|
|
|
№ 12-13 (3701-3702), 2 июня 2005 года
|
 |
|
|
|
|
Никита Федорович Морозов:
«Нужно дать ученым денег, и все будет...»
Разговор о сегодняшнем положении естественных наук в России Никита Федорович МОРОЗОВ предварил примером, наглядно демонстрирующим опасность небрежного отношения к собственной науке. Этот классический пример – печальный опыт Германии, до Второй мировой войны считавшейся передовым центром развития физических и математических наук. В силу разных причин научный потенциал государства был утерян. Ученые разъехались, школы распались. Даже сегодня, шестьдесят лет спустя, Германия никак не может восстановить утраченные позиции — несмотря на крайне высокий жизненный уровень и огромные средства, которые регулярно выделяются на научные исследования.
|
 |
Н.Ф.Морозов |
|
Если зарплата останется прежней, наука умрет
И.М. : Никита Федорович, что нужно делать, чтобы через какое-то время нам не пришлось вслед за Германией импортировать научные кадры и высокие технологии?
Н.М.: Задача номер один, без которой все дальнейшие разговоры становятся бессмысленными, это повышение зарплаты преподавателям и профессорам в пять-десять раз. Это условие sine qua non: если оно не будет выполнено, ничего не изменится.
Н.К.: Почему нужно повышать зарплаты профессорам?
Н.М.: Во-первых, надо повышать престиж университетского образования. Во-вторых, нужно, чтобы профессор получал достойную зарплату и не думал о том, что ему нужно идти на вторую или третью работу, чтобы прокормить себя и семью. Только это может обеспечить укрепление научных школ. Если человек забегает в университет на два часа, а потом идет на другую работу, то это не оставляет науке ни единого шанса. В-третьих, — и это другая сторона того же самого вопроса – молодежь тоже должна быть материально обеспечена, чтобы иметь возможность заниматься наукой, а не поиском денег.
И.М. : Предположим, сейчас страна не имеет такой возможности…
Н.М.: Я не экономист и поэтому не могу объективно оценить нынешние финансовые возможности государства. Я думаю, что соображения Кудрина все-таки исходят из благих побуждений. Наверное, он боится повторения дефолта, инфляции, боится запустить достаточное количество денег в оборот. Хотя я слышал и другой вариант развития событий. Один мой коллега и товарищ по академии считает, что повышение зарплаты, напротив, стало бы стимулом для раскручивания маховика национальной экономики... Улучшение покупательной способности населения привело бы к росту спроса и так далее... Я не знаю, кто прав. Но если в десять раз повысить зарплату сразу всем преподавателям страны опасно, то есть другой вариант, вроде бы даже одобренный органами власти. Давайте проведем сепарацию! Давайте выберем двадцать ведущих вузов, повысим зарплату их преподавателям, дадим этим университетам всевозможные льготы, и пусть они будут нашей витриной и начнут двигать национальную науку. Конечно, такой вариант не является наилучшим, но, по крайней мере, он поможет хоть как-то решить проблему. Пусть таких элитных вузов поначалу будет двадцать, но со временем, когда экономическая ситуация в стране улучшится, их круг можно будет расширить. В пользу сепарации вузов могу привести такой пример. Когда в последний раз я был в США, то встречался там с одной семьей. Молодой человек из этой семьи окончил вуз, который считался не очень престижным. За время его учебы семья как-то улучшила свое благосостояние, и этот молодой человек счел нужным пойти в другой, престижный университет на ту же специальность, для того чтобы иметь широко признанный диплом. То же самое может быть у нас, но для этого необходимо высоко держать марку наших лучших университетов.
Как живут китайские профессора
Н.К. : Предположим, что это произошло. Что дальше? Ведь мы сегодня уже очень много потеряли…
Н.М.: Назад смотреть уже бессмысленно, надо смотреть вперед.
И.М. : То есть на молодежь – сегодняшних студентов и аспирантов? Что вы как заведующий кафедрой, можете предложить нынешним аспирантам?
Н.М.: Начнем с того, что их очень мало. Молодежи нам страшно нехватает. Мой бывший аспирант, Арсений Каштанов, которому сейчас 25 лет, — это последнее приобретение нашей кафедры. Несколько других аспирантов, которых мы пестовали, уехали за границу и, похоже, «с концами»...
Н.К.: Они успешны там, за границей?
Н.М.: Да, более или менее. Понятие успешности ведь очень относительное. Устроились нормально: домик, машина, дети в хороших школах…
Н.К.: Меня интересует не материальная успешность, а успешность их профессиональной реализации?
Н.М.: В этом плане все не так блестяще. В какой-то степени это связано с тем, что в США — во всяком случае, в нашей науке — очень сильны местные школы. И ты либо к этой школе пристраиваешься, либо тебя просто не замечают, вежливо игнорируют: будут кивать, но ссылаться и в докладах упоминать не станут. Я об этом могу говорить определенно, потому что несколько очень толковых ребят, которые здесь были звездами первой величины, там совершенно потерялись и погасли.
Н.К.: А что у нас? Ну, устроим мы комфортно нашу молодежь, а с наукой-то у нас что? Что у вас, ребята, в рюкзаках, как говорили в былые годы? Остались ли у нас действительно серьезные научные школы со своими разработками, наши кафедры достаточно открыты для новых идей?
Н.М.: Наталия Николаевна, может быть, я скажу излишне оптимистично, но я считаю, что да. У нас плохо с оборудованием. Я вот был в Китае два года назад. Китайцы очень вежливые люди и, конечно, все время говорят, что развиваются только благодаря нашей помощи и нашим идеям. Но когда я начал спрашивать об уровне зарплаты их научных сотрудников, выяснилось вот что. «Как, — говорю, — у вас живут ассистенты?» «Хорошо живут». «А профессора?» «В десять раз лучше, чем (хорошо живущие!) ассистенты». «А академики?»
«У-у-у» (смеются и поднимают глаза к небу).
Дальше — больше. Для занятий наномеханикой нам необходимы высокоточные и очень дорогостоящие приборы. И вот, будучи в Китае, я беседовал со своими коллегами об одном таком приборе. Китайцы качали головами. «Да, — говорят, — это трудно, дорогой прибор, двести тысяч долларов... Раньше, чем через два месяца, получить не сможем!» Вот такая история. Мы подобных вопросов вообще не задаем, потому что ни через два месяца, ни через два года нам в приобретении такой техники никто не поможет. Поэтому здесь мы, к сожалению, проигрываем и китайцам, и индийцам. Быть может, дело связано еще и с тем, что и в той, и в другой стране огромное количество населения живет очень бедно, и за этот счет может хорошо жить узкая прослойка ученых, но...
Н.К.: Но ведь не случайно правительство тратит средства именно на тонкую прослойку ученых: китайское и индийское руководство понимает, что вся страна будет продолжать жить бедно до тех пор, пока в науку не будут вложены серьезные деньги. Почему этого не понимают у нас? Во всем западном мире сейчас инвестируются огромные средства в исследования, которые, по заверениям ученых и политиков, уже через 5-10 лет позволят развитым странам уйти от нефтяной зависимости. Что будет делать Россия без нефтедолларов? Почему сейчас мы не вкладываем деньги в собственные фундаментальные исследования и промышленность?
Н.М.: Мне это абсолютно непонятно. Я убежден в благих намерениях нашего руководства, но объяснять, почему так происходит, не возьмусь. На мой взгляд, любой серьезной стране без науки жить просто невозможно. Если уж заниматься критикой, то надо сказать, что многолетнее поддержание отечественной науки в состоянии нервозности и нестабильности крайне вредно и для внутреннего психологического климата. Постоянные разговоры о том, что какие-то позитивные изменения ждут нас через год, потом еще через два... Но ведь ученый должен чувствовать за спиной хоть какой-то тыл! Кроме того, важна не только материальная, но и моральная поддержка со стороны государства. Не так давно мой старший товарищ по цеху вице-президент АН Фортов получил от ЮНЕСКО медаль Эйнштейна за научные заслуги. Он позвонил мне из Парижа и говорит: «Смотри телевизор, мне будут вручать медаль». Поскольку мы друзья, я три дня переключал каналы, но там так ничего и не показали. Печально, что такие события остаются без внимания государства! Я, например, очень сожалею, что Владимир Владимирович не зашел к тому же Фортову после вручения медали Эйнштейна. Ведь насколько приятно было смотреть репортажи о посещении президентом Алисы Фрейндлих! Такая же поддержка нужна и науке.
Наш потенциал
Н.К.: Никита Федорович, на ваш взгляд, каким потенциалом обладает наше математическое образование?
Н.М.: Наше образование – до сих пор лучшее в мире, в этом мое глубокое убеждение. Мне есть с чем сравнивать. Все мои знакомые, друзья и сослуживцы из самых разных стран, где я бываю, всегда просят: присылайте ваших студентов и аспирантов: с ними легко работать, потому что у них хорошая фундаментальная подготовка, а частности всегда можно чуть-чуть подправить на месте. Более того, все зарубежные аспиранты и студенты, с которыми я сталкивался, значительно уступали нашим ребятам. Поэтому главная наша задача при переходе к болонскому процессу — не позволить загубить свое высшее образование, не бояться отстаивать свои традиции, например, двухуровневую систему подготовки диссертаций, которая реально стимулирует научные исследования.
И.М.: Если бы вы получили необходимое оборудование, для каких исследований вы бы его использовали?
Н.М.: Сегодня мы вполне можем конкурировать с западными коллегами в исследовании проблем разрушения и прочности. Наша кафедра теории упругости – кафедра замечательная, но для того чтобы это как следует понять, надо немного разобраться в существе дела. У нас есть, с одной стороны, математика, а с другой — физика. Между ними находится механика. Она берет физические постулаты и начинает строгим математическим образом их проверять. В отличие от физиков, которые могут по ходу дела менять условия игры, мы действуем скорее как ортодоксальные математики. Обычно то, что прошло через горнила механики, можно смело закладывать в фундамент любой теории. Вероятность ошибки в таком случае ничтожно мала. Именно поэтому результаты нашей работы имеют прямой практический выход. К примеру, теория упругости позволяет производить расчеты при проектировании куполов, конструировании подводных лодок, самолетов и космической техники.
Сегодня наиболее интересными нам кажутся два направления – наномеханика и динамическое воздействие. У нас есть такая шутка. В США, Европе и России – везде денег на науку стали давать мало – меньше, чем требуется (это серьезно). Поэтому ученые всего мира перешли на исследования малых объектов. После войны, когда начали рассекречивать исследования по разнообразным взрывам, выяснилось, что разные материалы могут по-разному реагировать на статическую и динамическую нагрузку. В этой связи американцы даже предлагали изготавливать из разных материалов рельсы вдали и около станций. Там, где состав разгоняется и тормозит (присутствует динамическая нагрузка), материал нужен один, там, где скорость в целом равномерна – другой. Все это очень интересные вещи, нагрузка, появление трещин… До сих пор мы считаем, что в этой сфере разбираемся лучше наших западных коллег. Например, в катастрофах с «Челленджером» – повинны в том числе и недостаточно качественные теоретические расчеты. Трагедия 11 сентября тоже связана с вопросами теории упругости. Дело в том, что башни-близнецы были рассчитаны на удар самолета, но без полного топливного бака. В реальной жизни произошло как раз обратное: при ударе создалась комбинированная ситуация — высокая температура горения и динамическое воздействие разрушили казавшиеся такими устойчивыми здания.
Жизнь постоянно предъявляет нашей науке новые требования. Еще одно подтверждение этого – достижения современной наномеханики. Здесь очень интересным и плодотворным является, например, сотрудничество с биологами. Оказывается, когда вирус садится на бактерию, он проникает туда в результате динамического вращательного движения. А ведь это как раз наша задача – как обеспечивать «пробиваемость» или «непробиваемость» того или иного материала. Я специально консультировался с заведующим кафедрой генетики С.Г.Инге-Вечтомовым. Здесь мы имеем дело с сочетанием теории разрушений и наномеханики. Помимо биологии и медицины, достижения наномеханики можно применять и в промышленности. Поэтому наномеханика открывает перед исследователями совершенно фантастические перспективы.
Н.К.: Сегодня вы, академик, заведующий кафедрой, работаете в хорошем университете. И все равно, нет ли какой-то ностальгии по условиям работы в советской время?
Н.М.: Нет!
Н.К.: Почему? Работать стало легче?
Н.М.: Опять-таки нет. Так сказать нельзя. Но есть целый ряд вопросов, благодаря решению которых работать стало приятнее. Народ раскрепостился, разговаривать стало проще, прекрасно, что можно вот так запросто ездить за рубеж и обсуждать с коллегами актуальные вопросы – конечно, прибегая к определенной сообразительности и хитрости. Вот только денег надо дать больше, и все будет ОК. Все поменяется мгновенно, в течение одного года найдутся заинтересованные люди, перспективные идеи и решения. Когда я распределял в РФФИ деньги, меня находили везде, где только можно: и на теннисном корте, и на работе, и в поездках. Поэтому, как только государство сделает первый шаг, активность научных исследований резко возрастет. 
Беседовали Наталия Кузнецова
и Игорь Макаров
|
