, деловито, методически прорабатывал и очень глубоко читал лекции. Был последователен в объективности и требовательности на экзаменах. Имел много учеников, заботился о них, ждал их в «приёмные часы» (пятница с 17 до 19:00) у себя дома, где его родственники жили с ним дружной семьёй. Были просты, хлебосольны и деликатны. И всё же дневники и письма Проппа показывают, насколько велико было внутреннее напряжение, которое определяло его жизнь. Пропп любил и уважал студентов и свою требовательность справедливо считал формой поддержания их профессионального достоинства (безответственно-снисходительные экзаменаторы своей ленью демонстрировали пренебрежение к будущим специалистам). Пропп мог заставить оробевшего студента взять билет и попытаться ответить на вопросы, часто ставя положительные отметки. Но при этом сам Пропп каждую сессию переживал как «экзаменационную каторгу», не хватало сил даже встретиться с другом до наступления студенческих каникул. Осень, зима, весна состояли из череды служебных дней (часто это были все дни недели, кроме субботы и воскресенья). И лето. Это курсирование между городской квартирой и дачей (чаще в Репино). На даче надо по очереди с женой готовить обеды для себя и внука Андрюши, а в городе – отдыхать от такого «отдыха», читать и проявлять фотографии (снимки делались «на природе»). Шабунин, тот самый близкий друг, каждый год уезжал в Подмосковье (в Переделкино) и звал к себе Проппа – и с семьей, и одного. Пропп постоянно хотел туда – но надо было летом то редактировать книгу, то просто отдохнуть от университета, то помогать жене в заботах о внуке (не бросать же её одну). Уйти на пенсию, а жена – работай и майся на кухне (безнравственная мысль!). Пропп боготворил древнерусскую архитектуру. Вот надо съездить в старые города… Но нет сил, или денег, или семейной возможности. Только будучи оппонентом по защите диссертаций Пропп проживал в первопрестольной, где насладился её древностями, да в Саратове, где его ждали с распростёртыми объятиями. Дважды Пропп бывал в Кижах. Уж на что Новгород рядом: я просто садился в автобус, весь день проводил там, и вечером возвращался. Проппа же хватило лишь на то, чтобы отправить туда на экскурсию жену с внуком, а самому питать многомесячные надежды отправиться по их стопам. Здесь не просматривается ни безволия, ни бесцельности – у Проппа такого быть не могло. Но наличествовало другое.

В.Я.Пропп в последние годы жизни.

В.Я.Пропп в последние годы жизни.

В 1962 г. Пропп отправился в Кижи на пароходе. Когда он описывает кижский погост, то создаёт гимн великой культуре:

«Можно посмотреть на храм с берега. Он лучше, чем все, что можно было о нем думать по снимкам. Я думал, что он перегружен, упадочен, барочен. Но он, прежде всего, удивительно строен. Главки не выпячиваются, а смотрятся на фоне всего сооружения. Можно плакать от счастья. Только люди на земле могли создать такое. Ни один город этого не может».

Пропп убеждён, что древнерусская архитектура – наивысшее достижение человечества, прекраснее Флоренции. Однако он пока любуется «видом». А вот она жизнь во всём её объеме. Это продолжение того же письма:

«Избушки на холмах издали – иллюзия счастливой жизни. Вблизи – нищенская жизнь. Покосившаяся дверь. За забором картофель и цветы. Щенок-дворняжка… Красота пейзажа совершенно русская, с храмами, берёзой, рекой и песнями. Обстановка нисколько не изменилась после революции, кроме того, что пристаёт «шикарный» теплоход, а радио орёт «Мирандолини». Культура покосившихся избушек выше».

Вот она – беда. Сохранившаяся красота – это «иллюзия счастливой жизни» на фоне всеобщей трущобы. Хочешь повидать алмаз – повидай и его нынешнюю оправу. То же самое и со сбором фольклора. Поедешь слушать сказателей – может быть, услышишь и интересную вещь, но в сопровождении безвкусного романса и в углу «покосившейся избушки».

Отправишься на конференцию в Москву – наслаждаешься шедеврами Троице-Сергиевой Лавры, но придётся сидеть на конференции, где единственное полезное право – право делать вид, что слушаешь. А затем поедешь в одиночной электричке, которая может уйти раньше срока, и будешь соседствовать с усталыми и несимпатичными дачниками.

К треугольнику «квартира-университет-дача» годами приспособляешься-таки. Университет – это наука, ученики, интеллектуальное общение. Дом – это Пушкин, Толстой, Моцарт, Шуберт, Врубель, фольклорные тексты, забота о близких, переписка с коллегами и друзьями, приём студентов и аспирантов. Дача – это уголок природы. «Всё искупает вечернее море с чистым тихим небом, человек не может испортить моря и горизонта». Вокруг дачного домика можно своей властью очертить круг облагороженной природы – как и во времена «Буколик» Вергилия:

«У меня великолепный цветник – небывалые настурции, а у Елизаветы Яковлевны великолепный огород. В большом количестве быстро наливаются помидоры – предмет зависти соседей по даче. У нас свои лук, горох, укроп, сельдерей, своя морковь, петрушка, свекла (борщ!). Елизавета Яковлевна оказалась прекрасной огородницей, с увлечением полет и поливает. Ты видишь, какая прозаическая жизнь! Но в ней своя поэзия».

Вот из этого долго и трудно устроенного мира Пропп и восклицал: «В Новгород! В Ярославль! В Тарусу!» Прямо как чеховские сёстры: «В Москву! В Москву!»

Было бы неуместно сказанное понимать как указание на какую-то сентиментально-иделическую слабость Проппа. Здесь заложены и величие, и трагедия. В России произошёл обвал, земля расселась «на полы». Когда? Видимо и не в 1917 году, раньше. Но Проппу было дано жить в XX веке, когда восторжествовала «культура покосившихся избушек». Самым страшным оказалось то, что она, эта культура, вошла внутрь людей. Не просто рабский труд, но утеря любой красоты: места, ритуала, слова, чувства. Люди едут в Кижи. И зачем? Любоваться древней лепотой? Да даже на палубу не выйдут, пьют в каютах, режутся в карты, сплетничают. И корабль хорош: его прекрасно сделали за границей: «Но одного не предусмотрели немцы: как русские будут пользоваться этим судном. Музыкальный салон, душевые кабины, библиотека, парикмахерская, ванные, почтовое отделение – всё это хронически заперто и бездействует. Уборные, к счастью, открыты круглосуточно». И вот приходится опять создавать вокруг себя скорлупу, отделяясь от этого покосившегося мира: «Говорить мне совершенно не с кем, я уже три дня как молчу». А ведь в предыдущем письме Шабунину писал: «Я постараюсь не быть букой и разговаривать с людьми».

Пропп не был мизантропом, он с сердечной болью наблюдает этот культурный и духовный обвал. 1967 год – 50 лет революции. «Ленинград красится и пудрится, а люди делаются всё хуже и хуже. Я отдаю в починку обувь и костюм. Стою в очереди. Каждая третья баба (есть и мужики такие) привередничают по совершенным пустякам и устраивают грандиозные скандалы. Как много толстых женщин, которые в вагоне, сидя, широко расставляют колени, а на лице написано: ты только поговори со мной, я тебе покажу! Я всегда права!

А у нас около дома цветы (это моя забота). Невиданный по красоте и обилию цвета и аромата душистый горошек…»

В быту Пропп возвращается к клумбам, грядкам, отгороженным палисадником, — «на круги своя». А в миссии?  

М.В.Иванов

© Журнал «Санкт-Петербургский университет», 1995-2005 Дизайн и сопровождение: Сергей Ушаков